Возвратившись к вагону, он поставил фонарь на ступеньку и направился к вокзалу. Проводнику знакомому буркнул:
– Помяну.
Подошёл к вагону другой проводник.
– Куда он? Опоздает.
– Это его знакомого зарезало, помянуть хочет.
– Точно опоздает… Помню, бабка корзину с яйцами грохнула, когда лезла в вагон к нему, так он напился с досады и опоздал.
– Помню, битый час провозились с горемычным, пока не впихнули в скорый.
– И этот горемычный. Горемычных бог и прибирает, – подытожил местный железнодорожник.
17
Ветер кружил над землёй жёлтые листья, а по небу двигал тучи. Начались дожди. По дорогам потекла муть, в низинах образовывая лужи. Горожане с головой погрузились в трудовые будни, став работающими автоматами, живя одной мыслью: нужно помочь Красной армии.
На предприятии, где трудилась Анна, норма поднималась баснословно; рабочие отказывались понимать, что это они столько выпустили продукции. Проводимые прежде утром и вечером пятиминутки, были ограничены утренней пятиминуткой, выходных не было.
Как-то в полдень передали по заводскому радио: «Всем на собрание!». Из цехов и подсобок по заводскому двору потянулись в главный корпус рабочие. Анна шла в толпе, где лица казались не то задумчивыми, не то печальными. С ней шла её подруга, Неля.
– Ох, Неля, мне даже говорить трудно.
– Не заболела?
– Устала… А ещё столько стоять у станка…
– Выдержим.
– Выдержим. Мы, комсомолки, и поэтому должны беспартийным пример показывать. Если мы не выдержим, то и Бурыгина Люська не выдержит.
– Много работаем, большая помощь от нас фронту. Правда, Аня?
– Правда, только чтобы фашистов прогнать, надо бы ещё больше деталей делать, только сил не осталось, две нормы и так выполняем, даже Люська за полторы отчиталась. Придумать бы аппарат, чтоб усталость снимал.
Перешёптываясь, подруги вступили в главный корпус. На широкой площадке мостового крана сгрудилось правление завода: директор – пожилой заводчик, Захарыч, рядом главный инженер, тётя Ирина – седая женщина, и старший мастер, дядя Паша. Внизу гудела толпа. Захарыч стянул с головы помятую фуражку. Наступила тишина.
– Ребятки с батей. Приболел он. А мама у Поли, – прошептала Анна.
– Товарищи! – раздался голос пожилого директора. – Заводу адресована телеграмма Центрального комитета партии. – Кашлянув, директор поднёс к глазам лист и громко прочёл: – «Товарищи рабочие, работницы и инженерно-технические работники! Центральный комитет В.К.П.Б. сердечно поздравляет коллектив вашего завода с успешным выполнением плана поставки фронту необходимой продукции. От руководства Коммунистической партии и от командования Красной армии примите сердечную благодарность. Смерть фашистским оккупантам! Центральный комитет В.К.П.Б.» – Директор, взглянув на толпу, добавил: – Подписали товарищи Сталин и Калинин!
Сказанное родило рукоплескание и крики ура! А директор добавил:
– Товарищи! По случаю поздравительной телеграммы поступило предложение – сегодняшнюю смену укоротить на два часа.
Послышались аплодисменты.
– Товарищи! – аплодисменты прервал звонкий голос Анны, стоящей впереди. – Как это укоротить? Про что сводки говорят? Фашисты у столицы. Поймите, товарищи, из-за нехватки нашей продукции на фронте погибнет много наших бойцов … – голос её сорвался.
– Правильно говорит… – послышался голос из толпы.
– Что ж, другого я от коллектива и не ждал… – смахнув ненужную слезу, закончил выступление директор.
Народ повалил из корпуса. И лишь рабочие покинули собрание, как краны и станки заработали, запыхтел паровозик, толкая к погрузке вагоны.
Подруги шли после работы домой, устало вытаскивая ноги в сапогах из грязи.
– Неля, идти на танцы? – спросила Анна.
– Надо бы, – сонно ответила Неля.
– Заходи за мной, я только гляну как батя.
В натопленной избе Анну встретил отец.
– Здорово, тятя!
– Здорово.
– Вкусно пахнет! Пацаны как?
– Накормлены, дрыхнут.
– Немного полегчало? – Анна с благодарностью глянула на отца.
– Нет, дочка, – сморщился Семён. – Но под нож ложиться боюсь: зарежут. А ты поешь и отдыхай.
