И все-таки выехали с задержкой. Ротные командиры во главе с Лобытовым провожали Восьмую за село, но у поскотины Андрей остановил их и приказал возвращаться.
— Ну смотри, комиссар. За полк строго спрошу, — сказал он напоследок Лобытову. — И коня моего береги.
Сел в головные розвальни, выдернул у возницы вожжи и понужнул пегого мерина. Пегаш затрусил валкой рысцой, бросая в лицо колкую пыль, и поплыли мимо узкие таежные поля и луговины, накрытые глубокими, топкими снегами.
Олиферов проходил здесь несколько дней назад, и укатанную им дорогу успело перемести на открытых местах, так что вязли лошади. Он не пошел по тракту, где отступавшие части колчаковцев ждала верная гибель, а повернул на север, через Заморово — последнее большое село, за которым шли места глухие и малообжитые. Наверное, он бы не решился двинуться сквозь тайгу по целинным снегам, если бы случайно не наткнулся на два стойбища эвенков, прикочевавших в эти края на зимние пастбища. Олиферов реквизировал две тысячи оленей с нартами и каюрами, взял запас провизии, разобранные чумы и, свернув с тракта, отправился распахивать снега в сторону границы. На его пути не было ни регулярных частей, ни партизанских отрядов, поэтому он двигался не спеша, безнаказанно, попутно разоряя редкие таежные села, и, по сути, становился владетелем всех земель, по которым проходила его огромная банда. Он тащил с собой разобранные орудия и снаряды, многие пуды боеприпасов и оружия, так что в любой момент, остановившись где-нибудь в населенных местах, мог провести мобилизацию, создать бригаду и летом ударить в спину наступавшей на восток Пятой армии.
В Заморово въезжали с сумерками. Подводы оставили на дороге, развернулись цепью и пошли на село. Тихо было на улицах и ни огонька в окнах. Лишь где-то в центре одиноко выла собака. Можно было подумать, что и людей нет, однако над крышами многих изб вздымались к небу столбы дыма. Андрей постучался в одни ворота, в другие — словно вымерли хозяева. Наверное, прильнув к замороженным стеклам, глядят сквозь протаянные глазки и шепчут молитвы — пронеси, господи…
Ковшов стоял наготове с ручным пулеметом, озирался.
— Как бы не засада, Андрей… Больно уж тихо.
— Вперед, — распорядился Березин и указал рукой в небо. — Проверь колокольню.
Шатровый купол звонницы виднелся за крышами высоких, богатых домов, словно островерхий шлем, надвинутый па самые глаза: темно и жутковато глядели на Заморово сводчатые проемы колокольни. Поставь сюда пулемет — и владей селом…
Ковшов с тремя бойцами побежал вдоль улицы, прижимаясь к заплотам; Андрей повел остальных серединой, безбоязненно. В морозном воздухе он почуял запах гари, и чем глубже втекал отряд в село, тем сильнее наносило вонью свежего пожарища. Церковь в Заморове стояла на берегу озера, и примыкающее к ней кладбище тянулось узкой полосой старого соснового бора, отрезая часть села от воды. Андрей увидел редкую цепочку людей, бегущих вдоль ограды, и красноармейцы за спиной потянули с плеч ружейные ремни и враз припали к заплотам. На той стороне их заметили, дружно попадали в снег, выставив винтовки. В сумерках было не различить ни одежды, ни лиц. Андрей остался один на белом снегу улицы и вдруг почувствовал, что еще мгновение — и с какой-нибудь стороны прогремит залп. Хотя люди возле кладбищенской ограды могли быть своими — взвод Клепачева заходил в село с другой стороны. Надо было окликнуть, спросить, но Андреи стоял, стиснув зубы и готовый зажмуриться, ожидая удара. Он медлил, боясь, что и окрик воспримется какой-нибудь стороной как команда и по его голосу ударят выстрелы. А люди вжимались, втискивались в снег, и никто не смел даже шепотом проронить слова. Оцепенев в неловкой позе, Андрей вслушивался в тишину — хоть бы снег скрипнул или клацнул затвор! Но патроны уже в патронниках, пальцы на спусковых крючках… Вдруг он потерял из виду черные фигурки людей у ограды — лишь чистый, нетронутый снег! И, оглянувшись назад, никого не заметил и у заплотов. Холодом ознобило спину: люди исчезли, и теперь он один стоял на дороге! Кругом лишь сумеречный свет, белый снег и черные, незрячие окна изб. Но он физически ощущал, что все это наполнено и заселено многими людьми, и все они охвачены напряженным ожиданием, подобным тому, как напряжены пружины в затворах.
Неожиданно от церкви, прикрытой домами, в уличный просвет выбежали четверо, и Андрей узнал фигуру Ковшова с пулеметом в руках. И разом на той и другой стороне будто из-под земли встали люди, закричали что-то радостное, призывное. Только окна изб оставались темными и неживыми.
