Осторожно выбирается он из колючих кустов, лезет через камни. Неужели увидела его рабыня ритора?.. У Пулы крепкие ноги, вздернутый нос и распущенные волосы цвета конского каштана. И пахнет от нее чем–то таким. Наверное, травой из крепости. На нее всегда оглядываются студенты и толкают друг друга, а она идет через площадь и не смотрит. Когда рабыня идет так, плечи у нее двигаются. Может быть, неправда все, что рассказывал про нее Тыква?..
Через заросший бурьяном ров перебегает он, и вот уже стена академии. Стершийся от локтей пролом, камни приставлены с этой стороны. Но за стеной кричит на кого–то мар Бобовай. Нужно бежать к большим воротам, пока нет там эконома…
Старый Хильдемунд со своей бочкой въезжает во двор. Можно спрятаться за ней. В мастерской, через которую идти в книгохранилище, слабые и увечные шьют верблюжьи седла в каникулы. Никто не смотрит на него. Он торопливо оттаскивает засов с дубовой двери…
Книги лежат рядами, одна на другой, тяжелые, черные. Запах кожи и воска от них. Но не они нужны, а те, что вытащил утром мар Бобовай из большого сундука с медным запором. Этих не дают студентам. Даже ему, в помощь эконому состоящему библиотекарем, пришлось читать их урывками. Все языческие книги скупают для одного важного перса. Сам мар Бар–Саума отбирает и отправляет их ему в Ктесифон. Вчера этот перс приехал с войском и белым слоном, которого везет в подарок от царя царей ромейскому кесарю…
Их все меньше, таких книг, с розовыми, красными, сиреневыми переплетами, с золотыми и бронзовыми женщинами на застежках. Когда за истинную веру изгоняли академию из Эдессы, ромейские стражники зажгли костер. Все рукописи без знака креста бросили туда: латинские, греческие и еврейские…
И пахнут они иначе: чем–то тревожным, волнующим. Он провел рукой по тусклому пергаменту и вздохнул. Девочку с белыми коленями и родинкой у брови тоже зовут Еленой. Самое красивое имя было у жены царя греков, про которого эта книга с обгоревшим углом. Неужели против бога такие прекрасные стихи. Господь любит поэзию, иначе лишил бы языка царя Соломона. Но ректор мар Нарсей тоже не позволяет их читать, а только логические и математические сочинения. Можно еще языческую историю в выдержках…
Следующую рукопись приходится подклеивать. Между строк расползлись бурые пятна… «Боги построили Рим, и боги хранят эти стены. Что нам Юпитера гнев, ежели Цезарь здоров!..» Громовым и твердым был язык ромеев–латинян. Покорности учил Спаситель, и они распяли его…
У персов язык пехлеви другой. Слова кованые и звонкие, как из бронзы. Только произносят их по–разному. Будто трогают струны чанга — говорят здесь, в Нисибине, городе на границе. А солдаты из Ктесифона проглатывают середину, и слова рвут струны. Святое имя Авраам носит он, а диперан Фаруд, которому по поручению епископа помогал он составлять списки христианских колен города, зовет его с арийским выговором — Абрамом…
Сходные с пехлеви звучания есть у ромейских греков, но сам язык не похож. Как из мрамора он, и нельзя ничего ни прибавлять, ни отсекать от фразы…
Языки, как и книги, пахнут по–разному. Одни — травой, другие — теплым молоком или морем. И цвет у каждого свой: синий, красный, золотой. Даже привкус от слов различный остается во рту. Спокойные и неспокойные бывают они…
Епископ мар Бар–Саума, который берет его к себе по четвергам для переписки, удивляется, что нет для него чуждого языка. Разве трудно ощущать людскую речь? Когда каркинские купцы отдали в приношение академии старого раба Хильдемунда, ворчание его тоже казалось непонятным. Чтобы узнать смысл, пришлось походить немного за бочкой водовоза. И еще подолгу смотреть на север, представляя, что почесываешь рыжую бороду… Если заглянуть в глаза человека, дальше уже легко. Рыжий Хильдемунд кроме своего языка научил его еще гортанному разговору черных людей. Не эфиопов, а других — из страны, завоеванной славным вандальским королем Гейзерихом…
От смешения кровей его талант к языкам, ибо отец у него был перс, а мать — арамейка. Это говорит Тыква. Но отца с матерью еще раньше зарезали в Эдессе, когда псы кесаревы драли истинно верующих христиан. Не помнит он их. Знает лишь, что отца звали Вахрам–ромей. Так, Вахромеями, кличут всех персов–христиан на границе. А Тыква даже близкие богу арамейские слова кладет, как камни сыплет из фартука…
