резкий спасительный окрик воспитательницы, которая явилась вовремя. – Ну-ка по местам, скоро завтракать!
К Сашке подошёл коренастый, немного выше Сашки подросток.
– Я Коля, – сказал он. Бледное лицо, под глазом синяк, уши на остриженной голове топырились, как лопухи. – Бежать надо. – С опаской оглядываясь, сказал он. – Что творят, падлы…
– Что я сделал им? За что они меня? – выдохнул Сашка мучившие его вопросы.
– Понимаешь, это суки, они активисты, – принялся объяснять Коля. – Клин-голова и нас хочет затащить в актив. Знаешь, что творят? – сворачивают полотенца в жгут, называется «морковка», и бьют до посинения, а то в тумбочку запихают и скидывают со второго этажа. Но мы ещё пободаемся.
Сашке ни с кем бодаться не хотелось, он сморщился и потёр живот.
– Болит? – спросил с участием Коля.
После завтрака дети приступили к уборке помещений, подметали, мыли. Потом каждый занялся, чем желал. Кто-то, сидя, читал, кто-то играл в домино. Сашка и Коля сели перед расставленными шашками. Но играть не хотелось.
– Что такое активист? – спросил Сашка.
Мимо проходивший мальчик, услышав вопрос, остановился. Сашка испуганно глянул на него.
– Не бойся, это наш, – успокоил его Коля.
Подошедший был тощим, с безжизненными глазами мальчиком. «Этот побои не вынесет», – подумал Сашка.
– Активист, – жестикулируя тонкими ручонками, стал объяснять подошедший, – помогает воспитателю поддерживать дисциплину…
– Тише, тише! – предупредил Коля, видя, как подходят трое.
– Хотите продолжить? Давайте! – крикнул им худенький мальчик и приподнял рубаху.
Сашка увидел багровую, в синяках спину.
– Закрой! – сквозь зубы прошипел один из подошедших.
Сашка и Коля вскочили.
– Хватит издеваться! – резко бросил Коля, загораживая собой малого.
Конфликт назрел. Сашка почувствовал ненависть к активистам. Он окинул помещение злым взглядом. Клин-голова где-то бродит со своей командой, может, они сейчас далеко. Вдруг рыжий активист ухватился за руку оголившего спину мальчика.
– Отпусти, скотина! – жалобно вскрикнул тот.
И Сашка, неожиданно для себя, схватил игральную доску, фигурки посыпались на пол, и, сложив обе половины, ударил ей рыжего активиста по щеке. Тот взвыл от боли. Возникла драка. Кто-то ударил Сашку по уху. Отлетев в сторону, он вскочил и поспешил на помощь Коле, которого окружили три активиста – видимо, сейчас подошли. Получилась свалка. Хриплым голосом кто-то орал: «Бей сучек, бей!». Отовсюду подбегали новые мальчишки и кидались в драку. Некоторые драчуны, постанывая, отползали в сторону. Высоко поднималась над головами активистов табуретка – ею орудовал Коля. К нему присоединилось с полдюжины новичков, уже мордованных. Безвольно долго сносившие побои, они, видя численное превосходство, старались выместить на обидчиках злость. Но драка пошла на спад. Враги отходили друг от друга, отряхиваясь и рассматривая ссадины. Вдруг распахнулась дверь, и появился Клин-голова, а за ним дружки его. Наступила тишина.
– В другом отряде издевались? – вызывающе заорал верзила, из новеньких.
Клин-голова на него и набросился. Драка как будто не прекращалась. Толпа восставших подалась назад, заняла оборону. В руке у Клин-головы оказался стальной прут. Закадычные его дружки ринулись в бой. Сашку отрезали от соратников. Рыская глазами, он лихорадочно думал, что предпринять. И его осенило. У питьевого бака стояло помойное ведро. Схватив его, Сашка заорал: «Атас, воспитатели!». Толпа замерла. А Сашка подлетел к вожаку, и грязное ведро оказалось на голове урода. Хитрость удалась. Пацаны накинулись на дружков вожака. «Братцы, колоти клиновских шестёрок!» – ошалело орал крепыш метрового роста, размахивая биллиардным кием. Клин-голова, обляпанный помоями, с расцарапанным до крови лицом, пытался забраться под кровать, но его прижали к полу и били, чем попало. Стоял несмолкаемый рёв.