Перекусив, Анна стала гладить платье. Пришла подруга. Белый, мокрый локон, кокетливые ямочки на щеках, голубые глаза, грудь высокими волнами – всё подчёркивало ослепительную девичью красоту.
– Красавица! – изумилась Анна. – В спецодежде не заметно… Отбоя не будет от молокососов.
– Хватит, Анюта… – покраснела Неля. – Красота – это пустяки.
– Пустяки? Но из них жизнь складывается, – по-взрослому возразила Анна. И детским голоском: – Тятя, побежала!
– Не стану закрываться, но долго не гуляй.
Непрерывно сыпал дождь. В Доме шахтёров, слышно было, играл оркестр.
– Неля, я туфли забыла…– спохватилась Анна.
– С тобой всегда что-нибудь… – огорчилась Неля.
– Я сама схожу за туфлями, а ты потанцуй, – предложила Анна.
– Аннушка, ведь хорошо знаешь, что не останусь без тебя.
– А мне танцевать что-то расхотелось, и вообще, когда танцую, то думаю о тех, кого немцы пытают, даже расстреливают, и мне стыдно тогда становится.
– Теперь понимаю, отчего убежала ты в субботу с танцплощадки.
– Может, и поэтому, так что напрасно разозлилась ты на меня.
– Я не разозлилась, было грустно: Валерка не пишет.
Домой подруги возвращались в молчании. Анна ещё не дружила ни с кем, а Неля с Валеркой хороводилась давно. Анна помнит, как на свадьбе сестры Валерка на Нелин пальчик надел кольцо золотое. Она тогда подслушала, как Валерка шепнул: «И мы свадьбу скоро сыграем». Просто сказал… А Анюта любовь представляла себе иной. Мечты юной девушки были прекрасны!
– Пока, Аня, – возле калитки Неля обняла подругу, как в мирные времена.
18
С утра сыпал снег, но в полдень сверкнуло солнце, и снег быстро растаял, образовывая лужи; сразу потемнели дороги, крыши изб. Однако к вечеру вновь закружились белые хлопья.
– Ишь, закрутило! – высказалась Василиса, зайдя к Рязанцевым и стряхивая с плеч снежок. – Сват, здорово!
– Здорово… – буркнул Семён, не настроенный болтать.
– Сват, подлечили тебя, аль наоборот? – опохмелившись, Василиса молчать не собиралась.
– Подлечили, – бросил Семён.
– Хорошо, что на операцию не лёг… – баба придвинулась к нему. – Помнишь Силантьича? Зарезали ведь в больнице.
– Чего зря языком молоть! – психанул Рязанцев. – Ему восемьдесят было, никакая медицина таких не спасает.
Донёсся хохот малышей; Вовка пихал с постели Сашку, тот падал на пол, и оба громко смеялись. Вдруг меньший заревел. Вовка прикрылся одеялом. Василиса поспешила в комнату и склонилась над младшим внуком, чтоб пожалеть, но тот, умолкнув, обежал старуху и уткнулся деду в колени.
– Чего бегаешь от бабки, отшельник? – дед погладил малыша по голове.
– Она пьяная, – всхлипнул Сашка.
– Гляди-ка, – возмутился Семён, – гнида, а судит.
– Не гнида… – промямлил малыш.
– Ладно, не гнида, – усмехнулся дед. – Вова! – крикнул, – где бумага, что почтальонка принесла?
Вовка зашлёпал босоного по полу и принёс конверт. Василиса, подержав его, вынула листок с печатными буквами.
– Похоже, бумага важная, но не вижу, что в ней, без очков.
– Агафьевны надень, – предложил Семён.
– Не по глазам, сват, истинный бог, не вижу, – отложив очки, сказала Василиса.
– Дай мне! – протянул руку Семён. – Когда-то читал…
– Прочитай как-нибудь, – заёрзала нетерпеливо Василиса.
– Пы-хы, – начал дед читать, – ры. – Лист задрожал в руке его. – Что за буква, убей, не помню, забыл всё.
–Вроде буква кы.
– Так-так, – потеребил бородёнку, Семён, – кы, говоришь? Получается пы-хы-ры-кы… Не пойму.
– Когда вырасту, – встрял Вовка, – пойду в школу и все бумажки перечитаю.
– Это нескоро, – отрезал Семён. – Пошёл к чёрту, читальщик!
– Сходим к Кузнечихе? – дочь её прочитает, – предложила Василиса.
– Нечего по холоду
