Вот дура проклятая. Надо было насильно споить Эльвире ее флакончик. Пусть бы она умерла на моих глазах. Я бы знала, по крайней мере, что это не Эльвира там, внизу…
Эльвира все предчувствовала, потому и боялась так. А я ничего не предчувствовала… да, вероятно, потому, что я ждала Давида. Я знала — он придет. И он пришел. Я не верила в страшное, до самой последней секунды не верила… даже когда он упал, я и то не верила, мне все казалось, что он поскользнулся, сейчас встанет… Я не верила, невозможно было в такое поверить. Боже, как закричала тогда бедная Эльвира! Ах, зачем, зачем я не заставила ее выпить флакончик!..
Возьмите же и меня, вы, победители, пытайте меня по вашей красной книге, я это заслужила. Прости меня, Эльвира, прости!.. Слышите, вы — вы должны это сделать! Убейте меня, я так хочу! Не хочу жить!»
Но никто не приходил за ней. Дни пошли один за другим в этой келье с окном в небо. Монашки холили Жанну, как куклу. Каждые три дня в келью притаскивали ванну, монашки мыли ее ароматическими эссенциями, причесывали, точно к большому королевскому выходу, одевали в роскошные платья (но все какие-то чужие, не мои), кормили изысканными блюдами. Жанна ловила себя на том, что во время уборки волос не без любопытства разглядывает себя в зеркале. Похудела, и глазищи стали огромные, в пол-лица… плакать не нужно, веки красные… Ей принесли несколько книг, но Жанна не притронулась к ним, они так и лежали на подоконнике. На пятый или на шестой день ей внезапно захотелось цветов, и монашки приволокли ей целые охапки — роз, пионов, маков, ирисов, даже лесных незабудок. Ими была заставлена вся келья. Жанна расхаживала между ними, закрыв глаза, вдыхала их ароматы, и это развлекало ее. Но когда через день-два цветы начали увядать, ронять лепестки, она вдруг увидела в этом символ своего теперешнего существования — и торопливо приказала убрать все цветы. Без них было легче.
Окно в келье было раскрыто все время. Стояли теплые солнечные дни — июль или уже август, она не знала. Она попыталась как-то подсчитать дни по ваннам три дня — ванна, но сбилась. Сколько было ванн — десять, двенадцать… пятнадцать?..
Она зарекалась плакать, но плакала часто, почти каждый день. Она становилась лицом к стене, упирала лоб в сложенные руки и давала себе волю. Не Алеандро, не королевскую славу оплакивала она — замок Л'Ориналь, свою тихую, лишенную смысла и цели девическую жизнь… когда они с Эльвирой жили только сменой времен года. Там, в Южном флигеле, в лесу, у Большого камня прошла большая часть ее жизни, и теперь она напомнила о себе, пробилась сквозь тонкую королевскую позолоту. «Сколько времени я была королевой — три года…»
В городе звонили колокола, иногда бухали пушки; но Жанну не интересовали внешние события. Ее развлекали только грозы, временами вспыхивающие за окном. Снизу больше не кричали. Только доносился лязг и говор солдат — со двора, из гулкого колодца. Приятно было слышать человеческие голоса, не искаженные страданием. Иногда долетали даже отдельные слова — все больше ругательства, но и их было приятно слышать.
Заходил какой-то господин, кажется комендант (Жанна не рассматривала его лица), справлялся, нет ли каких-либо у синьоры пожеланий. Жанна неизменно качала головой, не тратя на него слов.
За второй дверью — через которую входил этот господин — началась жизнь: судя по звукам, там устроили караулку. Караульные, похоже, коротали время за игрой в карты. Вообще они вели себя тихо, только когда комендант приходил к ней, солдатня оглушительно вскакивала с мест роняя стулья и какое-то железо — нарочно, что ли?
Но она не жаловалась коменданту на это. В этом тоже было развлечение.
Чем бы, однако, она ни была занята — едой, прогулкой по келье, стоянием у стены (она даже называла это про себя «молитвой») — все ее существо постоянно было напряжено. «Когда же они придут за мной?»
Для Жанны каждый день был последним. Она не жила — она ждала.
Внезапно ритм ожидания нарушился. Началось с того, что бегинки не принесли ванну, как следовало бы. Жанна заволновалась: «Сегодня. Сегодня мой последний день. Будь королевой. Сегодня придут. Ну, будь же королевой. Осталось уже недолго.
Скорей бы уж!..»
Но никто не шел до самых сумерек.
Она сидела за столом, хрустя пальцами, когда в караулке раздался знакомый грохот. Жанна вздрогнула всем телом и опустила глаза: «Пришли. Это не комендант, он всегда приходит днем. Это за мной». Дверь открылась и закрылась. Жанна не поднимала глаз. Вошедший стоял тихо, даже дыхания его не было слышно.
