— Майор Хемп, вы можете подать на меня любую жалобу по инстанции, но вы не имеете ни права, ни полномочий арестовать меня.
— Посмотрим.
— Я обвиняю вас в нападении на этих залусов, и у меня есть свидетели.
— Перестаньте нести чепуху. Мы действуем на основании закона о военном положении.
— Если кто-нибудь из них умрет, вы будете отвечать за убийство.
Атер обменялся взглядом со своими подчиненными: у них был такой же раздраженный и встревоженный вид, как у него самого.
— Еще у меня есть доказательства, что вы присваиваете себе отнятый у зулусов скот, — продолжал Том.
— Ложь.
— Это решит суд. Вопреки приказу вы находитесь в районе, отведенном мне. Я сам в состоянии делать то, что мне положено Вы передадите весь скот и все награбленное имущество в мое распоряжение.
— Сержант Коннор, арестуйте его.
Толстяк был в нерешительности. Создавшееся положение было ему явно не по душе, и он шепнул об этом Хемпу. Сержант Дональдсон и три кавалериста Конистонского взвода подошли на помощь своему лейтенанту. Том знал, что управляющий его фермой, старый драгунский унтер-офицер, обладал безошибочным воинским чутьем в опасном положении.
— Майор Хемп, — сказал Том, — вы носите железную кольчугу, но я разделаюсь с вами двумя выстрелами с любого угодного вам расстояния.
Он передал свой револьвер сержанту Дональдсону, и старый солдат вынул из него все патроны, кроме двух. Левая рука Атера лежала на эфесе шпаги, а правой он вертел свой хлыст. Он не желал принять вызова, он мог двумя пулями вышибить лейтенанту глаза, но вызова не принимал. Теперь, когда Том остался без оружия, его можно было легко арестовать. Хемп кивнул своим солдатам и легко взмахнул хлыстом. Дональдсон, поняв, что это означает, вынул свой револьвер и отдал его Тому.
В тот же момент два младших офицера выступили из-за спины Атера.
— Опустите оружие, — сказал Атер.
— Лейтенант, мы не ищем ссоры, — предупредил один из младших офицеров. Рука его лежала на кобуре. Том сделал шаг им навстречу, поднял револьвер и выстрелил. Пуля никому не причинила вреда, но офицеры и солдаты инстинктивно присели, а потом бросились бежать.
— Стоять на месте! — крикнул Том. — Следующий выстрел будет смертельным.
Атер уже поднял свое смертоносное оружие, но сержант Дональдсон тоже был начеку; молчаливый, добродушный, но настороженный, он встал между двумя офицерами.
— Неужели у вас не хватает ума держаться подальше, свиньи? — крикнул Том офицерам Хемпа. — Даю вам полчаса, чтобы очистить поместье. И вы, Хемп, тоже можете убираться и жаловаться на меня. Обещаю вам, что вас не спасут никакие поблажки военного положения. Если здесь кто-нибудь умрет, я посажу вас на скамью подсудимых.
Он посмотрел на часы и направился к хижине, куда женщины унесли Люси. Внутри было почти совсем темно, и с минуту он ничего не мог разглядеть. Слышны были лишь слабые стоны.
— У нее был выкидыш, — сказала одна из старух. — Инкосана, она умирает.
— Разожгите огонь, — ответил Том. — Согрейте ее.
Опустившись на колени, Нанди начала раздувать потухшие угли; потрескивая, вспыхнуло пламя, осветившее закопченный камышовый потолок, гладкие опорные столбы и закутанных в одеяла женщин. Люси лежала на циновке, под головой у нее был деревянный чурбан. Том передал старухе свою походную флягу и велел ей влить несколько капель спиртного в рот Люси. Он послал к солдатам за корпией и бинтами.
— Не мажьте ее глиной и навозом, — сказал он. — Я все равно узнаю и рассержусь.
— Мы слышим, инкосана.
— Если она очнется, скажите ей, что она поправится. Я привезу доктора.
Когда он вышел из хижины, уже смеркалось, и холодный ветер раскачивал верхушки деревьев. Майор Хемп и его люди уехали, а кавалеристы Конистонского взвода, подняв воротники, сидели у стены загона и курили. Сержант Дональдсон был в хижине Коко.
— Ее уже не спасти, — сказал он.
