Уроки Тамбы. Из дневника Эраста Фандорина за 1878 год - Борис Акунин

— В комментариях к сборнику стихотворений Тамбы Седьмого про это хокку говорится: «Сенсей написал трехстишье, глядя, как от земли под лучами солнца поднимается пар, и представил себе цикличность бытия как путь водяных капель, от тепла превращающихся в пар, затем в облако, а потом проливающихся на землю дождем».

Черт, мысленно выругался я. Первый класс гимназии: «круговорот воды в природе».

И уныло побрел прочь.

Завтра буду умнее. То бишь одухотворенней.

«С утра я упражнялся: разбегался и пробовал взбежать на стену консульства. В окно выглянул консул, встревоженно посмотрел, спросил, не отвезти ли меня к врачу. Маса дулся. Обижается, что я хожу на занятия к Т. без него. Честно говоря, мне просто не хочется выглядеть перед своим слугой безнадежным тупицей. Подозреваю, что Маса постиг бы философию «крадущихся» много быстрей.

Сенсей встретил меня у дверей зала. Показал на пол. Там были рассыпаны терновые колючки.

— Это чтоб ты быстрее разбегался. А теперь слушай хокку, сочиненное Тамбой Седьмым в первый день третьей луны 10 года эры Кёхо. Это стихотворение, как и вчерашнее, про жизнь.

— Посмотрим, расколет ли этот орех твоя квадратная западная душа. Надеюсь, ты знаешь историю куртизанки, сочинившей перед казнью стихотворение об иллюзорности бытия — что оно не более, чем сон внутри сна. Только японка способна на такое. Почему же Тамба называет красивую сентенцию словами глупца?

— Во-первых, ничего особенно японского в этой идее нет, — язвительно ответил я. У американца Эдгара По есть точно такие же строки: «All that we see or seem is but a dream within a dream». Во-вторых… Я полагаю, что дзёнин, будучи мастером земных дел, с презрением относился к фантазерам, которые оправдывают свою никчемность, объявляя окружающий мир химерой.

— Ну-ну, — добродушно покивал Т. — Если такое толкование возможно, ты без труда достигнешь потолка.

Я разбежался огромными прыжками, чтоб поменьше колоться о тернии, но не рассчитал последний скачок и приложился коленом, грудью и лбом о стену.

Потряс головой, чтоб вытрясти из ушей звон. Услышал уютный голос сенсея.

— Ты совсем ничего не понял в этом хокку. Тамба Седьмой, конечно, не отрицает иллюзорности бытия. Никто еще не сумел доказать, что мир, который ты видишь, существует на самом деле, а не в твоем воображении. Смысл последней строчки в том, что лишь дурак придает какое-то значение тому, существует мир на самом деле или нет. Как будто это что-то меняет. Человек, живущий по твердым правилам, исполняет их не для внешнего мира и не для других людей, которые, возможно, ему привиделись. Он делает то, что он делает, ради верности самому себе. И с этой позиции никто никогда тебя сбить не может. Да и ощущения, переживаемые во сне, не менее остры, чем те, что мы испытываем наяву.

Иди. И завтра разбегись получше. Кто боится наступить на колючку, никогда не взлетит».

«— Во второй день третьей луны десятого года эры Кёхо дзёнин Тамба Седьмой написал следующее стихотворение на ту же тему, — сказал сегодня учитель. — Прежде чем я прочту тебе хокку, должен пояснить, при каких обстоятельствах оно было написано. Это поможет тебе проникнуть в суть. Третья луна, месяц яёй, не соответствует вашему марту. Обычно яёй приходится на апрель. И во второй день месяца яёй десятого года Надежной Безопасности в Осаке расцвела сакура — так написано в комментариях к книге.

— Понятно, — кивнул я, хотя пока понятно ни черта не было.

Колючки по-прежнему были рассыпаны по полу, но рraemonitus praemunitus — я засунул в носки стельки.

— Вот что сочинил и записал кисточкой на бумаге Тамба Седьмой, сидя под цветущими вишнями подле храма Ситэнно.

И Т. выжидательно на меня уставился.

Так я и подозревал: про сакуру он сказал не чтобы помочь, а чтобы заморочить голову. Ничего себе «на ту же тему»! Где сакура и где рыбак?

Отключись, приказал я мозгу. Мозг охотно повиновался, но проще от этого не стало.

— Промедление будет засчитано как провал, — промурлыкал Т. кошачьим голосом. Он получал удовольствие от моего замешательства.

— Каракатиц вы, японцы, едите, а морских звезд — нет, — сказал я. — Рыбак, который ловит то, что несъедобно, никчемен. Тамба Седьмой имел в виду, что человек сам выбирает, выйдет ли из него польза и толк или же он останется пустоцветом.

Я разбежался, довольно резво поднялся до середины стены, а дальше — увы. Пришлось оттолкнуться, перевернуться и, описав сальто, приземлиться на пол. На ногах, правда, я не устоял и весьма неэлегантно плюхнулся задницей на татами.

— Я же подсказал тебе: стихотворение на ту же тему, что вчерашнее. То есть об иллюзорности жизни, о сне, увиденном во сне, — укоризненно молвил Т. — И про цветущую сакуру объяснил. Был уверен, что ты угадаешь смысл. Но у тебя вся душа ушла в эти западные картонки, который ты тайком засунул в свои таби. Картонки помешали тебе как следует разогнаться и привязали твою душу к ступням. Настоящее хокку никогда не заботится о том, что съедобно, а что нет. Это не кулинарный рецепт. Разница между каракатицей и морской звездой в том, что первая уродлива, а вторая прекрасна. Смысл хокку следующий: пускай жизнь тебе приснилась, но каким будет этот сон — уродливым или прекрасным — зависит только от тебя. Сегодня ты проявил себя каракатицей. Уходи.

«Сам ты каракатица», — пробурчал я по-русски и побрел прочь устыженный».

«— В третий день третьей луны десятого года Кёхо дзёнин Тамба Седьмой сидел на том же месте, но смотрел не на цветущие вишни, а на храм Ситэнно. Так написано в комментариях, а стало быть это имеет значение — в старинные времена люди не записывали того, что несущественно.

Так начал урок Т. сегодня.

Я слушал, закрыв глаза и настроившись на поэтическое. Утром я провел предварительную подготовку. Проснулся перед рассветом, залез на крышу консульства и созерцал восход, шепча красивые стихи. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». «Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть». «Oh, my luve’s like a red, red rose». «Du hast Diamanten und Perlen». «Homme, libre penseur, te crois-tu seul pensant dans ce monde?».

Последнее стихотворение,