Витек
Бой отпустил. В воздухе дрожит пыль, перемешанная с облаками адреналинового смрада, потной кислятины. Дышат окалиной пулеметные стволы. Тела духов разбросаны тут же, на позициях. Половинка смертника грязной говняной кучей выдыхает серу в пяти метрах от перевернувшегося «Утеса». Он глядит в небо рогатками станка. Бек качается из стороны в сторону, придерживая свою голову. На любой вопрос о делах и предложение помощи режет короткое:
– Нахуй!
Рядом плывут безумные опустошенные тени-призраки. И в то же время присутствует живая бессмысленная суета. Серафим молчал, по ту сторону рации вещал Комбат. Серафим готов был подписаться под каждым словом вождя, ибо, глядя на перевернутые в семистах метрах пикапы, белые кляксы воронок вперемешку с точками убитых духов, он и сам давно подчеркнул для себя: проебали. И живы они благодаря ангелу, что поцеловал их в темя, да обреченному фатализму аду, которых Сулейман послал отбить позицию и вышку ретранслятора. Если бы духи шли не на убой, то кто знает…
– …понял меня? – прохрипел динамик.
– Понял, – козырнул мысленно Серафим.
– Смотреть в оба. Скалы ройте, закрепляйтесь, но чтобы обратно – ни ногой. Трехсотых отправил?
– Да.
– Сколько душья положили?
– Одиннадцать, пятерых на позициях, два смертника.
– Хорошо. – Комбат помедлил, прежде чем прервать: – Ладно, не унывай. Завтра буду. Конец связи.
– Принял.
Серафим покосился на парней, которые стаскивали трупы и перекидывали их через бруствер, прежде чем столкнуть их по склону, чтобы не смердели. Бес пятился спиной вперед, волоча за ноги нашпигованное пулями тело. Расколотая словно орех башка колотится по земле, окропляет камни дрянной кроваво-грязной кашей. Скиф подхватил его за руки, и они вдвоем перевалили труп на ту сторону.
– Эй, – прикрикнул Бес, – не уходи. Кентов своих подожди.
На кусок выгоревшей парусины с помощью обломка алюминиевой антенны они закатили остатки шахида. Бек уже перестал раскачиваться и застыл по-буддистски, запустив пальцы во взъерошенные волосы, густо присыпанные пеплом и пылью. Как, впрочем, и все тут: русские, аду, оружие, пустыня. Серафим тяжело поднялся, одновременно жестом отпуская связиста. Распрямился, хрустнув позвоночником, и рявкнул:
– Бек!
– Нахуй, – повторился Бек.
– Встал, бля, и перевернул свою рогатку! – спокойно парировал Серафим. Но затем повысил тон, едва не срываясь в ор: – Или уебывай, нахрен, вниз, к трехсотым. Симулянт. Чикен, «Химки», чемодан, домой, медаль.
Бек не спеша принял вертикальное положение.
– А что я?
– В рифму ответить?
– Не надо.
– Вот и я так думаю. Готовь свою дурдалу.
– Разберемся.
Серафим поискал что-то глазами.
– Второй номер где?
Бек угрюмо обозначил:
– Триста.
Серафим закусил губу, взгляд пробежался вдоль позиций.
– Витя, бля!
Слива остановился на полудвижении.
– Да?
– К Беку на второй номер. Смогёшь? Ты ведь божился, что под Донецком на всем играл.
– Ну.
– Бек, принимай, – скомандовал Серафим и прежде, чем уйти, погрозил пальцем: – И чтобы в этот раз никого не проебали!
Серафим оценил, все ли при деле, и, кряхтя, забрался с биноклем на бруствер. Равнина изрезана эрозией, далее холмы – свидетели Ноева ковчега. Отсюда покатые, несерьезные. Однако карта не давала себя обмануть, высоты не менее восемьсот метров, а в прорехи между ними можно было легко спрятать полк. Далеко-далеко сгоревшая коробочка пятьдесятпятки. Давняя потеря садыков, минимум трехлетней давности. Рыжий остов, как все здесь. Он повел бинокль змейкой вправо-влево. Вот «средневековые» постройки, здесь современная водонапорная башня, рядом кошара, пересохшие оливковые деревья. И, что удивительно, недалеко загон для скота из плоских камней. Страшно подумать, сколько потребовалось времени и труда, чтобы сложить его. Незримо внимание вернулось настолько близко, что он рассмотрел огромные спины парней, что складывают трупы бармалеев в глубокий овражек, являющийся продолжением протяженного провала, почти ущелья, длящегося до самого плато.
Как они брезгливо оттирают руки песком. Пускают по кругу сигарету, в две-три затяжки жадно втягивают дым. За спиной посыпался грунт, Серафим оглянулся.
– Витек?
Витя Слива забирался серьезно экипированный: полная разгрузка, в руке калаш. На голове белая овечья папаха, высокая, уплощенная к вершине. В ней Витя походил на комичного Филипка. К слову, Витя казачеством очень гордился, стремился это демонстрировать любым доступным образом – к месту или нет. Серафим обошелся без комментариев, в Конторе по определению нормальных людей нет. Серафим повторил:
– Витек?
