Ознакомительная версия.
«Обычная ситуация, — подумал Ветров, — думают прежде всего о житейских мелочах. Как сказал бы генерал Павлов, они там еще не раз переворачиваться будут, а у нас наряды пропадают». Между тем Микулин смотрел так, будто не сказал самого главного. Он был из тех бесхитростных людей, у которых всякая недомолвка на лице написана. Наконец осторожно заговорил:
— Свою охрану взяли, потому что техника боевая… С оружием, как положено… С боеприпасами…
И Ветрова осенило: «Он же хочет, чтобы я сказал ему, куда нужно ехать. Ремонт — это только прикрытие».
— Зачем же играть в прятки, дорогой капитан? — воскликнул он. — Коли принял решение, так и шагай прямо. Нашей России нужна сейчас всякая помощь, кто на что горазд. Мы с товарищами едем войска останавливать, а вам путь на Красную Пресню. Там самое место для таких железок.
Микулин даже немного обиделся:
— Вы не думайте, товарищ полковник, что если в ремонт, то железки. Работают у нас станции. Я что хочу сказать: приедем, развернем, наладим прямую связь, чтоб в нашей округе все знали доподлинно. А то одних лебедей смотрят да скрипки слушают…
Микулин говорил еще, а Ветров не слышал, ибо все его существо заливало чувство радости. До сих пор они действовали на свой страх и риск и при внутренней уверенности в правильности избранного пути испытывали понятные опасения. И вот когда на большой дороге встречаются единомышленники, которые сами, вопреки официальной дури, приходят к тому же, это ли не лучшая поддержка? Он махнул рукой, приглашая своих товарищей, а когда те подошли, представил Микулина и рассказал о его намерении. Те сразу заулыбались, загомонили, стали радостно тискать капитанскую руку, так что заинтересовалась даже настороженная Кланя.
— Слышь, Грань, — сказала она, — а эти едут вроде Ельцина защищать.
— Ну? Это точно? — удивилась та.
Окружение принялось горячо подтверждать.
— Зачем же тогда дурака валяете? Мы-то думали, что вы за печистов, или как их там, поганцев. Поди, Клань, побултыхай, кажись, в одной танке кое-что осталось. Ну вот, встали, как остолбенелые, валите к колонке, наливаться будем!
Микулина она особенно отличила:
— Погоди, кудряш, тебе сколько годков-то? А ребятам и того меньше, вы уж поберегитесь там…
Если Граня проявила несвойственное дружелюбие, то Кланя, усевшаяся у пульта, почувствовала свою стихию и заорала:
— Шевелитесь быстрей, господа обмеренные. Пистолетом не тряси без вынему и не брызгай по сторонам, чай, не свой прибор. А «Волга» тоже на запад? Ах, ей в другую строну, тады пусть чешет мимо.
Микулин объяснил Гране, и та сделала подруге разрешающий жест, только предупредила:
— Там, кого встретите, скажите, чтобы далее на Москву не ходили, Кланя с Граней все одно не пустят. Ну давайте, ребятки, я вас покрещу, хоть вы все и нехристи. А тебя, черта, отдельно.
— Это почему? — удивился Микулин.
— Почему, почему. Потому что среди святых рыжих нету.
Некоторое время команда проехала молча, обдумывая случившееся.
— Вот уж никогда не ожидал, — наконец сказал Ветров, — такие стервозные бабы, и вдруг…
— А все равно с верой, — заметил Алишер, как бы продолжая начатый перед заправкой разговор.
Лабутя, ехавший на переднем сиденье, почувствовал, что атмосфера в салоне накаляется от нового спора, и решил разрядить обстановку очередной байкой:
— Заметили, что на пресс-конференции двух гекачепистов не было? И все почему — Янаев перед этим пригласил их на совещание. Достал бутылку и предложил дернуть для храбрости. Только, говорит, разлейте сами, а то мне в рюмку никак не попасть. Язов отвечает: я бы с удовольствием, но сам только в железные кружки разливаю — привычка с войны такая. Павлов тоже отказался: ни разу, сказал, никому не отливал и привыкать не хочу. Так и не смогли разлить, а помощников не было — совещание-то секретное. Ну, Янаев их в отместку не взял с собой, зато у самого руки и тряслись.
Впереди заблестели огни, и Ветров предупреждающе поднял руку. На обочине стояли несколько военных машин, еще одна засела в кювете. Примерно через километр картина повторилась.
— Ну, погодка, — сказал Владислав Кириллович, — дождь, скользко, темно.
