— Двадцать лет назад этот берег был куда как более оживленным. Тогда нам не составило ни какого труда найти проводников, — мрачно сказал Жорж Д’Абреу.
Д’Абреу сильно постарел за прошедшие годы, теперь ему было около пятидесяти. На его лице так навсегда и осталось выражение подавленности, с которым он пришёл к магистру, как участник провалившегося посольства. Д’Алавейра не долго гневался на Жоржа, в Ордене рыцарь был на хорошем счету, но магистр так ни когда и не вернул ему полного доверия, поэтому сейчас командором был не Жорж, а годящийся ему в сыновья Кристобаль. Д’Абреу смирился и принял своё положение, признав в юноше командира. Вся его жизнь прошла под знаком желания искупить свою вину, и теперь он не имел не малейшей склонности затевать спор о первенстве.
— Жорж, ты знаешь путь в глубь страны? — спросил да Гама.
— Знаю, но нам неизвестна политическая ситуация. Где находятся свои, а где враги?
— Итак, разбиваем лагерь, — скомандовал Кристобаль. — Ждем на берегу три дня. Если ни кто не появится, мы будем двигаться вглубь страны на ощупь.
Небольшая группа проводников появилась на следующий день. Португальцев здесь ждали, но не могли встречать их прямо на берегу. Главным среди встречающих был амхара Иаков. Вообще–то его звали Йаыкоб, но он охотно разрешил португальцам называть его на вой манер, понимая, что чисто произнести слова амхарэ им пока не по силам.
Итак, от Иакова португальцы узнали, что император Либнэ — Дынгыль умер, ему наследовал 17-летний сын Гэладэус, не имеющий в стране почти ни какого авторитета и, соответственно, почти не имеющий армии. Впрочем, есть ещё вдовствующая императрица Сэблэ — Вэнгэл, которая нашла прибежище на неприступной плоской вершине близ Дэбрэ — Домо.
Император находился за много сот километров в глубине страны, до императрицы было ближе, к тому же освобождение осажденной дамы представлялось поступком благородным, так что да Гама решил сразу отправиться на соединение с императрицей.
Сердце Кристобаля пело — его воины были очень похожи на крестоносцев, которым вполне сознательно подражали. Не те доспехи, другая тактика и совершенно другая эпоха, но те же лица, то же воодушевление и цель по сути всё та же — защита христиан. Как хорошо они подобрали людей — здесь любой готов отдать жизнь за Христа. Рыцари Готфрида Бульонского и Ричарда Львиное Сердце вели, наверное, те же разговоры, о том же мечтали, к тому же стремились. И над ними сейчас, как и в древности, развевается штандарт из светло–голубой парчи с нашитым темно–красным крестом — почти тамплиерский. И безо всяких «почти» — тамплиерский!
Вот только у Ричарда Львиное Сердце были тысячи рыцарей и десятки тысяч сержантов, а лев морей Жуан III послал четыре сотни пехоты — это ведь не сержанты, это основная ударная сила, а не помощники рыцарей. Залп из всех мушкетов и молниеносная атака воинов, вооруженных пиками — вот что они умеют делать хорошо. Пехотная война — совершенно не рыцарская. Что ни говори, а изменение тактики точно отражает изменение душ. Так крестоносцы ли они?
Словно в подтверждение мыслей Кристобаля до него донеслись слова песни, которую любили распевать на марше его пехотинцы:
«Рота, стройся»» — командует наш капитан.
Это он сделал так, что отряд обезьян
Стал пехотой!
— Это не про тебя? — иронично спросил Кристобаль капитана Мигеля да Кастаньозо, который шёл неподалеку.
— Про меня, — вполне серьезно ответил Мигель. — Эту песню сочинили мои головорезы, а теперь распевает пол Португалии.
— Да… они за тобой — в огонь и в воду.
— Ни в огонь, ни в воду им прыгать не придется, а вот как вы думаете, мессир, что будет, когда мы встретим сарацинское войско хотя бы в несколько тысяч сабель? Их доспехи и мушкеты не хуже, если не лучше наших, к тому же у них — конница, а мы не имеем даже захудалой клячи. Сотня мушкетов и несколько крупных пушек — всё, что у нас есть. Какому войску мы намерены с этим противостоять?
— Я знаю, Мигель, что ты — не трус, а потому не могу понять, к чему ты это говоришь?
— К тому, мессир, что мы смертники. Мы пришли сюда не для того, чтобы победить, а для того, чтобы умереть. Посмотрим правде в глаза, и нам сразу станет легче.
— А тебе тяжело?
— Мне нормально. Парни только не всё понимают.
В этот момент до них опять донеслись слова солдатской песни:
Впереди — тамплиеры и рыцарства цвет,
Что гордится по праву по несколько лет
Белой коттой!
— Когда это твои головорезы, Мигель, видели впереди себя цвет рыцарства, да ещё и тамплиеров?
— Они мечтают об этом.
— Хорошая мечта. Может быть, мы их недооцениваем?
— Бой покажет, — мрачно буркнул да Кастаньозо.
Тем временем солдаты лихо завершили песню:
Вот мы ломим … Конец! И звучит: «Босеан!»
Воздадим хвалу Господу и алебарде.
