— Да он давно ждет.
Девушка, распахнув двери, жестом пригласила заждавшегося корреспондента войти в комнату. Чоров уже что-то записывал в блокнот, демонстрируя свою крайнюю занятость, потом схватился за телефонную трубку, но в этот миг телефон зазвонил сам. Чоров кивнул Куантову на стул и отвернулся от него.
— Да, Доти Матович. Слышу. Как лошади? Дошли нормально?
— Молодцы мои джигиты! Тридцать лошадей пригнали. Одна только захромала в пути. Ну ничего, вылечим. Теперь конзавод — действующее предприятие. А то название одно, и только. Помог нам — никогда бы не догадался! — Антон Федорович Кубанцев, мой бывший комдив. Оказывается, тоже в директора пошел после ранения. Генерал. Письмо написал такое, что прямо за душу берет… «Я теперь на всю жизнь связан с вашим народом, в бою, кровью породнился с его сыновьями…» Какие слова!.. Обещает приехать. Айтек говорит: «Не будь там Кубанцева, нам бы и конского хвоста не дали». Айтек сам отбирал. Он знает толк в лошадях. Земляк его там оказался. Тоже помогал. В общем, сплошное везение.
— Земляк? Откуда?
— А-а, леший его знает. Война людей разбросала по всему свету. Разрежь арбуз — оттуда выскочит земляк. — Доти Матович сделал паузу и заговорил другим тоном: — Слушай, Чоров, собственно, почему звоню… Мне Кураца намекала… Я не очень понял ее. Да и трудно в такое поверить. Хочу тебя предупредить — зарываться не стоит, Чоров, прислушайся к моим словам.
Чоров мигом смекнул, о чем речь, но прикинулся непонимающим:
— Да не зарываюсь я, Доти Матович! И разве о себе болею? Об общем нашем деле.
— Насчет приусадебных участков рабочих подумай как следует. Тут нельзя рубить сплеча. Я тебе серьезно говорю: нарвешься на неприятности. Не делай никаких шагов, пока я не приеду. — Доти Кошроков слышал в трубку, как растерянно сопит Чоров, и ждал, что тот ответит.
— Я действую в соответствии с уставом сельхозартели! — Чоров ухватился за устав, как утопающий за соломинку.
— Есть еще один устав. О нем не следует забывать.
Понимаешь, о чем я речь веду?
— Я устав партии не нарушаю…
— Не гневи народ, Чоров! Знаешь пословицу: народ хитер — бек хитер, народ поднялся — бек свалился…
Кое-что из того, что говорил Кошроков, дошло до ушей Зураба Куантова. Всего разговора он не понял, но по ответам Чорова, по обрывкам фраз, доносившимся из телефонной трубки, можно было уяснить суть разговора. Значит, есть люди, не боящиеся Чорова, надо только их найти, вооружить теми неопровержимыми данными, какими располагает он…
Расстроенный Чоров, положив трубку, продолжал сидеть молча. Разговор с уполномоченным сильно взволновал его, хотя собеседник говорил абсолютно корректно. Чертова Кураца! На свет бы ей не родиться!.. Наконец Чоров поднял глаза. Куантов согнулся на стуле так, словно держал на плечах мешок с солью. Длинные, худые пальцы, лежавшие на коленях, нервно подрагивали. Парень знал, зачем его вызвали.
— Подумал? — «Райнач» выпустил из ноздрей струю дыма.
— Подумал, — нерешительно ответил Зураб.
— Так что — по рукам?
— В каком смысле? — Куантов оттягивал время. Но и без того разозленный Чоров мог запросто схватить чернильный прибор и швырнуть его в увертливого газетчика.
— Что значит — в каком смысле? — рявкнул он. — Забыл? Ты предашь огню свою вонючую статейку, обязуешься во веки веков не писать ничего подобного и становишься ответственным редактором районной многотиражки. Что, плохо? А пошлешь свой пасквиль в газету, он попадет выше, оттуда пришлют комиссию, комиссия не подтвердит твои выводы, и я — уж поверь — сделаю все, чтобы тебя привлекли к ответственности за клевету.
