Угомонились белые лишь в третьем часу, улеглись в чумы с высокими дымами над верхом. Андрей немедленно выслал разведку и заставил Ковшова растолкать, поднять на ноги всю роту и собрать взводных. Волнение холодило грудь, наворачивались слезы и щемило в скулах.
— Стрелять в крайнем случае, — предупредил он взводных. — Шуму не поднимать. И без суеты! Без суеты!
Разведка вернулась спустя четверть часа. Колчаковцы чувствовали себя вольготно и даже не выставили часовых. Винтовки стояли на улице в пирамидах — их не заносили в чум, чтоб металл не отпотел и не застыл потом на морозе. Эвенки спали на нартах у костров, собак с ними не было.
— Вперед, — выдохнул Андрей и, отобрав винтовку с примкнутым штыком у Клепачева, скользнул по лыжне, оставленной разведчиками.
Олени буравили мордами снег, хватали мерзлый мох и не обращали внимания на людей. Андрей шел, глядя вперед, рядом ломился по целику с пулеметом наперевес Ковшов. Подножие увала надвигалось медленно, обманчивый лунный свет скрадывал расстояние.
На склоне увала Андрей сбросил лыжи и полез по изъязвленному оленями снегу. Тонул, разбрасывая по сугробам полы тулупа, как подбитое крылья, выкарабкивался, упираясь штыком винтовки, а перед глазами стояла черная головня на соломе в нестроганом гробу.
Карать! Карать!
Эвенки вскочили с нарт — сон чуткий, таежный, сгрудились у костра, замерли. По раскосым, каменным лицам невозможно было понять чувства, но в их тревожном оцепенении угадывалась покорность судьбе. Ковшов наставил на них пулемет, Андрей отвел в сторону ствол, шепнул:
— Винтовки… в снег!
Красноармейцы валили ружейные пирамиды, оттаскивали под увал, окружали чумы. Вдруг совсем рядом из шкур восстал огромный человечище в солдатской шинели, потянулся, зычно зевая, секунду-другую пялился на Андрея, потом спросил с каким-то диковатым смешком:
— Эй… ты чего? Зачем?
Андрей всадил штык по самый ствол, будто в чучело, выдернул его, но человек пошел. Тянул руки вперед, хапал пальцами воздух и шагал к краю увала. Дерябко настиг его, ткнул штыком еще раз. Колчаковец остановился на мгновение, словно ожидая, когда вынут из него штык, и по-стариковски двинулся вновь по склону.
Красноармейцы стояли возле чумов, ждали команды.
— Вперед! — сказал Андрей Ковшову. — Карать их…
Чумы зашатались, полетели шкуры. На минуту возникло яростное движение; между обнаженными белыми шестами-ребрами замелькали спины, руки; сбившись в круг, люди били и били кого-то невидимого, как бьют змею, вползшую в дом. Хлопнуло несколько револьверных выстрелов, из отдушин гулко повалил дым, пересыпанный искрами, а когда бойцы отпрянули от развороченных чумов, там засветился белый огонь, слишком яркий для глаз, привыкших к сумеркам.
— Готово дело, — доложил Ковшов. — Наших двоих зацепило.
— Трупы убрать! — приказал Андрей. — Чумы наладить и всем спать! Спать!
— Как там спать? — дернул плечами ротный. — Кровищи…
— Перестелите шкуры!
Андрей вышел на край увала. Почему-то не хотелось смотреть на тех, кого покарал, хотя всю дорогу от Заморова пытался представить себе их лица. Кто они? Какие? Похожи ли на людей, если жгут заживо? В любой войне есть пределы, через которые не может переступить человек. Андрей слышал о том, что японские самураи едят горячую печень убитого врага, индейцы снимают скальпы, азиаты бросают трупы шакалам… Но русский человек, Андрей был уверен, никогда не имел таких страшных обычаев и не зверствовал над своим неприятелем. Откуда же сейчас такое злодейство в людях? Какую черную силу пробудила в них гражданская война?!
Под кручей, разметав шинель, лежал, словно подстреленная ворона, богатырь-колчаковец. Андрей спустился к нему, заглянул в лицо — нет, все человеческое, русское, знакомое. Может, этот и жег…
Андрей отыскал свои лыжи и поднялся наверх. Чумы поправили, присыпали снегом сложенные между деревьями трупы, составили винтовки в пирамиды, однако спать не ложились, гуртились возле большого костра и молча смотрели в огонь. Андрей увидел, как Дерябко взваливает на кучу пылающих бревен нарты, закричал:
— Вы что делаете? Ковшов! Собери эвенков, и чтоб утром упряжки стояли на дороге!
— Найди их попробуй — отмахнулся ротный. — Пока мы тут карали — их и след простыл вместе с оленями…
Дерябко подождал следующей команды, покрутил головой и запихал-таки нарты в костер. Затем, морщась от жара, вытащил палку с куском жареной оленины, протянул Андрею:
— Отведай, товарищ командир… Не ел ничего с утра.