Кристобаль да Гама тихо улыбнулся:
— Ну вот теперь мы знаем, что надо орать, когда Господь дарует нам победу: «Босеан!» Прислушайся к сердцам своих парней, Мигель. Они сильны не только своей знаменитой молниеносной атакой.
***
Европейцы, даже воевавшие в горах, никогда не знали, что такое амба, потому что амбы бывают только в Эфиопии. Это высокая гора с почти отвесными склонами и плоской вершиной, где так удобно поставить крепость, которая становится совершенно неприступной. Именно на такой амбе, в неприступной крепости и скрывалась императрица Сэблэ — Вэнгэл. Единственным путем, который вел наверх, была узкая тропа, которую легко могли перекрыть несколько лучников. Но по посланникам да Гамы сверху не стреляли, императрица сразу поняла, что к ней на помощь пришли друзья. Иаков и двое португальцев с большим трудом поднялись вверх по немыслимой тропе, а с того места, где она обрывалась, их подняли в крепость в корзине. После недолгих объяснений императрица в сопровождении 30-и служанок стала спускаться вниз. Оказывается, были и другие пути на амбу и обратно, куда полегче сумасшедшей тропы, но снизу их невозможно было обнаружить.
И вот уже Сэблэ — Вэнгэл в окружении служанок предстала перед Кристобалем да Гама. Императрица была одета в простые, но весьма элегантные шелковые одежды, лицо её закрывала так же шелковая вуаль, расшитая диковинными цветами. Кристобаль был очарован этим неземным образом, ему казалось, что сейчас он будет говорить с прекрасным цветком, единственным во всем мире. Сам он так же постарался предстать перед императрицей во всем своем великолепии: рубаха из алого атласа, французский черный плащ и черная шляпа. Всё это смотрелось на нем так, как будто только он один во всем мире может носить такую шикарную одежду и не выглядеть щеголем.
— По приказу льва морей, короля Португалии Жуана III, мы пришли на помощь льву от колена Иудова, императору Эфиопии Гэладэусу, — сказал Кристобаль.
— От лица моего царственного сына мы принимаем вашу помощь, благородный рыцарь, — ответила императрица.
Голос императрицы был глубоким, чистым и царственным.
«Она назвала меня рыцарем, — подумал взволнованный Кристобаль. — И я буду служить ей, как рыцарь».
***
Во время сезона дождей португальско–эфиопские силы решили остаться у амбы, разбив у её подножья лагерь. Кроме 30-и служанок верность императрице сохранили всего две сотни воинов, таким образом маленький португальский отряд увеличился не столь уж значительно. Но прибытие португальцев произвело на эфиопов огромное впечатление. Никто почему–то не думал о том, что люди да Гамы отнюдь не являют собой сколько–нибудь значительной боевой силы, эфиопы воодушевились так, словно вся Европа пришла им на помощь. Ко всем племенам летели гонцы императрицы с радостной вестью. Их окружали в основном племена тигрэ, императрица, сама из тигрэ, пользовалась в этих краях авторитетом. Ранее никто не спешил к ней на помощь из–за парализующего страха перед Гранем, к тому же тигрэ знали, что у императрицы нет армии, и они по сути лишены выбора между Гранем и Гэладэусом, но поскольку на помощь прибыли португальцы, это совсем меняло дело.
Впрочем, к императрице отнюдь не хлынул поток пополнений, прибыли дополнительно лишь несколько сот человек, но племена гарантировали как минимум нейтралитет, то есть обещали отказать Граню в поддержке. Другие вели переговоры об объединении, с тем, чтобы дать захватчикам отпор на родной земле. Всё это было очень важно — Эфиопия понемногу освобождалась от ужаса, вызывавшего оцепенение.
Португальский лагерь с утра до вечера бурлил. Дон Кристабаль не давал солдатам расслабляться, ежедневно проводя изнурительные боевые учения. Кроме того, наконец, решили вопрос о том, чтобы дать тяжёлым пушкам нормальную тягу. Пушки поставили на деревянные сани, в которые впрягли коров — другого тяглового скота найти не смогли. Да Гама приказал гонять эти странные упряжки по пересечённой местности, и через сутки сани развалились. Стали думать, как их усовершенствовать, сделать более крепкими, потом с большим трудом искали лес, который приходилось таскать из окрестностей на себе. Да Гама, припрятав чёрный бархатный плащ, в одежде простого пехотинца таскал брёвна, при этом ни одному солдату не пришло бы в голову похлопать благородного идальго по плечу и увидеть в нём равного. Грязный, уставший, не гнушавшийся самой чёрной работы дон Кристобаль всё же возвышался над солдатами на две головы — авторитет его был огромен, а подчинение ему — беспрекословным, и его жестокость в случае необходимости вполне соответствовала солдатским представлениям о том, каким должен быть настоящий командир. Одному дезертиру да Гама приказал отрубить кисти обеих рук, хладнокровно объяснив солдатам, что они пришли сюда добровольно, но теперь обязаны подчиняться приказам, и он теперь для них и вице–король, и верховный судья. А двух лазутчиков Граня по приказу дона Кристобаля просто запытали до смерти. Если бы суровый дон Васко увидел сейчас своего сына мечтателя, он, наверное, усмехнулся бы вполне удовлетворённо.