Слива упер руку в бок и задрал подбородок, вольготно напиваясь пересушенным воздухом.
– Эх, вольно как! – сказал он с чувством. – На коня бы!
– На коня? – недоуменно переспросил Серафим.
– Эх, в деревне, бывало, на сивку прыгнешь, руки раскроешь и скачешь на горизонт. Ветер ажно из седла вырывает. Трава по сапогам шуршит. И петь охота… И я пою… Аж хуй торчит. Да-а.
– Ты с песнями-то поосторожней, – усмехнулся Серафим.
– Я петь люблю. Песни писал. Бабам нравится. – Витек пропел заунывное казачье музло, коротенькое, в три строки. Стандартный набор про коней, шашку и смертушку лютую.
– Класс! – восхитился Серафим без тени иронии, но через короткую паузу с легким сарказмом подметил: – Коня бы тебе.
Витек вздохнул:
– Она тут сдохнет.
– Эт точно, – по-суховски согласился Серафим. Помолчали. Ребята вернулись от оврага. Серафим спросил Витька: – Кто когда на «глазах», раскидали?
– Угу.
– Кто после нулей?
– Я, до четырех. – И, упреждая дальнейшие расспросы: – Все равно не спится.
– Что так?
– Думать люблю.
– Да ну? – удивился Серафим.
– О бабах своих.
– Это нормально, братан. О бабах – хрен заснешь. Здесь – особенно.
– У меня молодуха, Катька, – продолжил откровения Витек. – Мелкая. Но двоих мне родила…
Они поделили сигарету. Вдруг Витек вспомнил:
– Помню, Ленка у меня была, огромная…
– Да ну? – Серафим скептически оценил невысокого крепкого собеседника.
– Ага. Так я на забор полез, чтобы целоваться.
– Нифига себе.
– Целоваться я люблю. Насосешься, и петь охота, и на коня, по полю скакать – и петь.
– Только про хер ничего не говори, – засмеялся Серафим. – Бабник.
– Да-а, – протянул мечтательно Витек, – я баб люблю.
Он показал на могильник.
– Нормально так мы их покрошили.
– Повезло, – признался Серафим. Вдруг Витек задал неожиданный вопрос:
– Так и будут лежать? Звери растащат.
– Не хоронить же, братан, – ответил Серафим.
– Не по-христиански как-то, – вздохнул Витек.
– Забей, братан. Дай бог самим прожить.
Витек просто пожал плечами, с тоской рассматривая горизонт из-под своей козырной шапки. Серафим решил, что хватит.
– Давай, Слива. Бывай. Внимательно.
– Все под богом ходим, – заключил Витя и потерял интерес к начальству, раскуривая трофейную сигарету.
* * *
И вот ночь прошла. Живые позавидуют мертвым…
– Серафим, ебаный рот! Перхоти пиздячей незаконные дети! Свидетели планки Пикатини. Сто метров, сто метров, блиад! – Комбат навис над Серафимом древней изогнутой каланчой. – Сто метров до рубежа. Духи красавцы. Спиздить трупы своих товарищей! Это охуенно, братан! Спецы. Так выебать героев третьей мировой. Они не только тебя поимели, Серафим. Они воткнули твоей маме, маме твоей мамы и той обезьяне, от которой произошел твой несчастный род. Поимели того хмыря, который пропустил тебя в военное училище, твоего первого старшину, что недовальцевал твою обезьянью дупу. Они даже президента твоего поимели, хотя тебя здесь нет… Серафим, ну как?! Сто метров! – Комбат вдруг остановился, изумленный своей новой догадкой. – Серафим, а был ли контакт? Или это театр Мариинский с балетом и буфетом…
– Вон машины подбитые, – обиженно парировал Серафим. Комбат вылупился на него, как на говорящий камень.
– Машины?
– Машины.
– Машины! – лопнул Комбат. – Тут, блядь, везде машины. Жмуры кругом, только на твоих позициях, Серафим – ни одного. Два часа боя, пять трехсотых, двадцать «огурцов» артподдержки, кипеж до самых Химок – и ни одного бородатого. Которые. Спизжены. Блядь. Волею Аллаха милосердного. Прости меня, Один и святые угодники. Как?! Как?! Серафи-им, нахер с пляжа. Сдашь дела своему заместителю…
– Он триста, – объявил Серафим, угрюмо уставившись на горизонт.
– …В такелажку пойдешь, ящики носить. – Комбат выдохнул, оглядывая поредевшее войско. Медленно взял себя в руки. Поток дерьма предстояло перевести в конструктивное русло. – Кто был на «глазах»?
– Все были, даже я. Людей повыбивало, вы же знаете… Здесь все, трое на посту.
Комбат вытер ладони о полы немецкого кителя в пестром флектарне 33.
– Ничего не видели, тихо было. Даже в тепляк. Не спал никто. Мы не кретины.
– Вот именно, – подметил Скиф. Комбат и так уже остыл, его глаза пробежали по парням, за сведенными бровями копошатся нехорошие мысли. В конце концов он сухо приказал:
– Разбирайся, родной.
Он пожал руку