Андрей машинально взял мясо, втянул носом горелый запах и неожиданно с силой забросил в снег.
— Я приказал — спать! — крикнул он и пошел из толпы.
Когда бойцы все-таки улеглись и стало тихо, Андрей услышал далекий гортанный голос в тайге. Человек пел, и песня его походила на шум ветра и скрип старых деревьев.
Люди Андрея тропили Олиферова, как зверя, еще не подозревающего о погоне. Банда шла по‑прежнему строго на север, в густых лесах прорубали дороги, расчищали спуски к ручьям и рекам — двигались как хозяева, степенно и без суеты. Андрей прикинул на карте их путь, и по расчетам выходило, что Олиферов пойдет через Обь-Енисейский канал, построенный еще в екатерининские времена.
К концу второго дня, уже в полной темноте, посыльный дозора принес известие, что след повернул резко на запад и впереди, по всем приметам, есть человеческое жилье.
— Вперед! — раздирая куржак на усах и бороде, прохрипел Андрей.
Сомнений не было: банда пошла через небольшую таежную деревеньку, которую еще не доставала гражданская война. Андрей понимал, что для непуганых жителей нашествие Олиферова обернется великой бедой, даже если колчаковцы всего лишь отнимут хлеб, порежут скот и заберут теплую одежду. В селах у трактов и железной дороги люди уже привыкли к грабежам, смирились со стрельбой, со сменой власти, частыми постоями неизвестных вооруженных отрядов и поневоле приняли закон неведомой войны: жизнь человеческая ничего не стоит…
Ковшов забежал вперед и встал у поворота тропы. Привыкшие идти по прямой, красноармейцы лезли в целинный снег, беспомощно тонули, барахтались, однако упрямо двигались вперед. Приходилось выталкивать их на твердое, заворачивать силой, поскольку каждый привык видеть только спину идущего впереди и ничего больше, а потеряв ее, лишь наддавал ходу, чтобы догнать. Рота уже прошла, но Андрей задержался у свертка подождать легкораненых. Он решил оставить их в деревне до своего возвращения.
Андрей раскинул лыжи и прилег прямо на дороге. Звезды висели низко; синий, до черноты, космос как бы прижимал их к земле, а сам оставался пустым и бездонным, как омут.
И вдруг дрогнуло небо, качнулись звезды и космический гул пролетел над землей. Березин вскочил. Второй залп ударил гуще, и грохот, умноженный эхом, достиг неба.
Стреляли верстах в двух, в той стороне, куда ушла рота. Андрей побежал, хлопая лыжами по укатанной дороге. Мысль, что напоролись на засаду, обожгла голову. И отбиваться нечем: пулеметы разобрали, ленты в котомках, к тому же люди устали и отупели от бесконечной ходьбы. Когда прогремел третий залп, Андрей понял, что бьют из дробовиков, и немного успокоился. Если бы Олиферов почуял погоню и выследил отряд, наверняка бы поставил пулеметы…
Рота лежала в снегу на опушке леса, а впереди торчали из голубых сугробов крыши изб, амбаров и стогов. На белой дороге маячили человеческие фигуры — тащили раненых.
— Что? Кто там?! — Андрей подкатился к Ковшову. Тот стоял за толстой сосной и меланхолично щипал ногтями кору.
— Дозор напоролся…
Рядом гулко ударила винтовка.
— Не стрелять! — рявкнул Ковшов.
— А они чё по нам лупят? — возмутился красноармеец.
Пятеро из десяти человек дозора были ранены, один убит наповал. Трех удалось вытащить, но оставшиеся лежали на снегу возле деревенской околицы, и крик их резал уши. По всему было видно, что деревня вздумала обороняться и стоять насмерть. Дозорные, пришедшие с ранеными, рассказывали, что стреляют из траншеи, прикрытой ледяным бруствером, что подпустили на десять сажен и хладнокровно ударили почти в упор. Били картечью и крупной глухариной дробью. И даже не окликнули, не спросили, кто идет…
— Переговоры, — сказал Ковшов. — Иначе не пустят.
— Смотри! — насторожился Андрей.
Двое раненых у околицы и даже убитый вдруг поползли в сторону деревни. Андрей вгляделся и едва различил по теням, что их тащат люди, одетые в белое. Еще мгновение — и все растворилось в глубоком снегу.
— Вот уже и пленные! — Андрей сплюнул. — Давай обойдем деревню.
— Это не пленные, — сказал ротный. — Парламентеры… Подождем.
— Что ждать? Люди в снегу замерзают! Пропадут же потные!
— Сейчас встанем и пойдем, — Ковшов вышел из-за сосны. — В открытую. И ничего не сделают. Еще и в ножки поклонятся, прощенья попросят. — Он перевел дух и громко скомандовал — Р-ро-ота!
