Селевин старательно очинил новое гусиное перо, умакнул в чернильницу, опробовал на краешке полученной грамоты. Придвинул чистый лист бумаги.
— Я готов, владыка, сказывай.
— Пиши, Ося. Да ведает ваше темное державство, что напрасно прельщаете Христово стадо православных христиан. Какая польза человеку возлюбить тьму больше света и преложить ложь на истину. Как же нам оставить вечную святую истинную свою христианскую веру греческого закона и покориться новым еретическим законам, которые прокляты четырьмя вселенскими патриархами? Никак не можно свершить подобного святотатства. Написал?
— Написал, владыка.
— Прочти, может, я что-то упустил.
Послушник Селевин прочел написанное и высказал пожелание:
— Тут бы следовало, владыка, добавить несколько срамных слов.
Архимандрит тихо засмеялся:
— Ах ты, Ося — милая душа, какой бы я был пастырь, оскверняя уста срамными словами. Сие пристойно воину на бранном поле.
Стреляли по Троице с девяти мест, но в основном палили с Красной горы и палили днем. Ночью и поляки, и осажденные отдыхали, бдели лишь сторожа на стенах. Люди выползали из тесных, душных келий, с жадностью вдыхая ночной свежий воздух, варили сочиво, рубили дрова, запасали из колодца воду, резали скот для завтрашнего обеда и даже обмолачивали снопы, которые успели завезти в монастырь до прихода поляков.
Первый штурм предприняли поляки 13 октября. Они кинулись к стенам с южной и западной стороны.
Накануне, вдохновляя ратников на подвиг, Ян Сапега сказал им:
— Здесь, в Троице, накоплены огромные богатства, если вы завтра овладеете крепостью, они станут вашими. Вперед, ребята, государь благословляет вас и ждет вас с победой.
Около двух тысяч солдат, жаждавших поживы, кинулись к стенам с лестницами, только что изготовленными из сырого леса. Однако были встречены пушечным и ружейным огнем и еще на подступах стали нести потери. Ободряя себя криками: «Вперед! Вперед! Скорей! Скорей!», достигшие стены приставляли лестницы и карабкались по ним вверх, где их уже ждали с копьями и рогатинами защитники крепости. На головы атакующих летели камни, в глаза сыпался песок.
Князь Долгорукий-Роща, находившийся на западном фасе стены и командовавший ее обороной, внезапно закричал:
— Впустите хоть одного, мне нужен «язык».
Просьба воеводы была выполнена с лихвой, на стену «впустили» трех поляков, тут же их обезоружили, повязали.
— Вот вам «языки», князь, — сказал крестьянин Шипов, представляя пленных воеводе.
— Ведите их ко мне, — приказал Долгорукий.
— Слоба, — обернулся Шипов к товарищу. — Подсобляй.
И, подталкивая связанных поляков, повели их вниз, а там к воеводской избе.
Понеся немалые потери, поляки отступили, побросав лестницы и своих раненых. Их добивали, стреляя со стен, защитники. Били не только из ружей, но и из луков. Брошенные лестницы веревками затаскивали на стену: годятся на дрова.
Воевода Голохвастов, командовавший на южном крае стены, узнав о пленении «языков», пришел к Долгорукому. В передней увидел двух крестьян, охранявших пленных, прошел в красную горницу.
— Ну что, Григорий Борисович, вытрясли из них что-нибудь?
— Вытряс кое-что для нас весьма важное.
— Что?
— Дело в том, что поляки ведут подкоп под Пятницкую башню.
— Ого! Шустры, ничего не скажешь.
— Я думаю, надо их упредить.
— Каким образом?
— Ну во-первых, о том, что мы узнали о подкопе, не надо никому говорить даже из наших. Пусть копают поляки и думают, что мы не догадываемся. А когда подойдут к башне, вот тогда… Эй, кто там есть?
В горницу заглянул крестьянин:
— Мы здеся, князь.
— Кто?
— Я, Шипов, и мой шуряк Слоба.
— Вот что, Шипов, отведите пленных в подвал, пусть их запрут покрепче. А сами возвращайтесь, разговор есть.
Крестьянин ушел, прикрыв дверь. Долгорукий сказал Голохвастову:
— Вот так, Алексей, против нас действует около пятнадцати тысяч войска, более пятидесяти пушек. Чем дольше мы задержим их у Троицы, тем легче будет держаться в Москве государю.
— Оно бы ничего, Григорий Борисович, да уж очень много у нас нынче народу бесполезного скопилось.
— Имеешь в виду крестьян?
— Ну да.