Люди отчего-то смеялись, а Андрей вскипел от гнева.
— Клепачев! — крикнул. — Ты что, в душу тебя!.. Взводные, ко мне!
— Никого в селе нету! — подбегая, доложил Клепачев. — Говорят, последние еще вчера ушли…
Андрей схватил его за грудки, оттолкнул, рванул за плечо Ковшова.
— Сейчас же, немедленно, — не совладав с собой, прокричал он, — всем белые ленты на шапки! Мы же так друг друга!
— Я-то при чем? — возмутился Ковшов. — Я колокольню проверял!
Андрей посмотрел в глаза Ковшову и даже сквозь сумерки увидел в них тяжелую и какую-то болезненную ненависть. Осенью, когда Андрей еще прятался с десятком людей на ореховых промыслах, Ковшов уже гулял по тайге с отрядом в полсотни человек. Рассказывали, как он врывался средь бела дня в занятые колчаковцами деревни, где пороли мужиков, и тут же, на глазах большого скопления народа, согнанного белыми смотреть на экзекуцию, вершил свой суд. Захваченных живыми колчаковцев укладывал на те же лавки и забивал насмерть. Слава о нем тогда шла всякая: Ковшова и любили, и боялись. Он никому не подчинялся, объявив себя «Стенькой Разиным».
— А ты ведь не изменишься, Ковшов! — вслух подумал Андрей. — Партизанщина в тебя въелась как порох.
— Это я-то не изменюсь? — отчего-то засмеялся Ковшов. — Да ты меня через неделю не узнаешь.
Смех его не понравился Андрею, вызывал раздражение.
— Ладно, — бросил он, выискивая глазами вестового Дерябко. — Размещай своих. Как-нибудь в другой раз поговорим.
И пошел вдоль церковной ограды, рассекая толпу красноармейцев. Следом бросился вестовой, подкидывая ружейный ремень на покатом плече. Он все еще хихикал или всхлипывал, как наплакавшееся дитя. Андрей резко обернулся к нему, замедлил шаг. Дерябко умолк, словно поперхнувшись, и вытянул длинную шею с крупным кадыком на горле. Темная масса бойцов на снегу все еще шевелилась и колобродила у ограды; в сумерках явственно белели ленты, наискось полосующие лбы…
В церкви шла служба, хотя двери были заперты изнутри: в окнах светились красные отблески свечей, слышался монотонный голос дьячка, читающего псалтырь. Мелькнула надежда, что люди всем селом не по домам отсиживаются, выглядывая на мир сквозь черные окна, а собрались в храме. Правда, слишком уж мала церковка, чтобы вместить все Заморово…
— Стучи! — приказал он вестовому.
Дерябко ударил прикладом в двери, но Андрей перехватил винтовку, сказал зло и наставительно:
— Рукой! Рукой стучать следует.
Голос дьячка оборвался, скрипнули половицы. Вестовой постучал козонками пальцев, покосился на Андрея, осмелел.
— Открой-ка нам, поп! Толоконный лоб!
— Кто это? — вкрадчиво спросили из-за двери.
— Регулярные части Красной Армии! — с достоинством ответил вестовой.
— Какой, какой армии? — переспросили из церкви.
— А какую ждете? — захорохорился Дерябко и еще раз покосился на командира.
— Да мы никакую не ждем, — дьячок, остролицый человек небольшого роста, высунулся наружу. — Сами ходят, нас не спрашивают.
Из церкви пахло ладаном и воском. На миг вспомнился дом дяди-владыки. Андрей снял кубанку и шагнул через порог. Дьячок уступил дорогу и засеменил следом.
— Где же приход, отец? — сухо спросил Андрей и выглянул из притвора.
Вдоль стен под образами белели в ряд девять закрытых гробов из неструганых досок. Гробы стояли на березовых чурках, под которыми растеклись темные лужи — видно, недавно принесли.
— Какой же приход в эдакое времечко? — пропел дьячок. — И батюшки нету, один остался. Отпеваю вот как могу.
Вестовой выставил голову, тоже заглядывал в церковь и хлопал глазами.
— Мор, что ли, напал? — спросил он.
— — А мор, паренечек, мор, — согласился дьячок. — Эвон сколь уморилось.
Андрей вдруг догадался, откуда покойники, спросил строго:
— Какие? Белые?
— Да не-е, — замотал головой дьячок. — Черные оне, черные, раз из пожара вынули. Обчеством хоронить будем.
— Я спрашиваю, кто в гробах? — Андрей повернулся к нему, склонился, чтоб заглянуть в лицо. — Колчаковцы?
— Кто знает? — засуетился дьячок. — Люди да люди… Мученики, одно слово.
— Отвечай по существу! — застрожил Дерябко. — Кого отпеваешь?
Андрей молча сорвал с него шапку, сунул ему в руки. Вестовой умолк.
