облегчения, потом разом умолкли. В соседних домах рыдали какие-то женщины. В остальном все было спокойно, точнее – все замерло.
5.4
На следующий день Л. Н. Агарвал навестил свое единственное дитя – замужнюю дочь Прийю. Во-первых, он любил ходить в гости к ней и ее мужу, а во-вторых, так он мог избежать общения с паникерами из числа ЧЗСов его фракции, которые страшно беспокоились насчет последствий недавней стрельбы в Чоуке и портили ему жизнь своим нытьем.
Дочь Л. Н. Агарвала жила в Старом Брахмпуре, в квартале Шахи-Дарваза, что неподалеку от Мисри-Манди, где обитала ее подруга детства Вина Тандон. После свадьбы Прийя оказалась в большом семейном клане, состоявшем из родителей, сестры и братьев ее мужа, а также их жен и отпрысков. Муж ее, Рам Вилас Гойал, был адвокатом и практиковал преимущественно в окружном суде, – впрочем, время от времени он появлялся и в Высоком суде. Дела он вел в основном гражданские, не уголовные. Человек уравновешенный, добродушный, с мягкими чертами лица, Гойал был скуп на слова и политикой интересовался лишь постольку-поскольку. Ему было довольно юридической практики и небольшого побочного бизнеса, а еще он ценил надежный тыл, спокойный семейный круг и безмятежную дремотность повседневности, хранительницей которых была для него Прийя. Коллеги уважали его за скрупулезную честность и неторопливый, но трезвомыслящий юридический талант. И тесть Гойала тоже очень любил общаться с ним: Рам Вилас Гойал умел поддерживать доверительные отношения, не давал советов и не питал страсти к политике.
Зато Прийя Гойал была женщиной пылкой, «огненным духом», как говорится. Каждое утро, зимой и летом, она яростно вышагивала туда и обратно вдоль всей длинной крыши, покрывающей три смежных узких дома, соединенных между собой переходами на каждом из трех этажей. В сущности, это был один большой дом, и семья и соседи относились к нему именно так. Местные называли его «дом Рая Бахадура», поскольку именно дед Рама Виласа Гойала (который и сейчас был жив в свои восемьдесят восемь), получивший титул от британцев, купил и перестроил эту недвижимость полвека назад.
На первом этаже находилось множество кладовых и комнаты для слуг. Этажом выше проживали старый дед Рама Виласа Рай Бахадур, а также его отец с мачехой и сестра. Здесь же располагались общая кухня и комната для пуджи (куда малорелигиозная или, скорее, нерелигиозная Прийя заглядывала крайне редко). На верхнем этаже находились комнаты для семей трех братьев соответственно. Рам Вилас был средним братом, – стало быть, он с семьей занимал две комнаты на верхнем этаже «среднего» дома. А над ними всеми простиралась крыша с баками для воды и бельевыми веревками.
Мечась по крыше туда-сюда, Прийя Гойал воображала себя пантерой в клетке. Она с тоской смотрела на маленький домик всего в нескольких минутах отсюда – и еле различимый сквозь джунгли назойливых соседских крыш, – где жила ее подруга детства Вина Тандон. Она знала, что Вина теперь совсем не богата, но зато она вольна делать то, что ей нравится: ходить на рынок, гулять в одиночку, посещать уроки музыки. В доме, где теперь томилась Прийя, об этом не могло быть и речи. Для невестки из «дома Рая Бахадура» быть замеченной на рынке – равносильно позору. То, что ей уже тридцать два года и она мать двоих детей – десятилетней девочки и мальчика восьми лет, – не имело никакого значения. Не то чтобы Рам Вилас, всегда спокойный и выдержанный, желал этого. Гораздо важнее, что это задело бы его отца и мачеху, а также деда и старшего брата, – и Рам Вилас искренне верил в соблюдение приличий в семье, состоящей из нескольких поколений.
Прийя ненавидела эту жизнь в «большой и дружной семье». Она не знала ничего подобного, пока не поселилась у Гойалов в Шахи-Дарвазе. А все потому, что ее отец Лакшми Нарайан Агарвал был единственным ребенком своих родителей, который выжил и стал взрослым, и у него, в свою очередь, была только одна дочь. Смерть жены глубоко потрясла его, и он принял гандианский обет сексуального воздержания. Человек спартанских обычаев, Агарвал, даже будучи министром внутренних дел, занимал всего две комнаты в общежитии для членов Законодательного собрания.
«Первые годы замужества – самые трудные», – было сказано Прийе. Но она чувствовала, что в некотором смысле с годами жизнь в браке становится все более невыносимой. В отличие от Вины, у нее не было нормального отцовского и, что важнее, материнского дома, куда она могла бы сбежать с детьми хотя бы на месяц в году, – а ведь это прерогатива всех замужних женщин. Даже ее дедушка и бабушка, с которыми она жила, пока отец сидел в тюрьме, теперь уже умерли. Отец нежно любил ее, свое единственное чадо. И его любовь в каком-то смысле испортила Прийю, сделала неспособной принять стесненную жизнь в клане Гойалов, поскольку она с детства прониклась духом независимости. А теперь, живя в условиях аскетизма, отец не мог предоставить ей хоть какое-то убежище.
Если бы не безграничная доброта ее мужа, он точно сошла бы с ума. Он не понимал ее прежде, но старался понять сейчас. Он старался облегчить ей жизнь хоть немного и ни разу не повысил на нее голоса. А еще она любила дряхлого Рая Бахадура, мужниного деда. Была в нем некая искра. Все остальные члены семейства, особенно женского пола – ее свекровь, сестра мужа и жена старшего брата, – изо всех сил старались сделать ее жизнь невыносимой еще со времен, когда она была юной невестой, так что она их тоже терпеть не могла. Но ей приходилось притворяться ежедневно, постоянно – кроме тех минут, когда она вышагивала по крыше, – где ей даже садик завести не разрешалось, дескать, это привлечет обезьян. Мачеха Рама Виласа пыталась лишить ее и этого моциона («Только подумай, Прийя, что на это скажут соседи?»), но тут Прийя единственный раз настояла на своем. Невестки, над головами у которых она топала на рассвете, жаловались на нее свекрови. Но старая ведьма, наверное, почуяла, что Прийя уже на грани, и напрямую больше не высказывала претензий. А намеков на сей счет Прийя демонстративно не понимала.
Л. Н. Агарвал пришел, одетый как всегда – в накрахмаленной до хруста (но невзрачной) курте, дхоти [214] и белой «конгрессовской» пилотке. Из-под нее виднелись его вьющиеся седые волосы, но обрамляемая ими плешь была скрыта. Всякий раз, собираясь в Шахи-Дарвазу, он брал с собой тяжелую трость, чтобы отпугивать обезьян, которые часто попадались в этом районе, а кто-то даже сказал бы – заполонили все окрестности. Он