Мар Бобовай сам укрепил мешки на спине осла. Не легче камней оказались книги, и осел лишь с третьего пинка тронулся с места. Аврааму пришлось идти рядом, покалывая божью скотину дротиком…
В городе прибавилось войска. Персов из Ктесифона сразу можно было отличить от местных, пограничных. Кованые латы были у них, ездили они ровным строем. Христиане останавливались и подолгу смотрели им вслед…
Он удивился, увидев военных лошадей во дворе епископа. У хауза с водой сидели солдаты. Пики их были составлены в пирамиду. Никого из работников епископа не было у дома, и ему пришлось самому разгружать осла. Персы молча смотрели, как он тужится с мешками, Потом один, высокий, со знаком сотника, подошел, взял рукой оба мешка и поднял ему на плечи…
В горнице на табурете епископа сидел большой человек со свисающими вниз крашеными усами. Богатая персидская одежда была на нем, а сапоги ромейские, с кисточками. Мар Бар–Саума, сидевший за столиком, приказал внести книги…
Перс был плох зрением и к самым усам тянул рукопись, чтобы увидеть текст. Тогда мар Бар–Саума поручил Аврааму читать для перса вслух титулы. Он начал читать и переводить на пехлеви. В одном подзаголовке у историка Плиния Римского было обозначено свайное селение германцев–фризов. Авраам запнулся вначале, но потом перевел его пехлевийским термином «дех», что означает деревня. Перс смотрел на него сонными, как у птицы, глазами. Было непонятно, слышит ли он…
Зашли два диперана и унесли книги. Перс встал и, сопровождаемый мар Бар–Саумой, пошел во двор. У двери он обернулся.
— Паган, — негромко сказал перс и вопрошающе посмотрел на Авраама.
Только когда вышли перс с епископом, он сообразил, в чем дело. Да, конечно же «паган», а не «дех»! Термином «дех» нужно переводить селения, где жили свободные римляне. А поселения рабов–чужеземцев персы называют «паган». От них и к ромеям пришло слово «поганый»… Значит, все понимал перс, что читал он по–латыни!..
Мар Бар–Саума вернулся и забегал по комнате. Маленькая тощая фигурка его стремительно носилась из угла в угол, большая белая борода развевалась на поворотах. Случилось что–то необычное.
Аврааму пришлось долго ждать на своем месте за столиком. Как всегда, развернул он свиток клееной египетской бумаги, зачинил перо. А мар Бар–Саума все метался.
— Брат мой и господин!.. — закричал вдруг епископ молодым звонким голосом. Потом подбежал по очереди к каждому из трех окон, прикрыл их и только после этого определил положенный письму верх. — Епископу истинных христиан Ктесифона мар Акакию от епископа Нисибина мар Бар–Саумы…
«Брат мой и господин!.. Умер Зенон, кесарь Рума, и грехи его предстанут вместе с ним перед лицом господа. Никто из христиан на границе не знает еще об этом…»
Мар Бар–Саума сделал предостерегающий знак и опустил голову. Теперь голос его звучал размеренно и глухо. Перо успевало за ним…
«Глад, и мор, и всеобщее недовольство в стране арийцев. Разве не говорит опыт церкви, какой путь избирают великие из персов, чтобы отвести от себя остервенение черни. Не с того ли начиналось истребление христиан полтораста лет назад при Шапуре или гонения при вазирге Михр–Нарсе?
Неспокойны истинно верующие христиане здесь, в городе, на границе. Много может пообещать им коварнодушный в своем благочестии Анастасий, который, как знают все, станет новым кесарем. Забудут они кровь и пожарища Эдессы, отдадутся под десницу Константинополя. А тогда война будет за Нисибин. И одинаково, кто втопчет нас в прах: слоны царя царей или македонская конница кесаря. Меж львом рыкающим и клыкастым тигром мы здесь. Война десятерицею проходится по сиротам и гонимым. Больше других им нужен мир.
Пусть же братья наши в Ктесифоне найдут путь к сердцу царя царей, чтобы не наложил он сейчас двойной сбор на христиан границы. Ибо не даст ему новый кесарь положенного золота, и захочется стричь царю царей уже стриженных овец. Как чистейшая Эсфирь в древности просветлила ум владыки персов и спасла народ божий от наговоров и казней, так действуйте и вы. И пусть сгладятся все споры и обиды между нами. Кому, как не гонимым, быть братьями…»
Темно уже было за окнами. Лампад не зажигали. Епископ сидел на своем табурете, скорчившись и закрыв глаза. Все белее становилась его борода.
«…Я написал тебе это письмо, мой брат и господин, в весеннем месяце нисан, в год 491 от рождения Спасителя, в год 803 царства Александра, сына Филиппа Македонского, в год 4 Кавада, царя персов…»
