от нас зависит, как оно тут будет.
Неглуп и, кажется, непрост, подумал Марат. Какой однако типаж! В юности, на Урале, он несколько раз встречал похожих людей — не принимающих установленные правила и живущих по собственному разуму, но все они были «фартовые». Стихийная жажда свободы, заложенная в русский характер, казалось, целиком ушла в уголовную субкультуру.
— А в тюрьме вы сидели? — спросил он.
Рыжий вопросу не удивился.
— По малолетке, сдуру. Но, считаю, это мне повезло.
— Почему повезло?
— В армию потом не взяли. Я бы в армии недолго побыл. Не люблю, когда мной командуют.
— Но разве в тюрьме вами не командовали?
— Так я и не вылезал из ШИЗО. Но в лагере у тебя оружия нет, а у солдата есть.
Спокойно ответил, без рисовки.
Однако Зеликман всё смотрел на него исподлобья.
— Из листовки непонятно, каких политических взглядов вы придерживаетесь.
— Простых. Я Россию люблю. Хочу, чтоб у нас всё по-нормальному было. Не хуже, чем у других. Мы когда около Норвегии плавали, на берег не выходили, но я посмотрел. Чисто живут, красиво.
Но физика было не сбить.
— А как насчет евреев?
— В смысле?
— Как вы относитесь к евреям?
Рыжий удивился.
— Как человек относится к России, так и я к нему. Если любит — свой. Если не любит — чужой.
Зеликман, кажется, успокоился. Резюмировал:
— Платформа туманная, но не злокачественная.
— Мы об этом все время разговаривали, спорили, — вмешалась Цусима. Она, кажется, нервничала, что гость «семинаристам» не понравится. — Миша очень много читает. У него своеобразный, критичный склад ума. Ни одна из существующих моделей общественного устройства его не удовлетворяет.
— Потому что все для себя придумывают, и правильно делают, — сказал Рыжий. — Американцам хорошо одно: штаты, демократия, адвокаты. А у нас Россия, нам надо по-другому, по-своему.
— Как «по-своему»? — спросила Агата, до этого момента молча наблюдавшая за новым человеком.
— Не знаю пока. Потому и езжу. Смотрю, думаю.
— Я Мише говорю: «Давайте я тоже буду писать листовки, только свои», — снова встряла Цусима. — Он согласился, но вешать мне не дал. «Вы, говорит, в случае чего убежать не сможете. Буду клеить через одну — мою, потом вашу, потом снова мою». Так и доехали на нашем агитпоезде. Половину станций призывали «подняться против коммуняк», половину — бороться за свои гражданские права. Бедный «профком», наверно, совсем запутался.
Она засмеялась.
Рыжий оглядел стол.
— У вас тут чего, не наливают? У меня есть.
Вынул из рюкзака «белую головку», ловко сдернул крышечку.
— За знакомство.
Выпил с ним только Коста — немного пригубил, чтобы не обижать. Парень сразу опрокинул вторую. Он не опьянел, но сделался разговорчив. Смущаться, видимо, он не умел и быстро освоился в компании, которая никак не могла быть ему близкой. Скоро в речи Рыжего стал помелькивать и матерок. В гривасовской среде это было в порядке вещей, даже считалось своеобразной лихостью, дамы запросто могли завернуть что-нибудь эпатажное, лишь бы было к месту. Рыжий же просто так разговаривал. У «семинаристов» это было не принято. Цусима морщилась, Тамара скоро ушла на кухню, да и мужчин похабные слова коробили. Не одергивают из-за интеллигентского комплекса перед «настоящим человеком из народа», подумал Марат. Своему давно сказали бы: «Полегче, старик, не в казарме».
Пока Рыжий рассказывал про интересное — как он мыл золото на реке Бодайбо, его слушали. Но потом, придя от водки в приподнятое состояние духа, потомок Пугачева стал сыпать анекдотами, и тут все начали разбредаться. Марат продержался дольше других из-за Агаты. Она анекдотам не смеялась, но и не уходила. Наверно ждала, не заговорит ли Рыжий про что-нибудь дельное.
Тут на край стола с дерева капнула пометом ворона, Рыжий немедленно рассказал бородатый, глупый анекдот «хорошо, что коровы не летают», и у Марата терпение кончилось.
Он отдрейфовал в дом, около Рыжего остались только верная Цусима и Агата — последняя, надеялся Марат, ненадолго.
Внутри обсуждали «Богоносца» — такую кличку дал гостю язвительный Казуист. Он говорил вполголоса, что подобных самородков без образования, но с огромным самомнением и тягой к авантюризму очень опасно вводить в свой круг. Они непредсказуемы, подвержены резким сменам настроения. Сегодня он лютый враг «коммуняк», а на следствии его охмурит какой-нибудь иезуит-гебешник, и пролетарий всех сдаст с потрохами. Такое неоднократно бывало. Казуист советовал поговорить с Серафимой, чтобы она как-нибудь поделикатнее отвадила народного агитатора.
— Не уверен, что он опасен, но на «Семинаре» ему точно делать нечего, — сказал Коста. — Я этот тип людей знаю. Они могут или находиться в центре внимания, или замыкаются в себе.
— У чувака в голове каша. Пусть сначала ее доварит, а там посмотрим, — согласился Коняев.
Зеликман покривился:
— Русский национализм всегда попахивает. Рано или поздно заканчивается тем, что русские самые лучшие, а всё зло от евреев.
Заступился за Рыжего только Шубин, но у него имелся свой интерес. Он хотел залучить «Богоносца» к себе в гости на пару дней и как следует порасспрашивать про хождение в народ — отличный будет материал для прозы.
Марат же просто поглядывал в окно, ждал, когда Агате наскучит слушать жеребятину. Он ведь не дорассказал ей про Сиднея Рейли. А еще нужно будет обязательно заинтересовать ее Василием Шульгиным. Во второй части романа он только мелькает, но в третьей станет одним из основных персонажей. Появилась идея, от которой учащенно заколотилось сердце. Если Агата увлечется судьбой Шульгина (а ею нельзя не увлечься), надо будет упомянуть о прошлогодней встрече. Во время работы над сценарием Марат ездил к живому осколку истории во Владимир с портативным репортерским магнитофоном. В свои восемьдесят девять лет старик очень быстро уставал, через полчаса начал заговариваться, но все равно запись получилась уникальная. Агата обязательно захочет послушать. В среду Антонина улетит с делегацией в Будапешт, ее пять дней не будет.
Они впервые окажутся наедине — не на улице, среди чужих глаз, а дома. И момент будет такой, какой надо. Не просто мужчина, а писатель, рассказчик, мастер — это все равно что волшебник. Если между ними не пробежит ток, значит, это в принципе невозможно. Но ток пробежит, обязательно пробежит, сказал себе Марат, вспомнив, с каким выражением лица она слушала про Одессу.
Агата наконец встала и направилась к даче. Он как бы случайно вышел навстречу, на крыльцо.
— Насладилась? Ну у тебя и терпение.
— Он, конечно, в основном несет чушь, но есть в нем что-то… — Она не сразу подобрала слово. — …Что-то настоящее. Чего нет ни у кого, с кем я вожусь.
Марат был уязвлен.
— Не надо путать
