Еще можно понять, когда местные условия не желает учитывать кто-то, руководящий из Берлина. Например, Заукель — специальный уполномоченный рейха по рабочей силе. Этот именно сейчас потребовал на оккупированных территориях привлечь к полезному для Великой Германии труду всех мужчин в возрасте от пятнадцати лет. И еще ему вынь да подай четыреста или пятьсот тысяч украинских девушек, которые будут использованы в Германии будто бы в качестве служанок. И немедленно исполни все это!
Но больше всего обижает и даже возмущает то, что даже гебитскомендант отказывается понимать, чем вызвана некоторая пассивность фон Зигеля. Почти каждый день звонит по телефону и притворно-вежливо требует активных действий!
Возможно, поступая так, он защищает себя? Дескать, я требовал, дескать, я постоянно напоминал гауптману фон Зигелю о необходимости точно следовать указаниям свыше?
Да, нелегко разгадать истинный ход мыслей начальника, очень нелегко. Даже в том случае, если он когда-то был сослуживцем твоего отца.
2
Никак не ожидал Каргин, что ему придется командовать ротой, но пришлось. Через неделю после разговора с Николаем Павловичем доставили приказ по партизанской бригаде и предложили расписаться чуть пониже того параграфа, который гласил, что с сего числа Иван Степанович Каргин назначается командиром такой-то роты; и располагаться ему с ротой надлежит в деревне Лотохичи — на самой границе района, контролируемого партизанами.
Каргин, разумеется, сразу пошел к Николаю Павловичу и заявил, что еще не дорос до такой величины, какой является командир роты, дескать, он, Каргин, всегда горой за дисциплину стоял, а сегодня…
— И впредь ты обязан стоять за нее до самой смерти своей, — бесцеремонно перебил его Николай Павлович. — А что касается величины, какой является командир роты… Или трусишь? Ответственности боишься?
— В нашем роду такого не водится, — насупился Каргин и тут же понял, что нет у него сил сопротивляться приказу, и вздохнул тяжело.
Николай Павлович, похоже, уловил свершившийся в душе Каргина перелом, усмехнулся и закончил уже с легкой иронией:
— Поплакаться в мою жилетку хочешь? Что ж, валяй: я в бригаде за комиссара, так что мне по должности выслушивать любого человека положено.
— Плакаться, это нам и вовсе лишнее…
— Такое в вашем роду тоже не водится? — подмигнул Николай Павлович.
После этого замечания и вовсе оттаял Иван Каргин, засмеялся и спросил:
— А с обстановкой в том районе не познакомите? И вообще… Что за люди в роте, что в первую очередь сделать надлежит.
Вот тут и врезал Николай Павлович, так врезал, что и сегодня Каргин дословно все помнит:
— Что сделать надлежит, сам определи. Затем ты и на должность назначен, чтобы мозгами шевелил, сам решения принимал. И отвечал за них!
Почти выкрикнул это Николай Павлович и сразу же, словно и не было вспышки, ровным, спокойным голосом поведал, что в роте Каргина пока будет только тридцать семь человек; основная задача роты — следить, чтобы именно здесь враг внезапно не проскользнул в расположение бригады; и, конечно же, — заниматься боевой подготовкой. Как в армии, разработать план проведения ее и неукоснительно следовать ему.
— Еще что волнует вас, товарищ командир роты? — закурив, спросил Николай Павлович; глаза у него теперь были уже теплыми, доброжелательными.
— Моих дружков куда определили? Тех, кто со мной пришли? — спросил Каргин о том, что больше всего его сейчас волновало; что ни говорите, а каждый из них был для него все равно что брат или другой самый близкий родственник.
— В твою роту зачислены. Мы понимаем, что тебе на кого-то опереться надо. Конечно, и про других бойцов роты ничего плохого не скажу, но твои-то за тебя горой.
— И Пауля с Гансом тоже мне определили?
Николай Павлович некоторое время молча курил, сосредоточенно глядя на газету, лежавшую на столе, потом все же сказал с большой неохотой:
— По этому вопросу у нас единого мнения нет. Некоторые высказываются за то, чтобы их поскорее отправить на Большую землю.
— Значит, не верите ни им, ни мне? — насупился Каргин. — Выходит…
— Ты под наши внутренние разногласия политическую платформу не подводи! — шутливо, но с грустью, которую не удалось скрыть, пригрозил Николай Павлович — Пауль с Гансом у тебя остаются… Пока остаются. — И, словно не желая продолжать разговор на эту тему, спросил:
— Больше, надеюсь, вопросов не имеешь?
