Из-за мыса вышел наряд. Федосеев неторопливо двигался у самой кромки воды, внимательно осматривал берег; немного поотстав от ефрейтора, шел Захарченко — он нес что-то большое, голубовато-зеленое.
— Товарищ капитан, — доложил ефрейтор Федосеев, — на острове обнаружен контейнер с листовками.
Контейнер перенесли на катер. Верховцев завел мотор и ждал команды, куда идти дальше. Юдин махнул рукой в сторону острова Маячного.
— А что там делать? Домой бы нужно. Листовки забрали, а больше ничего не будет, — вполголоса проговорил Федосеев, но капитан Юдин, услышав эти слова, удивился: как мог опытный пограничник заявить категорично, что больше «ничего не будет»? Так можно сказать лишь тогда, когда все проверишь, осмотришь и убедишься, что действительно ничего нет.
«Испугался, видно, узнав о штормовом предупреждении», — подумал капитан, но тут же отогнал эту мысль: вся застава считала ефрейтора смелым, этого же мнения был о нем и сам капитан. Оно особенно укрепилось у Юдина и у всех солдат после той зимней штормовой ночи.
Ветер тогда налетел, как всегда, неожиданно — сильный, со снегом, северный ветер, от которого прячется все живое. По установившимся в Заполярье правилам наряды, несущие на границе службу, как только начинается пурга, выходят на связь с заставой, чтобы получить новые указания начальника. В ту ночь Юдин дал команду всем нарядам вернуться на заставу. Но наряд, который нес службу недалеко от поста наблюдения, почему-то на связь не выходил.
Уже один за другим стали возвращаться с границы солдаты, замерзшие, облепленные снегом, а те, чьего звонка ждал Юдин, молчали.
Капитан поднял заставу: старшину Патрикеева с солдатом послал на пост наблюдения, чтобы они периодически взрывали гранаты, пускали ракеты и давали очереди из автоматов; всех остальных, определив каждому маршрут, Юдин повел искать пропавших пограничников, наметив пунктом сбора для всех пост наблюдения. Решение рискованное: могли и те, кто шел на поиск, сбиться с пути, но другого выхода не было — те двое, быть может, нуждаются в немедленной помощи.
Когда пограничники, принимавшие участие в поиске, никого не обнаружив, стали сходиться к посту наблюдения, их встретил старшина: «Нашли пропавших. Ефрейтор Федосеев заметил следы, догнал наряд и привел его на заставу».
Виновники ночного переполоха рассказали, что, когда начался шторм, они решили выйти к посту и оттуда позвонить на заставу, но потеряли ориентировку, попали в какую-то лощину, пошли по ней, надеясь, что она выведет их или к морю, или к реке. Они действительно вышли по лощине к речке, однако не заметили этого и могли уйти далеко в глубь тундры, но тут их нагнал ефрейтор Федосеев.
Ефрейтор Федосеев ходил в героях, да и как же иначе: он в такую погоду заметил следы («хороший следопыт»), не побоялся отклониться от определенного маршрута, не побоялся, что заблудится сам («отлично знает участок»), не думал Федосеев о себе, он думал о товарищах — такого мнения были все на заставе, об этом говорили вслух. Юдин объявил ефрейтору благодарность. Федосеев принял благодарность как должное.
Не только в ту ночь отличился Федосеев, он всегда был на виду — выступал на собраниях с предложениями о том, куда и когда целесообразней высылать наряды, чтобы охрана границы была надежней: он критиковал даже своих друзей за промахи в службе.
И такой человек вдруг высказался явно легкомысленно.
Юдин удивился бы еще сильней, если бы знал мысли Федосеева. Тот был уверен, что больше ничего с судна не выпустили и что рисковать сейчас просто бессмысленно. Он, основываясь на опыте службы, считал свой вывод верным, а капитана обвинял в чрезмерной подозрительности.
Поддержал его и рядовой Захарченко. Часто начальник заставы поднимал по тревоге кого-либо из пограничников, сообщал данные по обстановке. Солдаты после этого или бежали по тропе к месту, указанному капитаном Юдиным, либо спешно выходили в море на катере, но всегда тревога оказывалась ложной. Молодому солдату рассказывали о том, как задерживали нарушителей, находили листовки, но он не видел этого сам, поэтому, хотя и верил, все же, когда возвращался усталый на заставу, не обнаружив никого и ничего, думал: «Зря капитан гоняет!»
