— Как же они здесь сначала на жаре, потом ночью в холоде, без квалифицированной пом…
— Это не ваше дело, старший лейтенант. Вам приказано выйти последним, выходите. После вас не должно быть ни одной машины.
— Разрешите идти.
— Идите.
Стало почти темно. Офицеры уныло стоят передо мной.
— Собрать все машины, всех солдат, мы едем обратно на перекресток дорог, будем там прикрывать отступающие части.
— Что они там, сдурели? — возмущается лейтенант Хворостов. — Опять мы. Мало нам 37 поста, так и здесь, как штрафников опять каждую гнилую дыру заталкивают.
— А где полки прикрытия? — спросил Петров.
— Они парадным шагом сегодня утром пройдут перед трибунами, там за хребтом. Показуха, мать ее…, а мы за это своими жизнями отдувайся.
— Показушники, хреновы, — тоже ругается Костров. — Им наплевать, что здесь столпилось столько людей и техники, больных и раненых, которым срочно нужна помощь… Ишь, что придумали, перед телеками повертеться, показать, какие мы лихие…
И тут наш замполит вывернул такой мат, длинной в полторы минуты, что у меня даже кожу защипало под бинтами.
— И это говорит замполит, — хмыкаю я.
— И говорю. Ради вшивой политики, им угробить несколько тысяч человек, что скопилось здесь, раз плюнуть. Вся эта война, я признаюсь вам честно, пахнет говном, и за этот запах, мы должны погибать.
Мы все разинув рот смотрим на разбушевавшегося старлея.
— Хватит, — останавливаю я его, — вон там несколько машин, видишь охрана при них… Подтащи туда танк и машину, пусть получат снаряды, там же нас всех заправят горючим, тушенкой, водой и выдадут патроны. Тыловики уже получили приказ. Иди, действуй.
Замполит, как пьяный уходит в темноту.
— А вам, ребята, — говорю остальным, — собрать всех людей. Через два часа выезжаем.
На броне сидят темные фигуры. Я фонариком освещаю лица.
— Джафаров, все на месте?
— Так точно.
— А это кто? Ковалева? Вы что здесь делаете? Вам приказано принимать пострадавших здесь…
— Плевала я на эти приказы. Там врачей и санитаров уже полным полно. Без меня справятся.
— Слезайте. Оставайтесь здесь.
— Товарищ старший лейтенант, я приписана к этой части и для того чтобы меня отсюда сняли, нужен… танк…
— Правильно, — раздается голос Коцюбинского, — будьте танком, товарищ старший лейтенант.
Все засмеялись.
— Разговорчики. Черт с вами, поехали.
Колонна в темноте идет по шоссе в обратную сторону.
На перекрестке, звенят лопаты, слышно кряхтение и мат- пере мат. Солдаты роют укрытия, таскают камни в этой не родной противной земле. Наступает рассвет и вдруг задрожала земля. Все прервали работу. Сзади нас по шоссе с развернутыми знаменами проезжают боевые полки. Впереди, на БТР из люка торчит сам командующий, он небрежно взглянул на нас и проехал дальше.
— Это они должны стоять здесь, а не мы, — слышен голос сержанта.
— Прекратить треп, всем за работу, — это уже голос «свихнувшийся» Кострова.
Ко мне подходит капитан, командир поста, он явно не доволен тем, что попал в мое подчинение, да еще к младшему по званию.
— Товарищ старший лейтенант, на моем участке духи все прибывают и прибывают… Не боятся, сволочи.
— Как это?
— Подошли еще около двадцати бронетранспортеров, несколько пушек и много-много пехоты. Открыто ходят, галдят.
— Пойдем посмотрим.
Действительно, вид невероятный. Техники много, она стоит открыто и кучами, кругом жгут костры, вокруг них сидят духи, отдыхают или жуют. По лагерю бродят отдельные воины, дети и даже собаки.
— Может вдарить по ним, — предлагает капитан.
— Они в ответ с такой силой так вдарят, что сметут нас как щепку. Нам надо дождаться следующего утра, пропустить последние колонны, потом смываемся и мы.
— Смотрите, от них отделяется человек и машет белой тряпкой.
— Не стреляйте, пропустите и позовите мне переводчика.
Через двадцать минут ко мне подводят парня с редкой бороденкой в нелепой тюремной шапочке. Он заговорил и переводчик поспешно затараторил.
— Мне нужен Бекет.
— Это я.
— Мой хозяин, уважаемый Максур, прислал меня сказать вам, что если к утром не уберетесь, он нарушит перемирие. Завтра утром, на нашей территории не должно быть ни одного неверного.
— Передай ему, что я согласен. Утром я уйду.
