Умтакати разыскал Коломба и Мбазо во втором отряде, где командиром был Мгомбана. На несколько шагов впереди колонны верхом на лошадях ехали Бамбата и его помощники. На них были полицейские каски и шинели, а за спиной висели новые винтовки и на боку — патронташи. Воины выглядели грозно — первый успех уже наложил на них свой отпечаток.
У крааля одного из мелких вождей была дана команда остановиться. Вождь сидел на пороге своей хижины и смотрел на импи с выражением ужаса на лице. Его существование зависело от правительства; ежегодно ему платили несколько золотых монет, давали шинель с медными пуговицами, иногда его награждали королевской медалью. Он не был мятежником и энергично действовал в своем племени против молодых людей, отказывавшихся платить подушный налог.
— Разве так принимают гостей? — спросил у него Бамбата. — Мудрый человек режет скотину для гостя и думает о будущем.
Вождь пошел к загону для скота и отобрал тощую, больную телку. С кривой усмешкой Бамбата перепрыгнул через изгородь. Он нарочно выбрал самого жирного быка, огромное, еле переступавшее ногами животное с пестро-голубоватой шкурой, и выстрелил ему прямо в лоб. По крикам и смеху воинов и его собственной молодежи вождь понял, что сильно ошибся в расчетах. Во время пира все услышали далеко на западе за рекой удар грома. Однако туч не было видно. Это были залпы больших пушек правительства, обрушившиеся на пустые краали Бамбаты. Люди зашептались, напрягая зрение, чтобы увидеть хоть что-нибудь, хоть облачко дыма, поднимающегося над их объятыми пламенем пожара хижинами. Гул и грохот выстрелов оглашали еще некоторое время затянутую синеватой пеленой даль.
Молодые люди племени вооружились и двинулись вслед за Бамбатой. Таким образом, по мере того как импи переходили из одной долины в другую, их число возрастало. Их движение напоминало лавину. Индуны, простые воины, знахари и проповедники христианства вставали на защиту общего дела. Среди них был вождь Мангати, опытный военачальник, внук знаменитого зулусского полководца, который более чем полвека назад руководил массовым уничтожением белых переселенцев.
Вскоре они достигли священного места, могилы Кетчвайо, последнего верховного вождя свободного зулусского народа. Окруженная деревьями, могила находилась среди скал, возвышавшихся по берегу реки Тугела, охраняя границы страны и печали поверженного народа. К северу на тысячи футов вверх вздымались горы, перерезанные гигантскими ущельями и поросшие дремучими лесами. Могила и окружающий ее лес находились под охраной древнего вождя, который помнил еще те дни, когда здесь не было белых. Он танцевал на пиру перед битвой с переселенцами; он хорошо помнил уничтожение британской имперской армии при Изандлване и — это было известно всем — любил рассказывать о прежних днях мщения и разрушения. В свои девяносто шесть лет он вполне еще мог затянуть боевую песню и сносно проплясать военный танец. Бамбата знал старого вождя и теперь ждал его, стоя у могилы. Таинственные посланцы Младенца, Какьяна и Пеяна, исчезли по каким-то своим делам. Бамбата приказал воинам ставить походные хижины из веток и травы и расположил свой штаб в центре лагеря. Смутное беспокойство и тревога охватили воинов. Женщины, которые шли вслед за импи и сейчас занимались приготовлением еды, были необычно молчаливы. Среди них Коломб увидел Люси, но не посмел даже подойти к ней. Физическая близость с женщиной была запрещена заговором, и мужчина, нарушивший запрет даже с собственной женой, рисковал жизнью. Она была одета, как христианка, в синее полосатое платье, подоткнутое до колен, чтобы дать свободу движениям. На груди у нее был вышит небольшой красный крест, а волосы ее были повязаны красной косынкой. Она взглянула на него, и в ее взгляде он уловил страх — тот самый рождающийся из неуверенности страх, который охватил весь лагерь.
Днем Бамбата созвал совет военачальников, и Мгомбана, командир второго отряда, взял с собой Коломба и его дядю Умтакати. Они ожидали услышать нечто серьезное и поэтому уселись вокруг командира в мрачном молчании. Давид и два других проповедника христианства тоже присутствовали на совете. Малаза был по уши закутан в одеяла, а его бегающие, налитые кровью глаза быстро оглядывали всех воинов, задерживаясь только на проповедниках.
Бамбата без всяких церемоний тотчас же сообщил им, что гонцов, которых он послал к могущественным вождям северной и южной части реки, постигла неудача. Двоих из них вожди арестовали и передали их, связанных по рукам и ногам, белым властям.