— Салаги, ездить не умеют, их бы туда, на практику, — прохрипел афганец.
— Дело, братцы, не в бабине, — выразил свое неизменное мнение Алишер, а Ветров, заметив новую группу огней, предположил, что, возможно, у водителей, искусно загоняющих свои машины в кюветы, умения никак не меньше, чем у остальных. Впрочем, на этот раз стояла уже целая колонна, стало быть, наступало время для настоящей работы.
Согласно предварительной договоренности, начинать следовало Лабутенко, обладающему громким голосом и представительным видом. Он с такой решительностью направился к командирской машине, что находившийся в ней подполковник подумал о приезде большого начальства и поспешил с рапортом. Лабутенко его предположения оправдал: важно принял рапорт, поинтересовался ходом марша, а затем приказал собрать офицерский состав. Тот побежал отдавать распоряжения, а Лабутя поделился узнанным с товарищами. Полк двигается в трех колоннах, первая уже прошла. Очень много аварий и отставших, потому командир приказал снизить скорость и выбился из графика. В Москве у Кольцевой дороги их должен встретить представитель коменданта и сопроводить в конечный пункт. Время встречи скоро наступит, и командир волнуется.
Вскоре на небольшой площадке, образованной стыком с примыкающим проселком, собрались несколько десятков офицеров. Сюда направили свет с ближних машин. Яркие снопы с трудом пробивались через мокрую мглу и меркли сразу же у границ площадки, будто натыкались на темную стену. Лабутенко объявил, что сейчас перед ними выступит представитель российского правительства, и Ветров, не успевший даже удивиться столь неожиданному титулу, поспешно вышел в центр освещенного круга.
— Товарищи офицеры! — начал он ясным и несколько бесстрастным голосом. — Вы знаете, что вчера власть в стране перешла в руки Государственного комитета по чрезвычайному положению. Российское правительство считает происшедшее антиконституционным переворотом и объявляет все акты и распоряжения ГКЧП недействительными. В ответ отдан приказ об аресте российского Президента и штурме здания Правительства России. В Москве введено чрезвычайное положение, туда стягиваются войска.
Краем глаза Ветров заметил легкое замешательство среди офицеров — его речь слишком контрастировала с тем, что доводилось слышать до сих пор. «То ли еще будет», — подумал Ветров и, закончив на этом информационную часть, уже с подъемом продолжил:
— Но путчисты не приняли во внимание силу народного гнева. Десятки тысяч людей бросились на защиту своего избранника. Вокруг его резиденции сооружены баррикады, идет запись в национальную гвардию, на сторону российского правительства переходят воинские формирования, командиры частей московского гарнизона заявляют, что не будут подчиняться преступным приказам и не поведут войска на безоружный народ.
Среди собравшихся прошел ропот. «Мы не по своей воле… У нас приказ», — послышались голоса.
— Тихо! Дайте договорить! — рыкнул Лабутенко и кивнул Ветрову: — Давай дальше.
— Да, мы люди военные, знаем силу дисциплины и воинского приказа. Но нам известна и мера человеческой бессовестности. Наши руководители клялись после тбилисских событий, что силы армии не будут применяться против мирного населения, а сейчас отдают такие приказы в расчете на наше безусловное повиновение.
Раздался резкий и злой голос:
— Мы не против населения, наша задача — не допустить беспорядка.
— Бросьте! В Москве нет беспорядков, а вот присутствие тысяч вооруженных людей их несомненно вызовет. И произойдет это помимо вашей воли. Люди крайне возбуждены: кто-то может оскорбить, бросить камень, бутылку, просто плюнуть — и какова будет реакция вооруженного человека?
Поэтому мы обращаемся с призывом остановиться. Встанете вы, встанут другие, выйдут из города войска — только так можно избежать столкновения. А через несколько дней соберется Верховный Совет, и вы, повинуясь законному органу, выполните все его распоряжения. Пока же мы взываем к вашему гражданскому мужеству: остановитесь!
Его слова потонули в громком шуме. Подбежал растерянный командир.
— Что же вы такое говорите, товарищ полковник? Ведь у меня приказ. Как я могу его не выполнить? Это же подсудное дело.
Лабутенко подал зычный голос. Роль его оставалась все еще не выясненной, и офицеры на всякий случай притихли.
— Говорить будет военный прокурор, — объявил он.
Алишер выступил вперед и снял накидку. Помятая, изрядно потертая форма висела на нем мешковато, и весь он выглядел сейчас не грозным военным прокурором, а пожилым школьным учителем.
Ознакомительная версия.
