— Нет, на гражданке, медицинский техникум окончил. Я акушер. Так если рожать надумаешь, могу быть полезным.
Юра удивился:
— Почему ты себе такую смешную специальность выбрал? Ты же парень. Неудобно женщинам при тебе рожать.
— Когда прихватит, брат, не до этикета! И вообще, как в каждом деле, тут главное — умение, от него и уважение к тебе пойдет. Меня, брат, очень уважали женщины в нашем районе, к моему дежурству рожать подлаживались. Рука у меня легкая — все дети моего приема как огурчики здоровые, горластые, орут — на весь город слышно. Я их специально по попкам шлепал, чтоб громче кричали, воздуху больше при первых вздохах набирают. Когда свои дети пойдут, поймешь, как это здорово! Я всему району родня, уже Многие меня привечают — и отцы, и матери, и дети. Так что специальность моя очень хорошая. Всегда я при радости!
Юрий глядел на доброе лицо сержанта — оно действительно было доброе, иначе о нем не скажешь: ласковые, улыбчивые глаза, нос круглый, приплюснутый, почему–то такие простые лица называют деревенскими, хотя и в городах курносых, веснушчатых, с носом пуговкой не меньше. Во всем облике фельдшера была какая–то мягкость, заботливость, мудрость не по возрасту. «Действительно, его все уважают в районе, такого нельзя не уважать», — поверил Голубев.
— Давай умываться. Сейчас завтрак принесут. В туалет пойдешь или сюда воды принести? — спросил фельдшер.
— Сам пойду. Я же здоров.
Юра умылся одной рукой, раненая в плече хоть и сгибалась, но было больно.
В коридоре застучали посудой, все тем же приветливым говорком кого–то встретил фельдшер, потом позвал и Юру:
— Пойдем сюда. Тут у нас столовая.
В маленькой светлой комнатке было всего два стола, накрытых белыми накрахмаленными скатертями.
— Ну как, вместе сядем? Или больной отдельно, персонал отдельно? — спросил фельдшер.
— Давай вместе.
— Тогда устраивайся вот здесь. Это мой стол. — Сержант положил в тарелку по кусочку селедки, рагу с картошкой, пододвинул хлеб и включил маленький пластмассовый репродуктор, который висел над столиком. Голос полкового диктора заканчивал рассказ о случае на учениях пятой роты: «Рядовой Голубев — отличник боевой и политической подготовки. Воинское мастерство, высокая сознательность помогли ему совершить мужественный поступок». Фельдшер почему–то шепотом сказал:
— Про тебя. Эх, жаль, поздно включил. — И, перейдя на обычный тон, спросил: — А как вас зовут?
Голубев улыбнулся от такого неожиданного перехода:
— Юрой.
— А по батюшке?
— Александрович. А зачем тебе, мы же на «ты»?
Сержант спокойно пояснил:
— Мы и будем на «ты». А при посторонних я буду тебя величать Юрий Александрович. Знатных людей обязательно по отчеству звать полагается, чтоб имя твоего отца, который тебя взрастил, тоже все знали.
Юрий опять заулыбался: все у этого фельдшера по–своему объясняется. Подумав о том, что в поступке его, пожалуй, важную роль сыграл Колыбельников, Юрий захотел сказать в тон сержанту тоже что–то оригинальное:
— У меня должно быть два отчества: Юрий Александрович Иванович. Майор Колыбельников не меньше отца моего в этом деле участник.
— Тогда ты, как испанец, будешь: Юрий — Мария–Луиза–дон-Симон — Александрович-Иванович, — веселым речитативом проговорил фельдшер.
— А как твое имя?
— Вилен Тимофеевич Бикетов. — И, заметив удивление, которое вызвало такое необычное для деревенского парня сочетание, пояснил: — Батя у меня один из первых коммунистов на селе, в честь Владимира Ильича Ленина меня нарек Виленом. Хорошее имя, правда?
В пластмассовой коробочке репродуктора между тем опять зашипело, потом зацарапало, и послышался голос начальника клуба:
— Товарищи солдаты и сержанты, пока вы завтракаете, предлагаем вашему вниманию стихи о фронтовиках.
После этих слов гитара издала несколько красивых аккордов и вдруг перешла на ритмичную мелодию, под которую Голубев пел одну из песен тогда, за казармой. Глаза Юрия от изумления так расширились, что сержант с тревогой спросил:
— Что с тобой?
— Ничего, я так, мелодия знакомая.
Гитара между тем перешла на полутон, и хрипловатый голос, похожий на простуженный голос фронтовика, перекрыл музыку:
Он не стонал. Он только хмурил брови
И жадно пил. Смотрели из воды
Два впалых глаза. Капли теплой крови
В железный ковш стекали с бороды.