Другие вожди, как, например, Ндабула, трусят и не двинутся с места до тех пор, пока не убедятся, что восстание идет успешно. Коломб вспомнил слова Мьонго о вождях: они продались белым и откололись от своего народа, им нельзя доверять. Да и сам Бамбата — восстал бы он, если бы не был низложен? И Коломб задумался о горькой судьбе Мьонго. Тот не успел и шагу сделать, как его выдал Мвели, его собственный вождь. А теперь он лежит в тюрьме и будет лежать там до тех пор, пока не наберется сил, чтобы встать, и тогда его расстреляют. Что делать?
Бамбата продолжал рассказывать: он послал гонца и на восток, в страну сахара. Этот человек вернулся. Что он сказал? Он сказал, что оттуда нечего ждать поддержки. Белые набирают к себе в армию десятками тысяч рабочих с плантаций, их части называются комиссарскими импи. Некоторых же зачисляют в зулулендскую полицию. Импи и полиция должны стать ассагаями, которыми белые поразят восставших.
— Нас должен сожрать наш собственный народ, — сухо заключил Бамбата.
Коломб изумлялся его хладнокровию и, слушая высказывания других военачальников, чувствовал, что среди них нет человека, который мог бы сравниться с Бамбатой непокорностью и отвагой. Мангати предложил простое и практическое решение: вождей, которые откажут им в помощи, нужно убивать.
— Мы не можем терять времени, — сказал он. — Когда Младенец прикажет, вожди восстанут. Но псов, которые откажутся выступить, придется уничтожить. Тогда их племена примкнут к восстанию.
Все согласились с ним.
— Младенец уже сказал свое слово, — заявил Бамбата. — Мы должны следовать его приказу.
Так вот чем объяснялась его храбрость и уверенность. Терять ему было нечего, поэтому он будет жить и умрет по приказу Младенца. Разве он не пришел к могиле Кетчвайо, отца Младенца, и не разбил там лагерь? Коломб попросил разрешения говорить.
— Вождь, — сказал он, — мы слышали эту новость о Младенце. Какая правда заключается в ней?
— Берегись, ты трогаешь быка за больное место, — ответил Бамбата.
— Я думаю о безопасности моего вождя и его воинов, — продолжал Коломб, и прищуренные глаза его превратились в щелочки. — Младенец сидит в своем дворце. Бог сидит над нами на небесах. Протягивают ли они руку, чтобы рассеять наших врагов? Вождь, мы этого не видели. Мы поднялись на борьбу, и мы одни несем эту тяжкую ношу. Все глаза устремлены на нас, мы не можем сидеть и ждать помощи.
— Это твоя война? — спросил кто-то из старших.
— Это война Черного Дома. Вождь, вот что я предлагаю. Нужно действовать быстро. Этих комиссарских импи можно разогнать не копьями, не пулями, а словами. Пошли шпионов, чтобы они проникли в сердца рабочих и разрушили импи изнутри, как белые муравьи разрушают силу дерева. Что же касается вождей, которые не желают присоединиться к нам, — разве это странно? Кто ожидал иного? Разве вожди голодают, платят налоги или выполняют принудительные работы на дорогах? Разве они не получают денег от правительства и не живут под его крылышком? Вождь, ты был низложен. А что ты сделал с Вороной?
— Он убежал и ищет защиты у белых. Я думаю, Мангати прав… Мне следовало застрелить его.
— Он сам застрелился. Теперь все знают, что он предатель.
— Он предатель, — забормотали присутствующие.
— Подвергни всех вождей испытанию. Но, посылая одного гонца в большой крааль, пошли семерых в малые краали, где живут бедняки и где каждый юноша только и ждет сигнала, чтобы взять в руки оружие. Пусть наше восстание опустошит племена, все до одного, отсюда и до моря, отсюда и до гор. Пусть вожди сидят у пустых гнезд. Зачем они поднимают против нас импи, желая доказать, что они верные слуги правительства? Они могли бы сделать это иначе.
Он сел на свое место, но молчание вокруг него было угрожающим. Те, кто сидел рядом с ним, отодвинулись. Затем раздались приглушенные восклицания, словно люди внезапно обрели дар речи. Резкий крик вырвался из груди Малазы. Он вытянул костлявую руку из-под своих одеял и простер ее в сторону Коломба.
— Обманщик говорит лживым языком! — закричал он. — Мы знаем этого человека. Разве мы воюем для того, чтобы свергнуть власть наших законных вождей? Лучше убить одного, который сбился с пути, и поставить на его место другого, чем дать волю всякому сброду.
