если ты и с Василием поговоришь, очень меня этим выручишь.
— К тебе скука не липнет, — вставила мать. — Ты у нас такая серьёзная.
— Но я…
— Разве ты собиралась сегодня вечером на бал к губернатору? Ну тем более. Тебе же не хочется краснеть за родителей.
— Но я…
— Боже, с этим балом столько хлопот. Уже полдень почти. А я ещё даже свой туалет не проверяла.
Мари растерянно глядела то на отца, то на мать, то на старосту Власа. Тот терпеливо стоял, глядя в пол, и ждал внимания к своей персоне.
— Но я… — Горло Мари сжалось. И больше ни звука не удавалось протолкнуть.
Граф почувствовал нечто вроде укола совести:
— А вы с Власом устройтесь в моем кабинете. Мы туда купили новый стол и кресла. Гардины поменяли. Тебе там будет очень чудно и удобно.
— Дорогой. — Графиня продела руку ему под локоть и повлекла к двери. — Идём. Я должна и твой фрак осмотреть. Мы фрак из Парижа выписали. Пока с Бонапартом опять не рассорились.
— А, — обернулся граф, — кстати. Василий. Он стал такой докучный. Его фантазии всё безумнее. Я вот думаю, как бы он не спятил. Может, продать его, пока не поздно? Разберись, душенька.
Мари закашлялась. В горле першило, точно его присыпали битым стеклом. Знакомое ощущение, которое возвращалось всякий раз, когда она сама возвращалась в родительский дом.
— Всё хорошо, душенька? Ты не простудилась ли дорогой?
Кивнула — да. Помотала головой сквозь кашель — нет.
Горло сжималось, и сквозь стеклянные крошки невозможно протолкнуть ни звука.
— Ну так сделаешь, душенька?
Кивнула.
— Барынин саквояж! — взвизгнула горничная. — Зырь, куда топаешь!
Лакей прогудел смущённо.
— Здесь поставь. Её сиятельству саквояж сама отнесу. Деревенщина.
Крепостная прислуга свесила головы. Разглядывали и судили прибывшую. Горничная приехала отдельно от барыни — вместе с багажом. Лакеи вносили саквояжи, портпледы, картонки. Прислуга пялилась, перешёптывалась, обсмеивала, но глядела на новенькую во все глаза — впитывая столичные манеры, фасоны, моды.
— Глянь, глянь. Экая фря! Столичная.
— Ну и платье. Кошка полосатая.
Горничная, шурша полосатым платьем, толкнула, задвинула ногой саквояж.
— Генеральшина?
— А чья ж? Глянь, сама как генеральша.
— Завидки за жопу хватают — завидуй молча.
— А кофурты?.. — сунулся к щеголеватой горничной другой лакей.
— В гардеробную её сиятельства.
Она никогда не называла хозяйку ни «барыней», ни «генеральшей». Чтобы не ронять себя в собственных глазах.
А позади уже дёргала за край косынки старуха-нянька:
— Ты, Анфиса…
— Анфиса Пална, — презрительно поправила горничная и бросилась наперерез: — Этот портплед дайте мне! — перехватила из рук лакея.
Тот вдруг не пустил. Посмотрел прямо в глаза. Прожёг нутро насквозь. Оценил. Усмехнулся в лицо. Разжал пальцы. Горничная не сразу нашлась. А когда нашлась, лакей уже прошествовал мимо — важный, как персидский царь. Анфиса глядела ему вслед. Нянька меленько кивала позади:
— Анфиса Пална, Анфиса Пална… Так тебе вот постелили на антресолях.
Та обдала презрением поверх старухиного темени. Подхватила саквояж, портплед:
— Где спальня её сиятельства?
Староста Влас потоптался. Помял в руках бумаги. Шумно выпустил воздух вдоль пегой бороды. Мари подняла голову.
— Изволите в кабинет пройти, ваше сиятельство?
— Прошу, Влас. Присядь. Сюда.
Она указала на кресло напротив ломберного стола.
— Показывай. Рассказывай.
С мрачным торжеством Влас принялся раскладывать бумаги на зелёном сукне, поясняя каждый счёт.
— Изволите видеть, ваше сиятельство, — смачно заключил он.
Несколько мгновений Мари молчала. Родители жили не по средствам, тратили больше, чем имели дохода с имений. Потом, чтобы заткнуть дыры, продавали кусочки имений, тем самым уменьшали будущий доход, в результате новые дыры были шире прежних, чтобы заткнуть их, продавали ещё больше, тем самым ещё урезая будущие доходы… Она подозревала, что дела родителей не блестящи. Но что они плохи и расстроены настолько, не могла и предположить.
«Алёша… Долги… Оленька… А теперь ещё и это».
Хотелось провалиться, испариться, улетучиться. Уснуть прямо сейчас — и проснуться, когда всё как-то развяжется. Само. Она прикрыла глаза. Само ничего никогда не развязывается. Никогда.
— Ваше сиятельство. Какие будут распоряжения? — почтительно, но с мстительным удовольствием напомнил о себе староста Влас.
Только когда в дверях показалась её горничная, напомнила, что пора причёсываться и одеваться к вечеру, Мари протянула старосте руку и отдала последние распоряжения. На сегодня.
Но далеко не последние, это ей было ясно. Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя бессмысленную усталость человека, который весь день вычерпывал болото чайной ложкой.
— Ваше сиятельство.
Мари посмотрела вниз. Красивый высокий лакей — давешний «персидский царь» — глядел на неё почтительно, но от взгляда его ей отчего-то стало не по себе.
— Чего тебе, Яков?
— Тут Василий-мужик нижайше просят вашу милость.
— Что ему надобно?
Горничная вышла ей
