А теперь по улице Эколь двигались толпы молодежи, стекавшиеся с бульвара Сен-Мишель или с площади Мобер. Они приближались к Сорбонне и к первым рядам полицейских в касках. Совсем юная девушка в платке, повязанном вокруг шеи, в теннисных туфлях и со строительной каской в руке уставилась ему прямо в глаза: «Эй, ты, тебе же запрещено курить на работе! Хорошо устроился!» Она не улыбалась, она просто издевалась над ним, но ему не хотелось отвечать, хотя эта провокация его разозлила. Толпа становилась все гуще и недовольно гудела. Вдруг от входа в университет, от дома номер 46 по улице Сен-Жак, прокатилась волна криков. Миссон взглянул на часы. Четверть десятого утра. Студенты, которые должны были предстать перед дисциплинарным советом, распевали «Интернационал», а вокруг них толпились фотографы и журналисты. Краснолицый сосед Миссона, сжимавший обеими руками дубинку, шепнул ему на ухо:
— Видишь того рыжего верзилу в клетчатой рубашке? Это он воду мутит… Чертов фриц!
— Он что, немец? — спросил Миссон, который был не особенно в курсе дела.
— А то! — ответил сосед, бросая нехороший взгляд в сторону Кон-Бендита, который гримасничал перед фотографами.
Студенты все прибывали, и очень скоро мобильные отряды жандармов, вооруженных гранатами со слезоточивым газом, начали наступать, выстроившись в шеренгу и тесня манифестантов на перекресток улицы Эколь. Миссон услышал лозунги: «Долой произвол!», «Нам нужны профессора, а не легавые!», «Сорбонну — студентам!» Потом стало слышно, как на улице Расина бросают гранаты, раздались крики, топот; поднялось облако белесого дыма, которое затем растаяло, наполняя воздух сладковатым запахом.
К середине дня колонны демонстрантов слились воедино, образовав огромную толпу, которая, встретив заграждения, свернула со своего пути, перешла по мостам на правый берег Сены и, размахивая красными флагами, с песнями и криками направилась по Севастопольскому бульвару. У жандармской казармы посыпались оскорбительные выкрики в адрес часовых, в стекла полетели камни. Сделав большой крюк, многолюдная толпа вернулась на Левый берег по мосту Каррусель. Между площадью Мобер и Сен-Жермен-де-Пре горели ящики и строительные вагончики, начались стычки, короткие, но более ожесточенные, чем в пятницу. Так продолжалось до самого вечера, а потом большая часть студентов окольными путями, обходя патрули и пропускные пункты, пробралась к площади Данфер-Рошеро, месту встречи, предложенному Национальным студенческим союзом.
Порталье снова увидел Марианну и Тео. Друзья отправились в метро, устав от долгой ходьбы и беготни. Устроившись на откидных деревянных сиденьях, они громко переговаривались, пытаясь перекричать шум стучащих по рельсам колес:
— Мы разминулись с Марко и Родриго.
— Ничего, они уже не маленькие, — говорил Порталье, радуясь, что его даже ни разу не стукнули. Правда, он так кричал, что сорвал голос и теперь хрипел.
Когда проехали станцию «Жюссье», у пассажиров потекли слезы. Глаза у всех начали чесаться и слезиться, каждый поворачивался к соседям, с которыми творилось то же самое, и на весь вагон напал дурацкий смех: это слезоточивый газ проник в тоннель и стал неотвратимо распространяться по всей линии.
— Люди нас поддерживают, — сказал Порталье девушкам, которые всхлипывали и терли глаза.
— Сейчас они аплодируют нам с балконов.
Трое друзей с покрасневшими глазами вышли на площади Данфер. Там они присоединились к тысячам других студентов, толпившихся вокруг каменного льва, на котором верхом восседал оратор, кричавший в громкоговоритель. Его было почти не слышно.
— Что он говорит? — спросила Марианна чистенького молодого человека в костюме и при галстуке.
— Он из Студенческого союза, похоже, возмущается, что доступы к площади забаррикадированы.
Действительно, активисты в куртках переворачивали машины, загораживая ими проход, но это не останавливало прибывающие колонны, которые все подтягивались и подтягивались отовсюду. Набралось уже как минимум тысяч шесть человек, когда, следуя на лету брошенному призыву, передававшемуся из уст в уста, неорганизованная толпа вдруг ринулась к бульвару Распай. Кто-то неизвестный смеха ради прокричал: «Мы жалкая кучка!» — и все с поднятыми кулаками подхватили лозунг. Какие-то женщины бросили из окна цветы в проходившую мимо толпу, и Марианна закричала: «Буржуазки за нас!» — как будто сама работала на прядильной фабрике. Распевая «Интернационал», хотя никто не знал больше двух куплетов, шумное шествие в приподнятом настроении добралось до улицы Ренн, а по дороге в него вливались новые колонны, кое-где мелькали даже преподаватели.