С врагом и смертью не играя в прятки,
Он шел сквозь эти хмурые леса.
Такие молча входят в пекло схватки
И молча совершают чудеса!
Гитара опять мягко зарокотала струнами, как только смолк голос чтеца. И снова зазвучала мелодия другой знакомой песенки. Юрий не понимал, что происходит. Уж не снится ли все это? Не может быть, чтобы Колыбельников ради того, чтобы сделать приятное раненому, решился на этот музыкальный сюрприз. Нет, замполит на такое ни за что не пойдет!
А мелодия между тем опять уступила микрофон чтецу:
Есть высшее из всех гражданских прав:
Во имя жизни встретить ветер боя
И, если надо, смертью смерть поправ,
Найти в огне бессмертие героя.
— Хорошие слова, — сказал одобрительно сержант. — Это все для тебя передают.
— Почему? — Юрий искренне удивился: ведь сержант ничего не знает о его беседах с Колыбельниковым.
— Я так полагаю, что для тебя, не иначе.
После завтрака Юрий лег на кровать. У него не то чтобы испортилось настроение, а как–то стало не по себе от мысли, что Колыбельников не от души, не в силу своего чистого, справедливого характера отнесся к нему хорошо, а все происходит по казенной, четко отлаженной системе. Может быть, его ввели в какую–то невидимую, очень сложную воспитательную машину, похожую на синхрофазотрон? Да, именно такую же сложную и большую, но только невидимую. У пульта управления в штабе сидит замполит Колыбельников. А его, Юрия, пропускают через фазы и отсеки этого грандиозного психологического аппарата, и он где–то теряет свои отрицательные качества, где–то воспринимает что–то новое, добротное, полезное для характера. Все — беседы, стихи по радио, случай на стрельбище, слова фельдшера — стало представляться одной линией этого воспитательного конвейера.
Не может быть, чтобы события последних недель были просто стечением случайностей! Уж очень они крепко связаны, направлены в одну цель, исходят из одного центра. Но, с другой стороны, не может быть запланирована и осуществлена такая опасная мера, как ранение! Это явная случайность.
Тут у Юры мелькнула мысль, которая ставила все на свои места: «Наверное, нет в этих делах ничего особенного — замполит просто хороший политработник и благородный человек, он занимается своими обычными делами, и не ко мне одному, а вообще ко всем так внимательно и по–деловому относится. Может такое быть? Вполне. И скорее всего, это именно так».
Но теперь Юрию не хотелось быть для майора одним из многих. Хотелось все же чувствовать себя ближе других к этому умному человеку.
После завтрака, перед началом занятий, прибежал Дементьев и с порога зачастил:
— Ну как ты здесь? Нормально? Ребята тебе привет шлют. Если крови надо, будет кровь!
— Ничего не надо! Царапина! Я хоть сейчас на занятия.
— Ишь, понравилось в героях ходить! Вчера в боевом строю остался, сегодня на занятия пошел!
— Да я не думал ни о каком геройстве ни тогда, ни сейчас.
— Скромность героя украшает! Но ты отлежись. Храп отрабатывай. Слыхал, как о тебе по радио передавали? Гремит наша пятая рота. Капитан Пронякин кум королю ходит!
— Писем из дому нет?
— Не было. Будет — принесу. Я вечерком, после занятий, приду к тебе. У нас сегодня весь день противохимическая защита, в спецгородок поедем. Что передать ребятам? Официально спрашиваю, как комсорг, использую в политработе.
Голубев выкатил грудь, встал в позу этакого силача добра молодца и сказал, как с трибуны:
— Желаю успехов в боевой подготовке! — и помахал рукой, будто перед ним стояли те, к кому он обращался.
— Прекрасные слова! — поддержал его шутку Дементьев.
— И главное — сам придумал!
— Ну, ты раненый, большего от тебя и ожидать нельзя!
— Я же не в голову раненный.
Чуть не сорвалось у Дементьева с языка: «И в голову тоже!», но вовремя спохватился, прямо на лету перехватил эти слова. Но взглядом обожгли друг друга. Юрий уловил, что комсорг мог это сказать. И вообще, в суетливой торопливости Дементьева почувствовал Юрий скрытое намерение сержанта обойти даже короткий серьезный разговор, будто никаких проблем и не было, служба шла и идет нормально.
— Ну мне пора! Чтоб не опоздать на построение. Давай кантуйся за нас всех. Дадут нам сегодня жизни, в прорезиненных балахонах на жаре, представляешь? Ну, привет! — Дементьев шагнул за дверь.