На маленьком сморщенном лице старухи играли отсветы огня, незаметно смягчая заострившиеся черты. Одна из женщин вложила ей в руки крест — она просила об этом. Но Тому казалось, что в ней нет никакой покорности. Скажи ей кто-нибудь, что она сама навлекла на себя месть, это бы ее ничуть не тронуло. Мать борющегося народа, она встретила смерть так, как хотела, защищая свой народ с копьем в руках. Она была так стара, что стала похожа на мужчину, как сказал Но-Ингиль. Что же произошло в других краалях? В эту ночь сотни людей будут вынуждены спать под кустами, наутро у них не будет коров, а значит, и молока; маленьким детям предстоит умереть. Он думал о том, как много еще нужно сделать — ему никогда этого не удастся. Утром он уже должен быть в Ренсбергс Дрифте, он должен подавлять восстание, а он сидит, ожидая смерти старой женщины, наградившей его, когда он был еще совсем маленьким, бесценным даром — материнской любовью. Вместе с сержантом он вышел из хижины, чтобы глотнуть свежего воздуха, и увидел, что из кустарника тихо, как мыши, выползают маленькие ребятишки и, стрелой мчась по открытому пространству, скрываются в хижине.
Коко умерла, не приходя в сознание. Но на спасение Люси еще оставалась какая-то надежда, и Том отправился в Конистон за врачом. Командование взводом он поручил Дональдсону.
— Делай все, что нужно, — сказал он. — Если кто-нибудь сунет нос, стреляй. Думаю, что Хемп сюда больше не явится.
Ночь наступила рано, поездка домой была долгой. Том замерз. Выше, в горах, с покрытых снегом вершин дул сильный ветер. Руки озябли, а рана болела так, будто в нее снова врезался острый ассагай. Степь пахла увядшими и засохшими растениями, нигде не было видно ни искорки света. Черным диском простиралась под звездами земля.
К полуночи он приехал в Раштон Грейндж и постучался в кухонную дверь. Испуганный голос спросил, что ему угодно, а затем какой-то индиец отворил ему и сказал, что Линда вместе с миссис Мимприсс уехала на несколько дней в Питермарицбург. Том хотел только повидать Линду, и по дороге он сотни раз обдумывал, что он ей скажет, поэтому теперь он пришел в уныние. Из ее писем сначала можно было заключить, что она успешно пытается как-то найти свое место и приспособиться к новой жизни. Она беззлобно шутила по адресу Эммы и писала с уважением, хотя и немного, о его отце, зная отношение Тома к нему. Она писала ему ежедневно полные любви письма, и он получал их целыми пачками. Через несколько недель письма ее изменились: иногда они состояли из истерических излияний, в которых находили выход ее тревога и одиночество и даже ее прежняя мания — что ее преследует какой-то черный человек. Некоторые письма были безлики — они содержали лишь общие, холодные рассуждения штатских людей о войне. Точно так же могла бы писать Эмма или любой из гостей их дома. Линда все больше и больше привязывалась к той жизни, которая текла вокруг нее и которую Эмма Мимприсс сумела сделать очень размеренной и приятной; она писала, что ей хотелось бы пригласить в гости оома Стоффеля, конечно, если его удастся уговорить. Неожиданно для Тома она отправилась в столицу, быть может, чтобы повидаться с тетушкой Анной Бошофф. Для него ее отъезд был большой неудачей, неожиданным и жестоким ударом. Конечно, все это было понятно, ей хотелось отвлечься, и он надеялся помочь ей при первой же возможности, рассеять все ее страхи и сомнения, порадовать ее. Он верил, что и она в свою очередь ждет его стойко и терпеливо, чтобы, несмотря на все недомолвки, доказать, что она сама выбрала его и будет стоять за него горой, что бы ни случилось. Все было понятно, и все же он чувствовал себя обиженным ее отъездом и отошел от двери дома в безотчетной ярости. В Конистоне, едва держась ногах, он долго стучался к окружному врачу, но дом был пуст: не было никого, кто мог бы сказать ему, куда уехал доктор.
На железнодорожной станции замерцали огни, и у платформы остановился поезд; прожектор паровоза прорезал бледно-желтым лучом морозную дымку тумана. Окоченев от холода, Том направился к станции. Поселок спал, только шипел, выпуская пар, локомотив, да, мягко журча, бежала по скалистому руслу река. В пекарне горел свет, поэтому Том слез с лошади и постучался.
К двери подошла миссис О’Нейл.
— Добрый вечер, — сказала она, — что вам угодно?
Он не придумал, что сказать. Она не узнала его, и ему внезапно захотелось извиниться и уехать. Он был слишком подавлен и измучен, и ему не следовало заезжать. Но тут она вышла за порог и коснулась его раненой руки.
— Это же Том Эрскин! Боже мой, мальчик, ты совсем замерз и, кажется, болен. Входи скорей.
Он сидел в большой теплой пекарне и смотрел на угли, мерцавшие за решеткой печи. Машинально он вытащил револьвер, разрядил его и снова сунул в кобуру. Миссис О’Нейл разогрела еду и открыла бутылку пива. Она села напротив него и смотрела, как он ест одной рукой.
