просто: чем сильнее подорван авторитет Киева, его могущество, тем ярче воссияет звезда нового великокняжеского Владимира.
Союз одиннадцати князей штурмом взял город. Два дня грабили Гору и Подол, монастыри и храмы.
В Игнатьевской летописи прописано так: «Церкви горели, христиан убивали, други вязали, жён вели в полон, разлучая со своими мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли множество богатства, церкви обнажили, сорвали с них иконы, и ризы, и колоколы, взяли книги, всё вынесли смольяне, и суздальцы, и черниговцы, и Ольгова дружина».
Андрей Боголюбский ещё и неслыханно унизил киевский стол. Впервые в русской истории, овладев городом, сам не стал им править, а отдал младшему брату Глебу Юрьевичу Переяславскому.
Так Владимир стал распоряжаться киевским княжением, которое враз перестало быть великим по своей сути.
Участвовал в походе и организатор следующего, неслыханного по масштабам и варварству разгрома Киева 1203 года, овручский князь Рюрик Ростиславич. Видимо, боголюбовские «ратные бдения» послужили для него великим примером в борьбе за власть и долгие годы не давали покоя.
Несколько раз смертельно обиженный в межусобных схватках, в том числе и за по-прежнему привлекательный киевский стол, Рюрик Ростиславич решился силой завладеть вожделенным и призвал в союзники половцев Кончака.
Город в очередной раз подвергся жестокому испытанию. Ограбили крупнейшие храмы: Десятинную церковь, Софийский собор, все монастыри. Монахов и монахинь, священников и жён их увели в рабство, предварительно отобрав старых и увечных, которых умертвили за ненадобностью.
А безбожные берендеи пожгли Киево-Печерский монастырь.
…Ругался и поминал лукавого Мстислав Романович, шептал слова проклятий…
…Вздыхал горестно великий князь киевский. И было о чём. Не ко времени захирел великий торговый путь «из варяг в греки». Не ко времени случилась и княжеская чехарда, продолжавшаяся до 1212 года. Именно в этом году его двоюродный брат Мстислав Удатный, воспользовавшись кончиной могущественного Всеволода Большое Гнездо, в союзе со смолянами посадил на киевское княжение Ингваря Ярославича Луцкого.
Недолгим было то княжение. После его кончины правителем Киева судил Господь наконец-то Мстиславу Романовичу, сыну смоленского князя Романа Ростиславича.
Кстати говоря, организатор киевского разгрома 1203 года Рюрик Ростиславич – его ближайший родственник – стрый [5].
Все переплелись в княжеских династиях – злодеи и доброделатели, одни строили и развивали города многие годы, другие их рушили в считаные дни. И даже это им прощалось, князья – хранители и печальники земли Русской. Но Андрея Боголюбского всё же настигла Божья кара в виде боярского заговора 1174 года, а вот стрый Мстислава Романовича не понёс никакой ответственности за злодеяния. Без стола княжеского, в том числе киевского, который он занимал три раза подряд, не оставался.
Рюрик Ростиславич жил сытно и умер тихо, правя Черниговом; почил в один год с великим князем владимирским Всеволодом Юрьевичем.
Мстислав Романович горько усмехнулся: «Это верно. Князья отвечают за многое, потому многое им дано».
– Бог нам судья! – сказал вслух и перекрестился.
Одиннадцатый год правит он в Киеве. Княжество хоть изрядно урезано, но, слава Господу, пребывает в спокойствии. Порубежники выказывают уважение…
Тут киевский князь встрепенулся, вспомнив: «Кроме него, почитающего себя володетелем Волыни и Галича!» – и скрипнул зубами.
О, как Мстислав Романович ненавидел своего двоюродного брата Мстислава Мстиславича! Ненавидел его удачливость, могущество и популярность среди воинского сословия. Ненавидел и за то, что усадил его, грешного, на киевское княжение.
«Погоди-тко, – мстительно думал он, – придёт время, грядёт вражина, который и тебе станет не по зубам. Тогда все узрят, чего ты на самом деле весишь».
Таким мыслям совсем недавно появилось основание.
Дело в том, что накануне прибыл гонец от ростовского воеводы Александра Леонтьевича Поповича, удалой витязь Тимоня Рязанец, привёз киевскому воеводе Ивану Дмитриевичу грамоту, в которой оговаривалась новая военная угроза из Дикого поля, имя которой «монголы». Но его вездесущий воевода уже и сам имел такие сведения, а сообщение из Ростова только подтверждало их.
«Вот и дельце появилось стоящее, ратное! Эка теперь половцы пляшут! Котян небось уже у зятя своего – жалобщиком. Поганое племя! Теперь пождём известий от Удатного, что скажет. Ему в любом случае понадобится слово великого киевского князя, как бы не кочевряжился».
Стукнула дверь. В княжеские покои, поклонившись, вошёл воевода Иван Дмитриевич.
Это был человек средних лет с волевым лицом. На чисто выбритый подбородок широкой подковой опускались чёрные усы, уже слегка тронутые сединой. Взгляд карих глаз открыт и смел.
Мстислав Романович ценил воеводу и знал, что служит он не за страх, а за совесть; Иван Дмитриевич искренне любит родной город, потому никогда не предаст ни его, ни его правителя.
– Великий князь! Галицкий Мстислав прислал гонцом Яруна Половчанина. Велишь впустить?
– Невелика птица, – грозно ответствовал князь, – пождёт василиск половецкий.
Жестом позвал подойти ближе и, обречённо вздохнув, сказал:
– И не лежит душа моя к твоему скорому отбытию в далёкие края, но необходимость такова, что ехать тебе во Владимирское княжество, в сам его стольный град Владимир. Отвезёшь Юрию Всеволодовичу мою грамотку.
Увидев в глазах воеводы глубокое сомнение, добавил:
– Знаю, Иван Дмитриевич, что скажешь: мол, я здесь надобен, а великому князю блажь дала в голову…
Жестом остановил возмущение верного слуги.
– Не пытайся сказать, что иначе мыслишь, не рушь в моих очах правдивости своей… Ты и в Киеве надобен, и во Владимир посылаю именно тебя: стало быть, там ты первоначально незаменим. Было бы тебя, воевода, двое, возблагодарил бы я Господа нашего за дар сей. Но ты един. Посему внимай прилежно.
Он подошёл к небольшому резному столику, на котором стояли сулеи с вином и братины с мёдом, налил в чашу мёда и поднёс Ивану Дмитриевичу.
– На доброе здоровье! – сказал при этом. – По первости обскажи там, что опасность грозит не только нашим землям – залесским тоже, ежели что, несдобровать. Попытайся убедить в этом князя владимирского.
Он, как и все предыдущие и последующие киевские князья, избегал владимирских князей называть «великими».
– От себя добавь, что здесь видел, добавь к тому, что сам ведаешь, не таись. О его могуществе обмолвись ненароком, мол, у нас толкового полководца и настоящего вождя нету, да и войска, подобного его суздальцам, недостача, – поборов внутреннее сопротивление, добавил Мстислав Романович.
– Не шибко ли мы, великий князь, возносим залесских? – не страшась княжеского гнева за возражение, спросил Иван Дмитриевич. – Сами возросли в сражениях и невзгодах… Да и рука на врага тяжела.
– А ты твёрдо знаешь, что движется на нас? – пытливо спросил Мстислав Романович. – Откуда? Сколько? Чего хотят? На что рассчитывают?
– Знаю, – твёрдо ответил воевода. – За то
