— Это карательная экспедиция? — спросил он.
— Нет, лейтенант, это мера предосторожности. Наши действия будут зависеть от тех сведений, которые удастся собрать. Племена будут наказаны только в том случае, если они действительно виновны в оказании помощи мятежникам.
— А как предполагается получить эти сведения или доказательства?
— Обычными методами разведки.
— То есть гусарскими методами, при помощи кнута и пистолета.
— Том, тебе следует быть благоразумнее, ведь, что бы ни случилось, ты всегда имеешь полное право, согласно строжайшей дисциплине, предотвратить любой незаконный акт. Нам не нужны новые враги, и к каждому краалю следует относиться дружески, если, конечно, на него не падает подозрение.
— Подозревать можно всех.
— Разумное подозрение основывается на уликах.
— Будет ли это разъяснено всем офицерам и рядовым?
— Полагаю, что им это уже ясно. Но я разошлю инструкции.
Они обменялись еще несколькими общими фразами, и Том почувствовал, что их отношения лишились всякой теплоты. Они стали чужими друг другу. Вид майора Кэвелла свидетельствовал о том, что он выпил виски больше, чем обычно; он старался сдерживаться, но был явно раздражен и обижен обвинениями, звучавшими в вопросах Тома. Они все завязли в этой истории, все выпачкались в одной и той же грязи, и никто из них не имел права прикидываться более чистым или менее виноватым, чем остальные. Он бы высказал Тому все это, только он слишком устал нравственно, слишком погряз в этом подлом деле, чтобы надеяться добиться чего-либо при помощи слов. Том волен идти своим собственным, более трудным путем, который в конце концов приведет его к беде.
Конистонский взвод отправлялся последним, снаряженный все еще обычными патронами — у каждого солдата было по сто пятьдесят обойм — и сухим пайком на три дня. Том повел их на север окольным путем, чтобы миновать каменистые овраги, где калечились лошади, поэтому взвод прибыл к понтонному парому в хорошей форме, но с опозданием на полдня. Им пришлось, цепляясь за канат, переправиться через реку небольшими группами. Затем они скакали строем по крутой, извилистой дороге, и под жгучими лучами солнца подсыхали спины их насквозь промокших от пота мундиров. Если бы они оглянулись на гигантское ущелье, прорытое в горах водами реки, то увидели бы темные лесистые вершины охваченной мятежом области. Там лежал в могиле Тимми Малкэй и еще один парень из их взвода, Нед Парди. Но люди не оглядывались; казалось, они оставили все это позади и спешили вперед. Том со своим взводом съехал с дороги, чтобы прочесать указанную ему местность, и еще днем они добрались до старой фермы Мисганст, принадлежавшей Черному Стоффелю де Вету. Они появились там с нижней стороны, где два ручья, бежавших по каменистым порогам, соединялись в один поток. Теперь вода текла лишь тонкой струйкой, а водоемы затянуло слизью и лягушечьей икрой. Маленький дом пустовал. Крыши на нем не было. Том знал, что Стоффель уехал в Уинен, взяв с собой железо с крыши и все остальное, что мог увезти. Но он не ожидал увидеть в Мисгансте столь страшное и столь осязаемое запустение. Жизнь, казалось, замерла здесь с тех пор, как уехал Стоффель, и легкий слой красноватой пыли проник в каждый уголок и покрыл каменный очаг. На деревьях, росших вдоль высохшего желоба для воды, висели огромные перезревшие гранаты, и кавалеристы разламывали их и жевали красные дольки плодов.
Под оголенным деревом Том нашел могилу Оумы и посадил на ней цветущие зимой кусты алоэ. Несколько кавалеристов, которые помнили Оуму де Вет, собрали букеты полевых цветов и положили их на могильный холмик из красноватой земли. Они знали, что их лейтенант доводится покойной родственником по жене, и гордились тем, что могли выразить ему свое участие. С минуту они все постояли под деревом с обнаженными головами. Затем сели на лошадей и поскакали дальше.
В краалях они разговаривали со стариками, но старики ничего не знали.
— Нам самим нечего есть, — обычно отвечали они. — Как же можем мы давать хлеб этому бешеному псу Бамбате?
Они показывали полупустые корзины для зерна. Том подозревал, что остальное зерно где-то припрятано. Он сказал им об этом, но старики отвечали лишь непроницаемым взглядом черных глаз; выражавших не ненависть и не страх, а только стойкое терпение и упрямство, и молчали.
— Ладно, старики, — говорили они, — мы уезжаем, но, смотрите, не обожгитесь.