Возле бульвара Сен-Мишель процессия замерла. Целая армия полицейских в черных касках, с установками для метания слезоточивых гранат и круглыми щитами загородила проход.
— Нам нужны боеприпасы! — заявил низкорослый крепыш в твидовой куртке, на секунду сняв свой мотоциклетный шлем, чтобы поправить защитные очки.
Другой отломал дорожный знак и как молотком вертикально бил им по булыжнику на мостовой. В конце концов булыжник поддался, а выковырять остальные уже не составило труда. Их передавали из рук в руки на подмогу тем, кто сражался в первых рядах. «Платки на лицо и вперед!» Это была первая мощная атака. Полицейские отступили под градом летящих отовсюду камней, прикрываясь щитами. Первые ряды камнеметателей разбежались по боковым улочкам, и тут начали одна за другой разрываться дымовые шашки и гранаты со слезоточивым газом. Порталье и обе девушки ничего не могли разглядеть, задыхаясь в этом тумане. У Теодоры на бегу упала маска, девушка задыхалась, кашляла, икала.
— Надо вытащить ее отсюда! — скомандовала Марианна Порталье, и они вдвоем подхватили Тео под руки, чтобы отвести куда-нибудь, где можно дышать.
В двухстах метрах, где-то возле Сен-Пласид, они разглядели аптеку. Решетка была опущена, Порталье принялся с криками колотить в нее. Появилась женщина в белом халате. Сразу поняв, в чем дело, она немного приподняла решетку, и друзья на четвереньках пролезли в аптеку. Марианна с аптекаршей уложили Тео в подсобном помещении прямо на каменный пол, подложив ей под голову куртку, которую Порталье свернул на манер подушки.
— Это газ, — сказала Марианна, снимая платок.
— Она надышалась газа?
— Да, мадам, мы же вам говорим!
Аптекарша собралась открыть окно в другом конце комнаты.
— Ей нужен воздух…
— Там все отравлено этой дрянью!
— Только не во дворе, сюда еще не дошло, — сказала аптекарша, роясь в ящиках и шкафах. Она достала скляночку, глазные капли для Тео, которая открывала рот, как рыба, выброшенная на песок, и стонала.
— Это опасно? — спросила Марианна.
— Не знаю. Прежде всего, ей нужен покой, нельзя ни двигаться, ни пить, ни есть. Как можно меньше движений…
— А можно мы тоже останемся? — рискнул спросить Порталье. — Если выйдем, из нас там котлету сделают.
За витринами аптеки сновали жандармы в противогазах, похожие на огромных муравьев, с занесенными для удара дубинками, издавая нечто вроде боевого клича.
Вторник, 7 мая 1968 года
«Ролан, — прошептала она, — мы в раю!»
Сидя в кабинете комиссариата, сто лет назад выкрашенном в светло-зеленый цвет, полицейский Миссон проложил копирку между белыми листами, а потом засунул всю кипу в ящик тумбочки под столом. После пятичасовой передышки он снова еще до рассвета вышел на службу. Сейчас об отпусках и выходных нечего было и думать, мобилизовали весь личный состав. На глазах у Миссона бригадир Пелле тряс какого-то юнца, а у того шла носом кровь. Бригадир вцепился ему в плечо и резко усадил на стул напротив Миссона. Было четыре часа утра, уже наступил вторник, а полиция все допрашивала буянов, схваченных во время беспорядков: фамилия, имя… Обычные формальности. «Этому парню еще повезло, — подумал Миссон, — а то попал бы в Божон…» Туда срочно созвали кабинетных крыс, у которых не было ни малейшего практического опыта в таких делах, и они развлекались тем, что кололи пойманных студентов булавками в зад. Пелле все это забавляло. Он только что рассказал, как накануне ночью зашвырнул гранату в какой-то ночной клуб. В конце концов, разве не детишки этих богатеев выковыривают булыжники из мостовой!
— Со мной грубо обошлись! — жаловался юноша, прижимая платок к расквашенному носу.
— Что-то незаметно, — сказал Миссон, не глядя в его сторону.
— Мне нужен врач! — продолжал возмущаться студент.
— Ты швырялся камнями, — твердил Пелле.
— Нет, гипсом.
— Ты что, издеваешься?
— Я учусь на факультете изящных искусств.
— Да, ручки у тебя, как у барышни, сразу видно, не за конвейером стоишь.
В это время появился комиссар Яамбрини:
