тебе брат, Тимур. А мы враги с тобой.
Бандит сузил и без того узкие глаза.
-- Дохлый ишак, говоришь? Ну, что ж, будь по-твоему. Я от своих слов отказываться не привык, -- он чуть дернул правым плечом, наклонился вперед, взмахнул рукой, блеснуло лезвие. Мухаммед захрипел, руки разжались, и он рухнул под ноги товарища. Из располосованного горла хлестала кровь. – А ты, русская собака, почему за таджика не заступился? Трус?
-- Трусость – это когда безоружного убиваешь, зная, что за твоей спиной банда, и она готова тебя защитить, -- отчеканил на чужом языке русский летчик. -- Ты даже задницу свою боишься от седла оторвать, чтобы стать рядом со мной. Ты не воин, Тимур, ты хуже трусливого шакала. Сопляк! – и с презрением плюнул в наглую, самодовольную узкоглазую рожу.
-- А ты, значит, храбрый? – вкрадчиво спросил душман, вытирая рукавом слюну со щеки. – Я -- сопляк, а ты – настоящий мужик? Вот мы и проверим сейчас, какой из тебя мужик выйдет, -- взмахнул рукой. Тут же с коней соскочили пятеро, повалили отчаянно сопротивлявшегося смельчака на спину, зажали, как в тисках, руки и ноги, пятый сел на живот. – Хотел, чтобы я стал рядом с тобой? – головорез спрыгнул с жеребца и подошел к распростертому на песке человеку. – Стяните с него штаны и раздвиньте пошире ноги, – выполнить приказ удалось не сразу. Человек на песке сопротивлялся, извиваясь ужом, ударил в чей-то нос пяткой, на колено капнула чужая кровь. Главарь, улыбаясь, наблюдал за попытками пятерых унять одного. Потом поднял ногу, обутую в грубый армейский сапог и с наслаждением принялся давить мошонку, стараясь размазать по песку человеческий орган, способный дарить жизнь. Аренова пронзила невыносимая боль, как будто от пяток до макушки в него воткнули огромную раскаленную спицу. – А теперь, русская собака, я навсегда отучу тебя лаять, -- перед глазами сверкнуло лезвие. Это было последним, что смог увидеть боевой офицер…
х х х
-- Милый ты мой, -- теплая рука осторожно прикоснулась ко лбу, бережно погладила по плечу, заботливо подоткнула тонкое байковое одеяло, -- кто ж тебя так изуродовал, бедный? Это ж не человек, прости Господи, нелюдь! Правду говорят люди: хуже человека зверя нет, -- женская ладонь возвращала из небытия к жизни. И к боли, которую, приходилось терпеть. Невыносимо болело все: от шеи до пяток. Он открыл глаза. Хотел спросить: «Где я»? Вышло одно мычание. Во рту было непривычно пусто, саднило горло, сотни иголок кололи язык.
Женщина в белом застиранном халате и в белой шапочке, сдвинутой на лоб из-за темной толстенной косы, скрученной на затылке, улыбнулась.
-- Очнулся, слава Богу! В госпитале вы, в Кабуле, -- он попытался шевельнуть онемевшей рукой. -- Нет-нет, нельзя! Я только что капельницу поменяла. Сейчас доктора позову. А вы лежите, не двигайтесь, хорошо? – и, не дожидаясь ответа, быстро вышла из палаты.
Он обвел взглядом незнакомое место. Большая комната, где на железных койках ворочались, храпели, стонали те, кому повезло получить небольшую передышку в раздаче чужих высочайших долгов. Напротив, уставившись в потолок, беззвучно шевелил губами молодой парень, вместо правой руки культя, обмотанная бинтами с пятнами проступившей крови. На прикроватных тумбочках бутылки с водой, кое-где валяется газета «Правда». В палату вошел врач. Уставшее, тщательно выбритое лицо, покрасневшие от недосыпа глаза, крупная родинка на кончике носа, придающая облику несерьезный мальчишеский вид, из нагрудного кармана халата выглядывают роговые дужки очков, одна у места крепления к стеклам перемотана белым пластырем. Ему можно было дать лет пятьдесят, не больше. Аренов улыбнулся собственной наблюдательности, раньше он не замечал за собой такого.
-- Улыбаетесь? Прекрасно, -- одобрил доктор и присел на стул, прихватив его от стены одной рукой, -- значит, дело идет на поправку. А вы, доложу я, родились в рубашке, друг мой. Скажите спасибо хирургам, которые вас на месте подштопали, не дожидаясь отправки сюда, иначе от сепсиса вас не спас бы никто, даже мы. Ну, и судьба, конечно, вступилась, не дала помереть на чужой земле... Можете вспомнить, что с вами произошло? – спасенный отрицательно мотнул головой. – Ничего, постепенно придете в норму, здесь много таких, кто сначала не в состоянии ничего вспомнить. Приходят в себя, разумеется, все по-разному. Что касается вашей психики, надеюсь, память вернется. У вас, друг мой, никаких органических изменений нет. Сейчас это просто шок, защитная блокада, со временем все восстановится, -- он поднял край одеяла, заглянул под него, пробормотав чуть слышно. – А если не восстановится, может, и к лучшему, -- потом повысил голос и похвалил. -- Молодцом, так держать! Немного кровит, но это естественно, – прикрыл одеялом, наклонился вперед, ближе, и, не спуская глаз с измученного лица, тихо сказал. – А сейчас, друг, тебе придется выслушать еще кое-что, собери свои силы в кулак, ты не просто мужчина, но боец, -- и, как с моста вниз головой. – У тебя отрезан язык и удалена мошонка. Объяснять, что это значит для нормального мужика, думаю, будет лишним. В остальном, не считая нескольких переломанных ребер и легкого сотрясения мозга, ничего страшного нет. У меня все. Прости, -- он говорил глаза в глаза, не стараясь пощадить или подбодрить улыбкой. Такая подача информации, способной убить, сработала: Аренов воспринял ее без истерики. – Самое главное – ты жив и, надеюсь, проживешь долго. А жизнь, брат, штука серьезная. Никто не может предугадать, чем закончится, -- хирург поднялся со стула, аккуратно поставил его на место. – Держись, худшее уже позади.
-- Иван Алексеевич, а со мной-то что? Когда выписка? – спросил кто-то рядом. – Надоело валяться, потолок дырявить глазами.
-- Всему свое время, тезка, -- невозмутимо ответил врач и вышел за дверь.
…Самое странное заключалось в том, что он ничего не испытывал. Ни ужаса, ни стыда, ни злобы -- одну пустоту. И еще облегчение, что все, наконец-то, закончилось. Возможно, это было естественно: ведь его заменил человек, о котором никто ничего не знает. Кто он, откуда, есть ли семья, каким Макаром сюда затесался, как умудрился заработать свои увечья – никому неизвестно. Без имени, без судьбы, без прошлого – видимость человеческого существа в чужой оболочке…
Скоро у него появился звериный аппетит, безымянное нутро требовало постоянной подпитки, и, преодолевая
