углом.
Ингуш оказался сухопарым плечистым мужчиной с острыми глазами хорошего стрелка. Услышав о поисках исчезнувшего в Константинополе брата, Арсланбек не задержался с советом:
– По конторам ходить спрашивать – только время тратить. Есть тут частный сыщик один, в Пассаже сидит. Ему заплатить получше – он всю землю перевернет и найдет, а больше никто.
– А Пассаж этот где? – спросил Магомед.
– Трамвай туда идет, «двойка», – сказал ингуш. – Остановка так и называется – «Пассаж».
От поездки на Перскую, в кишевшую русскими беженцами Галату, где Михаила даже при всем его камуфляже могли опознать случайные встречные, великий князь воздержался. А Магомед, распрощавшись с Арсланбеком, сел на «двойку» и поехал.
В одной из витрин Пассажа красовалась написанная славянской вязью вывеска: «Юрий Шапкин. Сыскное бюро. Агенты всюду».
Шапкин сидел за просторным письменным столом, перед ним на полированной столешнице одиноко стоял стакан чая в серебряном подстаканнике. Сыщик глядел на бродягу кавказской внешности без видимого интереса.
– Да вы присаживайтесь, – предложил наконец хозяин. – А то в ногах-то правды нет. Садитесь!
– Я ищу одну женщину, – сказал Магомед, опускаясь в тесное креслице перед столом. – Она по пути в Европу могла очутиться в Константинополе. Может, и сейчас тут.
– Дальше? – спросил сыщик. – Говорите, кто она, раз уж вы ко мне пришли?
– Это должно остаться нашим секретом, – сказал Магомед, опасно сверкая глазами. – За ваше молчание я хорошо заплачу.
– Разумеется, – кивнул Шапкин. – Итак?
– Графиня Брасова, – понизил голос Магомед. – Наталья Сергеевна Брасова.
– Вы не первый, кто ею интересуется, – опустив ладони на столешницу, сказал Шапкин и взглянул на ногайца выжидательно. – А зачем она вам понадобилась?
– Это не ваше дело, – отрезал Магомед и тут же достал из потайного кармашка полученную от Михаила золотую монету царской чеканки и положил ее на стол перед сыщиком.
– Аванс, – накрыв монету ладонью, сказал Шапкин.
– Кто интересовался? – кивнув головой и проследив, как золотой кружочек исчез в кармане сыщика, спросил Магомед.
– Спасибо, – сказал Шапкин. – Я вижу, с вами можно иметь дело… Чекисты наводили справки с полгода назад, потом явился немец, выдававший себя за дядю графини.
– Чекисты? – спросил Магомед. – Как вы их узнали?
– Это моя маленькая коммерческая тайна, – сказал Шапкин и улыбнулся, показав ряд отменных зубов, слишком безукоризненных, чтобы быть настоящими, – но я вам ее чуть приоткрою. До семнадцатого года я служил в сыскном департаменте корпуса жандармов, и мой круг общения с людьми из секретных служб необъятен – я их за версту чую. А этот дядя вашей графини с его берлинским акцентом работает на германскую разведку, это бесспорно.
– И вы нашли что-нибудь? – продолжал расспрашивать Магомед. – О графине?
– Нет, ничего, – сказал сыщик. – Ноль. Кто-то ей помогал нигде не оставлять следов. Но с тех пор у меня не было заказов по графине Брасовой, и я утратил к ней интерес.
– Значит, теперь вы можете начать снова? – спросил Магомед. – И что-нибудь разузнать?
– Да, разумеется, – сказал сыщик. – Ведь это моя работа…
«Большевики интересовались, немцы интересовались, – рассуждал Михаил, дождавшись возвращения Магомеда с задания и выслушав его подробный рассказ. – А англичане сидят молча, никакого внимания… Это значит, что у них есть информация и они могут знать, где Наташа. Главное – не навести чекистов на след!»