Парень кланяется, стреляет глазами по сторонам, солдаты выталкивают его за бруствер.
Вечером у меня в щели собрались все офицеры. Замполит приволок две бутылки водки и торжественно выставил их на камень.
— Откуда достал?
— Да еще там у туннеля, достал у интендантов. Эти, гады, везли машину водки и тут же торговали…
— Разливай.
Мы наливаем водку по кружкам, я передаю одну Гале.
— Будешь?
— Буду.
— За конец войне.
Все выпивают, Ковалева морщится, но тянет кружку до дна. Мы спешно заедаем водку хлебом с селедкой.
— Я все же духам не верю, — вдруг говорит Костров, — навалятся на нас ночью и все.
— Что будет, то будет. Последняя ночь в Афгане. Слышите, за нами гул. Это идут колонны, последний шум войны.
— Так мы и уходим, никого не победив? — вдруг спрашивает Галя. — Зачем же тогда все эти жертвы?
— Мы выполняли интернациональный долг, — это говорит капитан, которого прикрепили ко мне.
— Был бы ты на 37 посту, никогда бы не ляпнул таких вещей, — парирует ему Костров. — Считай, что это вторая, после войны 1905 года с Японией, самая позорная война в истории России.
— Ну уж ты и скажешь…
— Он прав, — это уже Хворостов, он кивает на замполита. — В войне, в которой неизвестно за что воюешь, от которой уже все устали, нет выигрыша. Докторша спрашивала зачем такие жертвы, так я скажу, непонятно зачем. Американцы ради своих амбиций, сунулись во Вьетнам и получили по морде, мы повторили тот же путь.
Все замолчали. Вдали гудела колонна машин.
— А вот что будет со мной? — это вдруг спросил лейтенант Петров. — Попал в плен, теперь не карьеры, не армии мне не видать.
— Я в наградные на тебя представлю, может все и образуется, — говорю ему я.
— Ты не знаешь нашу тыловую сволоту. Это в других странах, бывший пленный — человек, а у нас нет…
— Не скули раньше времени, — вдруг сказал замполит. — Еще до дома доехать надо.
Опять наступила тишина.
— Ладно ребята, — это уже говорю я, — давайте не расслабляться. Если еще выдержите по одной, давайте допьем и по своим местам. Хоть она и последняя ночь, но самая тревожная.
Никто выпить не отказывается. Молча допивают водку и уходят по своим местам. Рядом со мной осталась докторша, она сидит на одеяле, закутавшись в теплую куртку, и прижалась к стенке окопа.
— Галя, куда поедешь после войны?
— К дочке, в Тамбов, она там у родителей.
— А муж где?
— Муж объелся груш. Нет мужа.
Она замолчала и я понял, что она не хочет больше распространяться на эту тему.
— Как же ты оказалась в армии?
— Призвали. Как врача призвали, два года тому назад.
— Но ты могла бы и не согласиться.
— Могла бы, да муторно чего то на душе было, вот и согласилась.
На шоссе по-прежнему шумели колонны машин.
— Давай я тебе голову перебинтую, — вдруг сказала Галя. — Если приедешь на родину, может это будет последняя повязка войны, сделанная на Афганской земле.
Мы выдержали до утра. Гул машин на дороге исчез и я приказал готовиться в поход. Вместе с нами просыпаются духи. Мы выезжаем на шоссе, там пусто. Теперь колонна движется к туннелю. За нами на расстоянии, примерно на метров 400, двигаются БТРы душманов.
На нашем бронетранспортере все та же команда: Джафаров с перевязанной рукой; Коцюбинский, как то повзрослевший, со щекой, заляпанной корками высохшей крови; Королева с ободранными коленями, ее брюки явно нуждались в ремонте; лейтенант Петров, много претерпевший в плену, и теперь, с тревогой смотрящий вперед. Я тоже выгляжу не лучше и представляю какой я грязный и усталый.
У туннеля уже установили шлагбаум, два бронетранспортера охраняют вход в черный провал в скале. К нам выходит майор и пристально смотря на нас, кричит.
— Кто старший?
— Я. Старший лейтенант Бекетов, командир 37 поста. Со мной полу батальон, по приказу полковника Мокрецова прикрывал от духов южное шоссе.
— Какой там 37 пост? Почему мне ничего о вас не известно…?
— Не знаю, товарищ майор.
— Постойте здесь, я сейчас позвоню в штаб.
Он уходит и Джафаров взрывается.
— Может нас еще и домой не пустят? По моему, с этим бегством, у наших высших командиров с головкой стало совсем плохо, ходики совсем медленно стучат.
— Разговорчики, — пытаюсь остановить его я.
Возвращается майор.
— Вы ничего запретного не везете, наркотики, контрабанду, валюту?