У Юдина сейчас и не было возможности вдумываться в причины, побудившие Федосеева высказать неприемлемый вариант действия, присмотреться, как остальные солдаты реагируют на это предложение, — слова ефрейтора не только удивили Юдина, но заставили задуматься и о другом: правильно ли поступил он, Юдин, приняв решение продолжать осмотр островов. Теперь Юдин точно знал, что до начала шторма осмотреть два оставшихся острова они не смогут; и, хотя он принял решение продолжать идти по намеченному маршруту, сомнение у него все же было; теперь он стал взвешивать все «за» и «против». Юдин хорошо осознавал, что необходимо возвращаться к причалу и также необходимо убедиться, нет ли кого на оставшихся без осмотра островах. Первые подозрения после доклада поста наблюдения подтвердились: в катере лежит контейнер с листовками; а может, листовки только для отвода глаз, может, главный объект — маяк? Он, начальник заставы, обязан убедиться, что никто не высажен. Для этого он послал по берегу наряды, а сам вышел в море. Он обязан осмотреть все острова! Вместе с тем Юдин знал, что на малом катере запрещается выходить в море, если волнение его больше четырех баллов. Оправдан ли риск? Кто ответит на такой вопрос, кто определит меру того, когда риск необходим, а когда бесцелен.
При северо-западном ветре нечего и думать о заходе в реку, к причалу, — очень опасно. Левый берег пологий, и волны беспрепятственно катятся с моря и разбиваются о правый — отвесный, гладкий и высокий. Катеру придется идти вразрез ничем не сдерживаемых волн, мотору может оказаться не под силу перебороть их, и катер разобьет о гранит. Однажды такое несчастье едва не случилось.
…Прошло месяца два, как Юдин принял заставу. Он часто выходил в море, чтобы изучить участок, несколько раз ему уже приходилось укрываться от шторма в губах, и Юдин уже начал считать себя настоящим моряком. Как-то раз, во время одного из выходов, их застал в море шторм. Ветер подул с северо-запада, поднял волну баллов на шесть, и старший моторист (катер тогда водил ефрейтор Лоненко) предложил уйти по волне в губу Крестовую, которая находилась за рифовым мысом, но Юдин посчитал это предложение недостойным моряка и приказал идти к причалу. Лоненко подчинился.
Во время захода в устье Лоненко вел катер как можно ближе, насколько позволяла глубина, к пологому берегу, и только это спасло их от гибели. В самом устье крутая волна развернула катер и понесла на каменную стену правого берега, но не швырнула о гранит — Лоненко успел включить задний ход, и катер остановился метрах в десяти от скалы. Мотор работал на предельных оборотах, катер дрожал как в лихорадке, но выйти из устья реки не мог. Сколько времени коричневая стена стояла перед глазами капитана Юдина: то, когда набегала волна, приближаясь совсем близко, то, когда волна спадала, немного удалясь, — сколько времени десяток метров отделяли и катер, и команду от гибели, Юдин ни тогда, ни после сказать не мог. Он хорошо запомнил лишь высокую, отполированную волнами, без единой трещины коричневую скалу, запомнил напряженную дрожь катера и тот момент, когда, наконец, катер пересилил ветер и волны и медленно-медленно начал отходить от берега в открытое море. Они прошли тогда мимо Вторых песков, большой участок пологого берега на правом фланге заставы, обогнули рифовый мыс, который начинался сразу же за Вторыми песками, и зашли в губу.
Тогда было шесть баллов, сейчас ожидается девять, поэтому Юдин сразу же отбросил мысль о том, что можно будет вернуться к причалу. Он решил: если начнется шторм, то — в Крестовую. По волне, с попутным ветром. Правда, пока они от Крестовой дошагают до заставы, пройдет много времени, задержится донесение о найденных листовках, но это не такая уж большая беда, ибо «иностранцу» все равно не предъявишь обвинения — капитаны торговых судов отвергают любое обвинение, если их не задерживают, как говорится, «с понятыми».