Через три дня пришел отчет от Шапкина: в ноябре прошлого года Наталья Сергеевна Брасова с дочерью отплыла на борту английского линкора «Агамемнон» из Константинополя на Мальту.
21
Вокруг да около
Чекист Евсей не спешил: совещание начиналось через полчаса, а до старинного особнячка, где Меир Трилиссер, недавно назначенный начальник Отдела иностранной разведки ГПУ собирал руководство операции «Крючок», пешего ходу оставалось не больше десяти минут. Раннее московское утро заливало арбатские улочки ясным майским светом, Евсей расслабленно шагал, отгоняя от себя мысли о причине вызова к начальнику ИНО. Трилиссер, по своему обыкновению, строго засекречивал все, к чему имел касательство, – будь то зарубежные операции агентов, направленный сброс дезинформации или даже график собственного рабочего дня. Что ж, наверное, так и надо. Во всяком случае, работу его Иностранного отдела ни разу не сотрясали провалы, а мелкие проколы если изредка и случались, то знали о них лишь считаные единицы на самом верху: на Лубянке и в Кремле. Работа закордонной разведки – великая государственная тайна, и прикосновение к ней ласкало душу оперативнику Евсею и возвышало его в собственных глазах.
В приемной особнячка, сразу за тяжелой входной дверью, дежурил боец охраны, при оружии. Евсей, не выпуская служебное удостоверение из рук, протянул его дежурному и прошел по коридору в зал совещаний – глухое, без окон, помещение, заставленное двумя десятками стульев и председательским столом перед ними.
На столе лишь графин с водой и граненый стакан дожидались появления председателя. А председатель, Меир Абрамович Трилиссер, в смежной с залом комнате отдыха дожидался объявленного начала совещания – до него оставалось несколько минут. Как только часовая стрелка окажется на цифре 9, а минутная коснется числа 12, начальник ИНО выйдет в зал к подчиненным.
Более всего в своей непростой работе Меир Трилиссер ценил точность. Точность во всем если и не гарантировала, то в значительной степени способствовала успеху тайных операций за рубежом, и от своих сотрудников скупой на слова начальник требовал пунктуальности в любом деле. И от себя тоже – с тех давних пор, когда, отучившись в хедере, он, сын астраханского холодного сапожника, поступил в городское училище, а потом отправился в Одессу в Николаевский университет. Учился молодой человек успешно, ему помогал – Меир был в этом уверен – не унаследованный от уличного сапожника талант и не Божий дар, а возведенная в абсолют точность при выполнении поставленных задач. Тем же бесценным качеством объяснял Трилиссер и свой фантастический взлет в пред– и послереволюционное время: от выявления и поимки жандармских шпиков в среде подпольщиков-социалистов до назначения на один из высочайших государственных постов – главы советской разведывательной службы за границей. Пунктуальность и, разумеется, социальная близость с победившим пролетариатом – в роду нищего еврейского сапожника не было ни служителей культа, ни купцов, ни кулаков, и ни единого «лишенца» не обнаружилось. По той же вполне объективной причине почти все без исключения заместители и ближайшие помощники начальника ИНО оказались с такой же безупречной каторжно-революционной судьбой, как и у самого Меира Абрамовича, вступившего в ленинскую партию с первых дней ее существования и отведавшего и ссылку, и каторгу.
Взглянув на круглые наручные часы, Трилиссер прошел в зал заседаний, оглядел собравшихся и сел за стол на председательское место.
– Здравствуйте, товарищи! – будничным голосом произнес он, и на его интеллигентном лице с жесткой щеточкой усов ничего не отразилось. – Приступим. Вам по долгу службы должно быть известно, что в последние месяцы политическое руководство белой эмиграции активизировало попытки преодолеть подогреваемые нами внутренние разногласия в их среде, найти наконец единого лидера и начать контрреволюционные атаки против нашей власти. Высшим государственным руководством… – Трилиссер сделал короткую паузу, –