— Хорошо, амакоси![26]
Выражение недоверчивого облегчения медленно появлялось на лице старика, когда он смотрел вслед отъезжающим всадникам в хаки, и на сердце у него становилось веселее.
Они перевалили через гребень горы и снова поехали по дороге. Один конец ее вел обратно в Край Колючих Акаций и Ренсбергс Дрифт, и дальше — в долину Мпанза, где началось восстание. Поехав в другую сторону и проделав тридцать миль по неровной, извилистой дороге, проходившей через ущелья и теснины, можно было добраться до Раштон Гренджа и Конистона. На следующее утро они должны были встретиться с другими патрулями в Ренсбергс Дрифте. Оставив лошадь на дороге, Том вместе со связным Ферфилдом поднялся на холм, чтобы оттуда при помощи гелиографа связаться с другим отрядом, какой им удастся отыскать. День был солнечный, и условия для посылки сигналов были достаточно благоприятные, хотя в любой момент с земли могла подняться дымка тумана. Пока Ферфилд устанавливал свою треногу и зеркала, Том старался разглядеть восточные вершины, где действовал полковник Эльтон. Вспышек гелиографа нигде не было видно. Справа, над Мпанзой, небо было темным, поэтому он особенно внимательно глядел в ту сторону. То ли это лесной пожар, то ли опять горят хижины и укрытия? «Что там еще осталось такого, что может гореть?» — подумал он. Он медленно поворачивался, и в его бинокле проплывали холмы, ущелья, голубоватые облачка тумана; затем снова показался дым. Он опустил бинокль, чтобы невооруженным глазом определить направление. Дым поднимался где-то в стороне Уиткранца и поместий его отца в бассейне Моои. Он передал бинокль Ферфилду.
— Как, по-твоему, что это?
Ферфилд повертел линзы и ответил небрежно:
— Хижины горят, сэр.
Том бросился вниз с холма к дороге; через минуту он был в седле, и взвод галопом понесся вперед, поднимая в неподвижном холодном воздухе длинное облако пыли. Ему был знаком каждый дюйм дороги, в его мозгу то и дело вспыхивали неясные воспоминания, которые тотчас же потухали в леденящей тревоге. Казалось, прошло много часов и дней, прежде чем они достигли еле заметного поворота в кустарнике, который он так хорошо знал. Ему пришлось ждать отставших солдат, и он медленно обвел глазами знакомые и родные его сердцу горы. Крааль Умтакати, расположенный у подножия холма, который выходил на дорогу, сгорел — дым еще поднимался над кучей пепла легкими клубами. Напротив, под откосом, огромный столб черного дыма висел над языками пламени. Это был крааль, возле которого он увидел заколотую белую свинью. На южном склоне холма горели или уже превратились в пепел десятки краалей поместий Эрскинов. Он не мог различить, где кончался один и начинался другой, казалось, пожаром была охвачена вся степь. Солдаты, не имевшие права распоряжаться в этом подвластном только ему районе, превратили жизнь его людей в настоящий ад.
Сержант Дональдсон понимал, что это означает, и некоторые другие кавалеристы тоже догадывались, в чем тут дело.
— Спокойнее, ребята, — сказал сержант кавалеристам, которые, сдерживая лошадей, выстраивались в колонну на дороге. Они поехали за Томом по тропинке, извивавшейся среди заросших травой прогалин в кустарнике. Густая трава бледно-красного цвета издавала пряный запах. Вкусные сухие стручки пучками висели на кустах акации. На прогалине, у края кукурузного поля, они наткнулись на группу наемников. К дереву за ногу был подвешен только что освежеванный теленок, и зулусы жарили куски мяса, держа их на заостренных палках над огнем. Их было человек двадцать, закутанных в одеяла и лохмотья, с повязками на головах и руках, когда-то красными и белыми, а теперь почти черными от грязи и сажи. Возле них в беспорядке валялись горшки, фляги с пивом и награбленное добро: одеяла, одежда, украшения, ящики и корзины. Наемники вскочили на ноги, приветствуя Тома.
— Построиться, воры! — скомандовал Том.
Люди построились, с ужасом думая, не расстреляют ли их на месте по какому-то новому капризу белых.
— Что вы здесь делаете?
— Наводим порядок у здешних жителей, — ответил их индуна и повел рукой вокруг себя.
— Чей это приказ?
— Удви, — ответил индуна.
Слово «удви» означало «жаба» — так зулусы называли Атера.
— Где он?
— Вон там, — показал индуна. — В краале под горой.
