морали, но она распространяется только на своих. Как у нас, «крадущихся». На этом мы и стоим. Долг перед своими — самоотверженность, верность и благородство. Чужим же мы не должны ничего. Наши врата — врата силы.
Четвертые ворота открыты для всех, но мало кто решится в них войти. Они для бодхисатв, которые нравственны со всеми, не делая различия между своими и чужими. Это святые люди, но нам с ними не по Пути. Их врата — врата Доброты. Как ты знаешь, по нашему убеждению, они слишком узкие».
— Ничего себе, — уныло пробормотал я. — Вам понадобилось сто лет, чтобы разгадать эту шараду, а я должен был расщелкать ее за одну минуту?
Боюсь, мне никогда не подняться на вторую ступеньку.
— Поскольку ты никак не научишься дышать кожей, буду давать коаны с подсказкой, — объявил сегодня Т., и я обрадовался. Неудобно жить с двумя забинтованными руками. Тем более — лупить ими по жесткому татами.
«Когда Тамба Четвертый вошел в возраст почтенной старости (а времена делались всё спокойней, и до старости теперь стали доживать многие), вошел в большую моду кукольный театр Бунраку. В богатом городе Осака, где у «крадущихся» тогда находился главный су, «гнездо», было две труппы, соперничавшие между собой. Одной — она называлась Кику-дза, Театр Хризантем — руководил почтенный и добрый мастер Тораэмон, ставивший красивые пьесы про героев и влюбленных. Другой труппой — Театром Плакучих Ив — владел бесчестный и алчный Гондзаэмон, предпочитавший спектакли про ужасных злодеев и ужасные преступления. Горожане охотно ходили и туда, и сюда, ибо люди любят как умиляться, так и ужасаться.
Особенной популярностью у публики пользовались представления о нас, ниндзя, а поскольку Тамба Четвертый стяжал большую славу, пьесы про него шли в обоих театрах. У доброго Тораэмона — восхваляющие, у подлого Гондзаэмона — очерняющие. Дело в том, что у Тамбы был многолетний враг и конкурент, дзёнин соперничающего клана Кога. Он-то и заказывал пасквили. Говорили даже, что сам их и писал — очень уж ненавидел Тамбу.
Еженедельно, каждое нитиёби, Тамба Четвертый ходил смотреть кукольный спектакль про себя, иные по многу раз. Все знали имя таинственного дзёнина «крадущихся», но никто никогда не видел его лица, поэтому опасаться Тамбе было нечего.
Однажды ученики спросили:
— Господин, почему вы ходите только в Театр Плакучих Ив? Ведь пьесы, которые там идут, исполнены к вам ненависти?
— Потому что нитиёби — день отдыха, когда нужно делать себе приятное, — ответил Тамба.
— Но почему вам приятно смотреть про себя гадости? Мы все время говорим об этом между собой и не понимаем.
Дзёнин сказал:
— Старый Младенец.
— В смысле? — не понял я. — Какой еще младенец? При чем здесь младенец?
— Это и есть обещанная подсказка. Ну-ка, что означает сей коан?
— Старый младенец… — пробормотал я, совершенно обескураженный.
— Не головой, не головой. Кожей!
Тут я вспомнил, как мне удалось подняться на вторую ступень — отказавшись участвовать в навязанной игре.
— Катись к чертовой бабушке со своими загадками! — рявкнул я и в ярости ударил по циновке. Пробил перегородку по запястье, и все равно не насквозь.
— Бабушка черта тебе тут не поможет, — спокойно молвил сенсей. — А ярость мешает концентрации удара. Смысл же коана вот в чем. Если бы ты читал не только ваших Шекспира и Пушкина (да-да, я читал и того, и другого), а был по-настоящему образованным человеком, ты знал бы, что «Старым Младенцем» прозвали великого Лаоцзы. Одно из самых известных его изречений гласит: «Хвала из уст человека достойного и хула из уст негодяя одинаково приятны. И то, и другое подтверждают, что ты на правильном пути». Ученики Тамбы сразу поняли подсказку и спросили лишь:
— Если одинаковы приятны, почему же вы ходите только слушать хулу?
— Потому что Старый Младенец не совсем прав. Хула врага еще приятней. Добрый человек может похвалить тебя просто потому что он добрый, а если бесится враг — значит, ты сделал ему больно. Это очень, очень приятно. Я знаю, что живу на свете не зря».
Т. ведет себя со мной нечестно! Так я ему и сказал. Он лишь рассмеялся.
«Настало время Тамбе Четвертому назначить преемника. У нас всегда делают это заранее, чтобы смерть дзёнина не повредила Делу. Наши клиенты обычно даже не сразу узнают, что у «крадущихся» сменился предводитель.
Тамба вызвал к себе трех старших учеников, каждый из которых обладал опытом и знаниями, достаточными для исполнения высокого долга дзёнина.
— Я научил вас всему, что знал, — сказал Тамба Четвертый. — Вы внимательно меня слушали и усердно усваивали науку. Теперь говорите вы, а я послушаю. Хочу выяснить, кто из вас уловил в учении самое главное — то, что не было сказано. Кто даст правильный ответ, тот и станет моим преемником, а остальные будут во всем ему повиноваться.
Ученики молча поклонились.
— «Ради чего ты живешь?» — вот о чем я хочу спросить. Кто первый? Ты, Хэби? — спросил он сначала старшего по возрасту, как предписывает учтивость.
— Чтобы служить Клану, — не задумываясь ответил Хэби.
— Ступай, — сказал Тамба. — Тот, кто служит, не может быть дзёнином. Теперь ты, Самэ. Ради чего ты живешь?
Второй по старшинству ученик без колебаний молвил:
— Чтобы после вас во всем следовать вашим заветам и не опорочить вашу память.
— Зачем нужен дзёнин, который будет копировать своего предшественника? Ступай и ты.
Теперь остался только младший, тридцатилетний Унаги.
— Я хочу всегда быть самим собой — человеком по имени Унаги, — твердо сказал он. — Жизнь каждый день гнет меня и толкает, побуждает стать кем-то другим, но я не согнусь и не стану играть чужую роль. Даже вашу, учитель.
— Эх, — вздохнул Тамба. — Я так надеялся, что хоть ты ответишь правильно. Однако твой ответ не вполне безнадежен, поэтому я дам тебе подсказку.
И он показал третьему ученику желудь.
Тогда Унаги дал правильный ответ и по истечении времени стал Тамбой Пятым».
— Какого ответа ждал Тамба Четвертый и что означал желудь?
— Что человек должен быть крепок, как дуб, иначе жизнь сломает его, — предположил я.
— Это ты туп, как дуб! — рассердился сенсей. — Не бей сегодня по татами, все равно не пробьешь! Я тебе дал даже двойную подсказку. «Ответ не вполне безнадежен» — раз. Желудь — два. Что такое желудь?
— Ну как… Будущий дуб.
— Вот именно. Во-первых, будущий — то есть, может, еще и не станет — сгниет или будет сожран кабаном. А во-вторых, дуб.