И тогда она подняла глаза.
Перед ней стоял черный человек с тонкой золотой цепочкой на груди. У него была непокрытая, по-римски стриженная голова, сильные морщины вокруг сильного рта. Жанна узнала его мгновенно: перед ней был Принцепс, герцог Фрам.
Он молча, коротко поклонился. Жанна не ответила на поклон. Его лицо в полумраке было невероятно страшно — именно таким он виделся ей в ее кошмарах. Это был демон, ее злой дух.
Наконец он нарушил молчание:
— Вы разрешите мне сесть?
Страшные чары пропали. Не демон это был, не Сатана во плоти — волк, мучитель, палач, подкинувший ей красную гадину… Бессильная ярость подступила ей к горлу, к кончикам пальцев. Торопливо, обгоняя рыдание, она прошептала:
— Вы пришли сначала издеваться надо мной?
— Нет. Я далек от этой мысли, — сказал он. — Впрочем, здесь темно. Эй, свечу! — крикнул он за дверь. Просунулась рука со свечой. Фрам взял ее, поста вил на стол и сел против Жанны, подперев голову руками. При свете желтого огонька черты его стали человечнее. Стала видна седина, мешки под глазами, набрякшие веки. Видно было, что этот человек смертельно устал.
Ярость медленно отпустила Жанну. Он пришел что-то сказать ей, прежде чем убьет, и она ждала этого спокойно, безучастно. Пусть говорит что угодно — все равно он убьет ее, а она хочет умереть.
— Вы побеждены, — произнес он, словно бы для себя, а не для нее.
Жанна снова, против воли, вспыхнула:
— И теперь вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах?
— Нет, — ответил он. Странная все-таки у него была манера говорить: он говорил, а сам как будто думал о чем-то своем. — Я уважаю вас, Ваше Величество, поэтому я и пришел к вам.
Жанне вдруг стало смешно. Она не сумела сдержать кривой улыбки:
— Какое же я «Величество», если сижу здесь?
Принцепс посмотрел на нее как-то странно: печальным, понимающим взглядом. Ей даже показалось, что он проглотил комок.
— Вы умрете, — сказал он.
— И это все, что вы хотели мне сказать? Я и так это знаю. За этим не следовало подниматься сюда.
— Нет, это не все, — выговорил он с трудом. — Я прошу вас выслушать меня, Ваше Величество. — Жанна смотрела прямо ему в глаза. Он опустил взгляд, стал смотреть в стол. — Речь пойдет не о причинах распри и войны, это все прошлое. Но теперь война кончена, и побежденный должен умереть. Вы должны умереть. Весь вопрос в том, какой смертью вам умереть. Ибо к смерти ведут тысячи путей, как говорят философы…
Жанну внезапно охватил дикий, липкий страх. Она готовилась, она тысячу раз представляла себе свою смерть, она хотела ее, она торопила убийц: придите, я хочу к ним, к Эльвире… И вот… Ох… Она откинулась на спинку кресла и прижала руки к груди, там, где сердце. Слава Богу, хоть этот не смотрел на нее.
— Вы считаете меня волком, каннибалом, — слышала она смутно, сквозь страх, — я сам в этом виноват, и ничего с этим не поделаешь. Но я все-таки дворянин, и мне хотелось бы говорить с вами как равному…
Слов она почти не поняла, но ее поразил его голос. Он как будто бы боялся сказать ей что-то. Она передохнула, раскинула руки на подлокотники.
— Вы будете казнены мечом через отсечение головы, — отчеканил он, глянув ей в глаза. Нет, он ни черта не боялся. — Это ваше право, и никто этого права у вас не отнимет, Ваше Величество. Но проклятый Чемий… — он скрипнул зубами, — стоит на моем пути, как стена…
— Вот как, — вырвалось у нее.
— Этот понтомский святой, оказывается, два года рыл вам яму и теперь хочет свалить вас туда. Он обвиняет вас в ведовстве, стачке с Диаволом, и еще черт знает в чем… Его инквизиторы сочинили целый акт. Желаете взглянуть?
— Нет, — тряхнула головой Жанна.
— Вы правы, Ваше Величество. — Принцепс вынул из полы плаща стопу листов и начал их рвать. Тщательно раздирая их в клочья, он говорил: — Но эта черная сволочь требует отдать им вас для допроса под пыткой… чтобы вы признались и покаялись во всем…
Жанна неотрывно смотрела на то, как он рвет листы. Она не в силах была задать ему страшный вопрос. Он, даже не глядя на нее, угадывал этот вопрос. Но у него тоже не хватало духу. Оба внимательно, сосредоточенно следили за уничтожением акта, словно это было какое-то ритуальное действо, чрезвычайно важное для обоих.
