взаимопонимание в этом вопросе, и Гитлер начал рассказывать гостю о «еврейской проблеме, которую необходимо решить поэтапно, но чем быстрее, тем лучше».
Муфтий внимательно слушал перевод и не задавал вопросов: решимость в глазах фюрера красноречивее слов говорила о том, что еврейская проблема в Европе скоро будет решена.
Тут-то муфтий и выразил свое пожелание:
— Хотелось бы надеяться, что, когда доблестная армия фюрера захватит Ближний Восток, фюрер поможет арабам решить еврейскую проблему в Палестине и в других арабских государствах так же, как он решает ее в Европе.
— Разумеется. Моя борьба с евреями направлена и против еврейского Национального очага в Палестине, — быстро проговорил Гитлер. — Ясно, что притязания евреев на Палестину безосновательны: достижения в Палестине стали возможны благодаря арабам, а не евреям.
Муфтий не отрывал глаз от Гитлера: перед ним сидит человек, которому по плечу сделать то, чего не удалось сделать ему, Великому муфтию.
— А как фюрер великого немецкого рейха смотрит на то, чтобы опубликовать декларацию о поддержке Германией требований арабов получить независимость и уничтожить еврейский Национальный очаг? — спросил муфтий. — Такая декларация помогла бы нам поднять весь арабский мир на войну против евреев, что в свою очередь помогло бы великой Германии добиться ее священной цели — очистить от евреев весь мир.
— Я вам отвечу, но пока мой ответ следует хранить в строжайшем секрете, — сказал Гитлер. — Суть моего ответа сводится к тому, что освобождение арабов под вашим руководством настанет не раньше, чем мы достигнем Кавказа. Тогда и придет самое время опубликовать предлагаемую вами декларацию.
— А если сделать ее секретной? — спросил муфтий.
— Документ, известный нескольким лицам, не может оставаться секретным, — сухо заметил Гитлер. — Но вы можете положиться на мое слово: оно надежнее любых деклараций.
Аудиенция продолжалась полтора часа. Муфтий был приятно удивлен тем, что фюрер знает о нем все, включая побег и скитания.
На Гитлера же муфтий произвел сильное впечатление своей сдержанностью, за которой угадывалась твердая воля.
Когда муфтий ушел, Гитлер вызвал стенографистку и начал диктовать:
«Во всем, что касается политики, Великий муфтий реалист, а не мечтатель. Он — хитрая лиса. Чтобы выиграть время на обдумывание своих ответов, он не раз просил перевести ему мои слова и на французский, и на арабский. Он тщательно взвешивает каждое слово. Его мудрость можно сравнить разве что с мудростью японцев. Его светлые волосы и голубые глаза наводят на мысль, что у него в роду были арийцы».
Кончив диктовать, Гитлер отослал стенографистку и вызвал министра иностранных дел Риббентропа.
— Муфтий со своими арабами нам нужен. Составьте для него такое письмо за вашей подписью, которое заверит его в нашей поддержке. Но об уничтожении евреев во всем мире писать не надо, ограничьтесь Палестиной. Вы меня поняли?
— Так точно, мой фюрер, — ответил Риббентроп.
В тот же вечер берлинское радио сообщило в сводке новостей, что «фюрер принял Великого муфтия из Иерусалима, одного из самых влиятельных людей в арабском мире. Муфтий подвергался преследованиям англичан, которые установили за его голову награду в размере двадцати пяти тысяч фунтов стерлингов. С большими трудами муфтию удалось бежать в Германию».
Через два дня муфтий получил письмо на бланке Министерства иностранных дел за подписью Риббентропа: «Германия готова оказать необходимую поддержку угнетенным арабским странам в их справедливой борьбе против британского владычества, равно как и за уничтожение еврейского Национального очага в Палестине, а также за право Палестины стать независимым государством».
У муфтия были бы все основания для радости, если бы не последний абзац: «В соответствии с достигнутой договоренностью содержание данного письма должно храниться в строжайшей тайне».
Не обошел муфтия своим вниманием и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Он написал арабскому вождю ободряющее письмо в годовщину Декларации Бальфура.
«Национал-социалистское движение великой Германии с самого начала начертало на своих знаменах призыв к борьбе против господства мирового еврейства. Поэтому мы с особой симпатией следим за борьбой свободолюбивых арабов против господства евреев в Палестине».
Гиммлер не ограничился письмом и пригласил муфтия в главное управление СС, где на специальном приеме представил ему руководителей отделов.
— Начальник еврейского отдела, обер-штурмбанфюрер Эйхман, — сказал Гиммлер, показав на одного из офицеров. — Координатор по еврейскому вопросу. Насколько я знаю, этот вопрос интересует Великого муфтия.
— Очень интересует, — сказал муфтий, внимательно разглядывая неприметного обер-штурмбанфюрера. — Я хотел бы поговорить с герром Эйхманом отдельно.
— Когда вам будет угодно, — любезно согласился Гиммлер и, отвернувшись от переводчика, вполголоса сказал Эйхману: — Покажите Великому муфтию комнату номер один.
— Слушаюсь, рейхсфюрер, — щелкнул каблуками Эйхман.
Помимо пожеланий политического толка у муфтия оказались и личные просьбы, которые, по указанию Гиммлера, выполнило гестапо. Время от времени ему посылали проверенных арийских женщин. Они скрашивали жизнь арабского изгнанника, а заодно информировали гестапо о его настроениях.
Домета вызвал к себе начальник отдела.
— Вы знакомы с Великим муфтием?
— Знаком, — Домет вспомнил популярную фотооткрытку, где запечатлена берлинская встреча муфтия с фюрером: муфтий сидит прямо, положив руки на колени, а напротив — фюрер со сжатыми кулаками.
— Муфтий хочет с вами встретиться. Он собирается вести радиопередачи на Ближний Восток, и ему понадобится ваша помощь. Надеюсь, временно. Вы — хороший работник, Домет.
— Благодарю, герр Шмидт.
— С завтрашнего дня вы поступаете в распоряжение муфтия.
Муфтий постарел. Борода побелела, мелкие черты лица заострились. Выглядел он усталым.
— Давненько мы с вами не виделись, Домет! — муфтий протянул руку для поцелуя.
Домет коснулся губами руки и сказал:
— Великий муфтий безмерно великодушен ко мне.
— Ну, ну, не скромничайте. Мне принесли личные дела арабских сотрудников Министерства пропаганды, о вас там самые лестные отзывы. Я этому особенно рад, потому что для моей работы нужны опытные люди. А с вами мы давно знакомы. Вы будете помогать мне писать речи для радио, а кроме того, будете моим переводчиком на важных встречах.
— Доверие Великого муфтия — самая большая награда для меня, — сказал Домет. — Буду счастлив выполнять любые поручения в любое время.
Муфтию понравилась почтительность Домета. «Конечно, он — христианин, а не мусульманин, но работает на нас. Джордж Антониус и его красавица Кэти тоже христиане, но на них можно положиться».
Домет смотрел муфтию в глаза, помня, что муфтий не доверяет людям, которые смотрят в сторону.
— Жду вас завтра в девять, Домет.
Без пяти минут девять Домет стоял у виллы муфтия. Тот вышел ровно в девять, и они сели в черный «Оппель», который привез их на Курфюрстштрассе, 116, где располагался еврейский отдел Главного управления имперской безопасности. Адольф Эйхман вышел на улицу встретить высокого гостя.
— Я
