миль, но на дорогу ушло три с половиной часа. Хэй ехал впереди с обнаженной саблей, расчищая путь, и всё равно карета то и дело останавливалась минут на десять. Лошади ржали и с фырканьем топтались на месте, чувствуя запах тления. Вот наконец и Мон-Сен-Жан – неширокий проселок с двумя рядами белых домишек, разделенных высокими тополями. Карета снова остановилась: Хэй уехал искать нужный дом.
Гонг опять отсчитывал минуты. Господи, Господи! Позволь мне увидеть его! Позволь мне провести с ним хотя бы час, и я никогда-никогда не стану роптать! Прошу тебя, Господи! Один только час! Продли ему жизнь на этот час, и я…
– Всё хорошо, я видел его. Он ждет вас.
Проселок пересекался с мощеной дорогой, ведущей в Нивель, по которой бесконечной чередой грохотали телеги с ранеными, обозные фуры, повозки с пленными. На этом перепутье и стоял приземистый дом с настежь распахнутыми окнами без ставен. Дверца кареты внезапно открылась, немолодой уже офицер назвал себя: «Полковник Сковелл».
– С прибытием, леди де Ланси! Пожалуйста, задержитесь на минутку.
Его круглое белобрысое лицо с выпуклыми карими глазами и узкими светлыми бакенбардами казалось приветливым и спокойным, но Магдалена всё равно встревожилась: почему ее не пускают к мужу?
– Сэр Уильям жив?
– Да, жив, и хирурги считают, что он поправится. Мы так сожалеем о том, что вам пришлось испытать.
– О, это совершенно неважно – что испытала я. Дайте же мне пройти к нему. Я владею собой.
– Я вижу. – Он улыбнулся, и на его щеках обозначились ямочки. – Но я хочу предупредить вас об одной вещи. Жизнь сэра Уильяма пока еще висит на волоске, любое потрясение способно оборвать его. Мы не сказали ему, что вас уже записали во вдовы, подумав, что это его огорчит, поэтому не подавайте виду, будто не надеялись застать его в живых.
– Да, да, конечно! Благодарю вас. Я буду вести себя непринужденно. Я смогу.
– Тогда пойдемте.
И всё же у Магдалены подкашивались ноги, когда она поднималась на крыльцо. Сковелл оставил ее в темной прихожей, войдя в комнату первым; в ушах звучал набат.
– Впустите же ее! – услышала она голос Уильяма.
Голос оказался неожиданно сильным – совсем не шепот умирающего. Прикрытый собственным мундиром, Уильям лежал на кровати в углу маленькой каморки шириной футов семь. Его подбородок оброс светлой щетиной, это было непривычно. Увидев жену, он протянул к ней руку.
– Магдалена! Подойди. Печальные наши дела, правда?
Слова застряли в груди; Магдалена приблизилась, точно сомнамбула, опустилась на колченогий стул у кровати и взяла мужа за руку.
– Ну-с, теперь у вас есть компания, сэр Уильям, – я поеду в штаб! – бодро объявил Сковелл. – Я уже набросал список того, что вам нужно из еды, закажу вам в Брюсселе пайки. Да, и вам, леди де Ланси, понадобится кровать, я пришлю вам походную нынче же вечером. Те двое молодцов, – он кивнул в сторону окна, – останутся здесь, чтобы вас не беспокоили.
– Благодарю вас, сэр Джордж, вы очень добры! Что бы я делала без вас!
Магдалена не сводила глаз с Уильяма: осунулся, темные круги вокруг глаз, но взгляд по-прежнему теплый и ласковый.
– Ты плохо выглядишь, милая. Не заболела ли ты?
– Нет-нет, это просто усталость с дороги. Пройдет. Но скажи же мне, наконец, что с тобой случилось? Все говорят: ранен, ранен, но я до сих пор не знаю, куда.
Уильям глубоко вздохнул и тут же поморщился.
– Общее внутреннее сотрясение. Похоже, хирурги сами плохо себе представляют, что со мной.
– У тебя болят ноги?
– Нет, с чего ты взяла?
– Колени согнуты.
– Ах, это! Я слишком длинен для этой кровати. Или она коротка для меня. Это вообще даже не кровать, а рама, прибитая к стене, ее нельзя перенести. Сначала я лежал на полу в другой комнате, но там мимо окон постоянно ходят люди и заглядывают в них. Мне это было неприятно, меня перенесли сюда.
– Боже мой, тебе же так неудобно! Нужно переложить тебя повыше.
Отпустив руку мужа, Магдалена встала, чтобы взбить ему подушку, но вместо подушки оказался мешок, набитый мякиной, который исторгнул из себя тучу пыли. Уильям закашлялся, его лицо исказилось от боли.
– Ах, милый, прости меня, пожалуйста!
Магдалена беспомощно оглянулась на дверь, в проеме робко стояла Эмма.
– Эмма, скажи Джозефу: пусть принесет сюда подушку из кареты.
Совместными усилиями они заменили подушку. Теперь Уильям полулежал, и ноги наконец-то распрямились. Зато он побледнел и покрылся испариной.
– Уильям, милый, может быть, тебе нужно дать лекарство? Мне ничего не сказали…
Он снова устремил на нее свой ласковый взгляд и погладил ее руку большим пальцем.
– Вы хорошая сиделка, леди де Ланси?
– Не знаю, у меня не было опыта…
– Ваш муж будет хорошим пациентом и беспрекословно станет исполнять всё, что вы ему велите, но когда он поправится, то превратится в сердитого брюзгу. Согласны ли вы на такие условия?
– Любимый, я согласна на всё, лишь бы тебе стало лучше.
Нужно было как-то устраиваться. В доме не оказалось ничего: ни мебели, ни посуды, если не считать оловянной кружки и видавшего виды закопченного чайника; Уильям лежал на соломенном тюфяке без простыней и одеяла. Магдалена вспомнила, как болела сама в Дангласском замке – в чистой сорочке, которую часто переменяли горничные, на душистом постельном белье, утопая в пуховых подушках… Чай ей приносили на подносе в фарфоровых чашках, на обед готовили любимые блюда, в остальное время ходили на цыпочках, чтобы не беспокоить, – а здесь громыхают по камням колеса и громко разговаривают.
Чей это дом? Уильям понятия не имел. Джозеф пошел на разведку и вскоре вернулся с испуганной женщиной, вытиравшей руки о передник. Магдалена заговорила с ней по-французски. Да, это их дом, их с мужем, только сейчас они оказались изгнаны в опустевший хлев. Они и раньше жили небогато, а теперь и последнее потеряли. Солдаты приходят, требуют того, другого – а им самим в рот положить нечего. Еды здесь не достать и за деньги, за ней