– Прекратите избиение! – послышался визгливый голос: в дверях появилась воспитательница.
Толпа притихла.
– Становись! – из-под кровати захрипел голос командира.
Дружный хохот расколол тишину. Однако мальчишки построились. Клин-голова стоял, как вожак, перед строем. Грудь его была залита грязной водой, клилиновидная голова кровоточила.
– Зачинщики, в изолятор! – закричала воспитательница, преобразившись из милой женщины в ведьму. – Зачинщики, ну!
Строй мальчишек стоял, не двигаясь.
– Ну! – завизжала белокурая.
От строя отщепилась фигурка.
– Ерёмин, ты? – воспитательница была удивлена.
– А за что они утром меня избили? – потирая синяк под глазом, спросил Сашка.
– Пусть скажут, за что? – послышалось хором со всех сторон.
– Разве ничего не знаете, Ольга Васильевна, – взволнованно заговорил Коля. – Они после отбоя вьют «морковки» и хлещут нас до посинения. Выходи, выходи, выходи!
Он вывел троих мальчиков из строя и приподнял на их спинах рубашки. Ольга Васильевна отвернулась: на исполосованные спины невозможно было смотреть спокойно. Конечно, она, как и прочие воспитатели, знала о самоуправствах клиноголового командира, но ему не мешали, так как он был стражем дисциплины.
11
Весна, как талантливый художник, нарисовала на земле проталины, растопив снег, который теперь остался лишь у заборов, порывистый ветер стал тёплым. Сашке нравилось, когда он забирался ему под рубашку, вздувая пузырём. Свободный ветер! Он дразнил Сашку, предлагая одолеть забор и бежать, бежать! Сашка давно вынашивал эту мечту. Но, увы…
Семи мальчишкам выдали одежду, усадили в автомобиль и отвезли на вокзал. В поезд сели затемно. Сашка решил, что его отвезут в Омск. Зачем милиционеру про него сказал? Ещё и фамилию назвал… Наверное, нашли мамочку. У него похолодело в груди от этой мысли, ещё больше настроило на побег: свидание с мамочкой было немыслимо, лучше под поезд. Усевшись на нижние полки, мальчишки поглядывали на эвакуатора.
– Вы обещали сказать, куда везут, – обратился к нему один мальчишка.
– Близенько, до станции Татарской, – ответил эвакуатор.
У Сашки отлегло от сердца. Он повеселел, даже стал кого – то расспрашивать, долго ли ехать до этой станции. Эвакуатор, как сторожевой пёс, ночью не спал. Приехали на место засветло. У вагона встретили прибывших два сотрудника. Татарская была залита грязью. Во мгле детишки чавкали ногами по лужам, казалось, что не будет конца пути. Но вот засветились огни Татарского детприёмника. Полусонный, пожилой сторож впустил детей, предупредив, чтобы они сняли ботинки на крыльце и устраивались прямо в коридоре. Свет от жаркой печи ложился на пол. Было тепло и, поэтому казалось уютно, даже на полу. Все уснули.
Жизнь в Татарском детприёмнике начиналась рано. Но в дальнейшем не строго придерживался распорядок. Мальчишек было мало. Кормили хорошо. Воспитатели были терпеливы и внимательны, особо не кричали, строем не гоняли. Такая жизнь понравилась новичкам, тем более, что старожилы не пытались над ними верховодить. Но верхнюю одежду на ночь отбирали, доверия не было.
Дни текли монотонно, скучно. И часть новеньких решила бежать. Решёток на окнах не было. Это обстоятельство разнообразило воображение Скребка – старожила, – который решил присоединиться к недавно прибывшим. Он, проявляя активность, предлагал разные планы побега, но ребята отыскивали в них недостатки. Скребок, – никто не знал, за что он получил такое прозвище, – не обижаясь, соглашался. Он, впрочем, пользовался большим авторитетом. После отбоя контроля не было, и, усевшись на койку в майке и трусах, Скребок упрямо призывал бежать. И когда желанье такое созрело у многих, он, как полководец, встав во весь