Каргин понял невысказанное желание Николая Павловича и поспешил проститься.
Деревня Лотохичи — всего шесть домиков, в половине которых, похоже, люди не жили уже несколько лет. И, как подумал Каргин, только потому, что место здесь — хуже не сыскать: и земли пахотной с гулькин нос, да и та в восьми километрах от деревни, и болота со всех сторон; даже вода, которую брали из маленькой речки, крепко тиной припахивала. А правильно ли причины определил, об этом спросить не у кого: немногих местных жителей, если верить Стригаленку, еще прошлой осенью фашисты куда-то угнали. За какую вину или для чего — этого никто не знал.
До весеннего половодья стояли в Лотохичах. Занимались боевой подготовкой, как того штаб требовал. И разведкой. Даже кое с кем из жителей окружающих деревень связь установили. Со всеми бойцами роты справедливо строг был Каргин. И все же к своим старым товарищам — особенно к Паулю с Гансом — требования предъявлял более жесткие. Умышленно так поступал: чтобы другие не говорили, будто он потачит своих, чтобы не только в его душе прочно утвердились Пауль и Ганс.
До тех пор в Лотохичах стояли безропотно, пока однажды утром, выйдя на крыльцо и глянув окрест, не увидел Каргин, что вода за минувшую ночь со всех сторон вплотную подкралась к горке, на склоне и вершине которой толпились избы Лотохичей. На острове он со своей ротой оказался! Лишь по гати, многие бревна которой давно сгнили, теперь можно было выбраться в лес. Почти три километра идти по гати до леса, не многовато ли?
— Тут, товарищ Каргин, у нас неприступная позиция! Если фашистские каты сюда сунутся, мы их на этой гати так употчуем, что навек запомнят!
Это сказал, конечно, Стригаленок. Он всегда появляется неожиданно, будто подкрадывается к тебе.
Рядовым бойцом был Михась Стригаленок в разведке у Юрки. Но все время норовил оказаться около командира роты. Словно специально кем-то приставленный для наблюдения за Каргиным и для оказания ему мелких услуг. Случалось, Каргин только заикнется, дескать, сюда надо бы такого-то вызвать, — Стригаленок уже сорвался с места. Или Каргин еще ощупывает свои карманы в поисках кисета, а Михась уже протягивает свой, с таким доброжелательством протягивает, что невольно в голову лезет: не закуришь у него — кровно обидится.
Кому-то все это, возможно, и понравилось бы, а Каргина иной раз до зуда в кулаках подмывало осадить Стригаленка, но пересиливал себя: боялся обидеть парня, глаза у которого были всегда такими доверчивыми, простодушными. Только поэтому и сейчас не вспылил, а сказал как только мог спокойно:
— А если не мы на них, а они на нас навалятся? Превосходящими силами? Во много раз превосходящими? Если так навалятся, что нам отходить придется?.. Главная сила партизанская — быстрый и неожиданный маневр. А где мы возьмем его, этот маневр, здесь сидючи?
Какое-то время на лице Стригаленка читалась лишь растерянность, но уже скоро он сказал так, будто даже обрадовался:
— Так точно, здесь мы начисто лишены маневра!
Ничего не ответил Каргин, повернулся спиной к Стригаленку и, чуть сутулясь, поспешно зашагал к избе, которую все именовали штабной. Только потому так нарекли, что обычно сюда Каргин вызывал командиров взводов и всех прочих, чтобы дать указания или нагоняй. Сейчас ему хотелось побыть одному, хорошенько обдумать то, что надлежало сказать товарищам. Однако не успел самокрутки выкурить — вошел Юрка. Десять суток он рыскал по окрестным деревням, зарос — борода чуть не до бровей добралась, крепко осунулся. Но больше всего поразили Каргина глаза Юрки. Безразличные они были какие-то. Это у Юрки-то!
Каргин сказал буднично, будто его нисколько и не волновало, что мог сообщить разведчик:
— Присядь, отдышись.
Еще больше удивило и насторожило то, что Юрка не затараторил в ответ, а послушно опустился — почти упал — на скамью, на тот ее конец, который был ближе к двери. Прижался спиной к темным бревнам и закрыл глаза. Однако Каргин не спешил с вопросами, он знал, что Юрка не из молчальников, что он вот-вот обязательно выскажет все, что так опустошило его душу. И Юрка действительно скоро заговорил, не открывая глаз:
— До самых Выселков дошел. Кажись, все деревни обшарил, кажись, всех, кого можно было, опросил, а Гришкин след не проглядывается.