— А куда ж их девать? Они, чай, наши, православные. Архимандрит распорядился и им отпускать хлеб из монастырских запасов. А вот эти два крестьянина, Шипов и Слоба, разве бесполезны? Они так дрались на стене славно, сам видел, ничем не хуже ратников. Вот и сейчас хочу им ратный урок учинить. Надеюсь, исполнят.
Первая неудача не обескуражила Сапегу.
— Ничего, — сказал он Лисовскому. — Это была разведка. Когда взорвем башню, устроим им хорошую кровавую баню. Архимандрита за его оскорбительный ответ повешу в воротах, сукиного сына.
— Он, пся кровь, достоин этого, — согласился Лисовский.
— Вы, полковник, можете следовать на Переяславль и далее на Ростов, я тут один управлюсь.
Честолюбив был Ян Сапега, очень честолюбив и славой победителя ни с кем не хотел делиться, оттого и поторапливал Лисовского в путь, хотя оправдывал это целесообразностью:
— Топчась здесь вдвоем, мы быстро оголодим местность. Так что, пан Александр, вам будет лучше поспешить на ростовские блины.
— Это верно, Петр Павлович, — вполне оценил остроумие Сапеги Лисовский и не остался в долгу: — Оставляю вам троицкие пироги.
— Спасибо, — усмехнулся Сапега.
Отправив Лисовского с отрядом на Переяславль, Сапега распорядился спешить с подкопом, велел копать его круглосуточно. Окончание его сулило победу и лавры победителя. Велел каждый день докладывать ему, сколько пройдено и сколько осталось до башни.
Каждый день, вылезая из подвала Пятницкой башни, Шипов отправлялся искать воеводу Долгорукого и, найдя, говорил коротко:
— Пока нет.
Для окружающих, если таковые оказывались возле князя, эти слова ничего не значили, но воевода знал точно: подкоп еще не приблизился к башне. И его ответ крестьянину был еще короче и загадочнее:
— Продолжайте.
И Шипов отправлялся в поварню, где по приказу воеводы ему выдавали «на четверых» горшок каши или другого какого варева. И Шипов шел в подвал под башню, где в темноте ждал его шуряк Слоба, с которым вдвоем они и наслушивали подкоп, по очереди отходя ко сну.
А поскольку для воеводы этот тайный сторожевой пост был наиважнейшим «ратным уроком», он и распорядился отпускать пищу сюда «на четверых». «Смердам там холодно, пусть хоть во чревах тепло будет», — рассудил князь.
И наступил день, когда появившийся в воеводской избе Шипов так сиял, что мог и не произносить никаких слов. Князь понял сразу и сказал присутствующим:
— Я отлучусь на часок, ждите меня, — и последовал за смердом.
Спустившись за ним под башню в сырое подземелье, где в честь прибытия высокого гостя горела свеча, Долгорукий, следуя знакам Слобы, приблизился к внешней стене и, приложившись ухом, услышал шум лопат.
— Сколько им еще? — спросил шепотом Слобу.
— Да еще шагов пять, а може, и меньше. — Махнув Шипову рукой: следуй за мной, князь поднялся на поверхность. Там уже сказал:
— Начнут бить фундамент, не мешайте. Я вам подкину еще с пяток человек.
— Григорий Борисович, а что, если мы пройдем по этому подкопу.
— Ну и что?
— Как ну и что? Мы бы там…
— Выбрось из головы, мы его завалим ихним же порохом. — Но как задумывал князь Долгорукий, ничего не вышло. Подкоп был окончен среди ночи, и Шипов сразу же воспользовался им, увлекая за собой всех помощников. Находившиеся в туннеле поляки не ожидали нападения и даже не были вооружены. Их порезали и прямо через них на коленях устремились к выходу. Он оказался у подножия Красной горы, на которой стояла основная батарея пушек. Прислуга после дневных трудов спала, оставив у фитиля одного караульщика. Он невольно подремывал, глядя на тлеющий огонек веревки, и вздрогнул, когда из темноты возник перед ним человек.
— Ты откуда? — удивился сторож.
— Оттуда, — ответил Шипов и ударил сторожа ножом под сердце. И тут же сунул подбежавшему Слобе дымящийся конец фитиля. — Ступай вон к той бочке, кинь и сразу отскакивай.
А сам бросился на другой край батареи.
Сильнейший взрыв на Красной горе, прогремевший среди ночи и взметнувший вверх языки пламени и густой дым, разбудил всех и в крепости, и в польском лагере. Осажденные торжествовали: так им и надо, еще не зная, как это случилось. В польском лагере начался переполох.
Всю батарею на горе разметало, из прислуги уцелело всего два человека, спавших не у пушек, а в стороне в кустах. Но и эти оглохли и ничего вразумительного сказать не могли Сапеге.
Закопченные, ободранные явились перед князем ратники, посланные в помощь Шипову накануне.