— Как — к ответственности?
— Очень просто. Ты не докажешь, что по моему указанию колхозы скупали масло в торге и сдавали его как заготовленное ими. И насчет яиц тоже ничего не докажешь…
На собрании литераторов, где было несколько эвакуированных русских писателей, его хвалили за опубликованную первую повесть «Скатертью дорога», печатавшуюся в нескольких номерах местной газеты. У газетных киосков в эти дни по утрам даже стояла очередь.
Повесть была написана на документальной основе и рассказывала о хождении по мукам одной колхозницы. Естественно, автор дал персонажам вымышленные имена, но многие читатели пытались узнавать героев, каждый называл имена знакомых. В название повести Зураб вынес слова одного из главных действующих лиц, который на угрозу Нануси (Чоров прекрасно понял, что она и есть Кантаса): «Я дойду до правды», цинично рассмеялся в ответ: «Ступай, скатертью дорога».
На своем пути обиженная вдова встречала людей с разными характерами, в разной мере понимавших свой долг по отношению к одинокой женщине, жене солдата, людей чутких и черствых, внимательных и равнодушных. Увы, беде Нануси нельзя было помочь: слишком силен оказался ее обидчик. В повести была одна, особенно удачная сцена. Описывается гибель новорожденного теленка. Корова мычала, отчаянно лизала детеныша шершавым языком, из глаз ее катились слезы. Сцена эта перекликалась по смыслу с горем самой героини, которая чуть не сошла с ума, когда на грушевом дереве увидела труп своей маленькой дочери.
Повесть взволновала многих. Гневные письма в газету не прекращались долго. Читатели требовали привлечения к ответственности должностных лиц, несправедливо поступивших с вдовой. Ведь автор не скрывал, что его повесть — произведение документальное. По предложению Кулова бюро райкома обсудило доклад прокурора о фактах бюрократического отношения местных органов власти к жалобам трудящихся. Увы, повесть «Скатертью дорога» пока так и не вышла в свет отдельной книгой… Куантов прекрасно понимал, какие чувства и повесть, и он сам должны были вызвать у «райнача». А Чорова он все же побаивался, и основательно побаивался. Теперь им предстояло схлестнуться по-настоящему. Зураб искал в душе силы, какие помогли бы ему выстоять перед напором чужой наглости и грубости.
— Ну так что же, Куантов?
— Журналист, как и писатель, не может торговать совестью.
— Плевал я на твою совесть и на твою литературу заодно. Тоже мне — Шолохов! Не забывай, высший судья твоей писанины — я. Не ищи защиты на стороне. Даже «в верхних слоях атмосферы». Бесполезно! В этих делах твоя писательница, она же диетсестра, мне не указ. Подумаешь, авторитет. Ее дело — кашу не испортить.
Чоров хотел бы высказаться о поэтессе Галине Вальянской порезче. Вальянская работала в госпитале диетсестрой, и до Чорова дошли слухи, будто она ездит по колхозам, заготавливает продукты для госпиталя, не имея на то разрешения. Но говорить об этом Куантову было бы неосторожностью. Он передаст слова Чорова, и «добыча» выскользнет из рук. Придет время — он и поэтессу выведет на чистую воду. Чоров действовал, исходя из принципа: «Ты вознесся над массой — ты умней массы». Его нисколько не смущали хвалебные отклики литераторов, той же Вальянской о творчестве молодого журналиста. Да, господи, руки не дошли, а то Чоров мог бы организовать обсуждение повести Куантова, скажем, в районной библиотеке; там у него своя библиотекарша, она бы подобрала подходящих участников. Он бы сам просмотрел выступления. Заплясал бы у него этот правдолюбец!
— Я не продаюсь, товарищ Чоров, — тихо, но твердо произнес Куантов.
Зураб, если признаться честно, все же чувствовал себя не очень уверенно. Он вообще был довольно робок. Увечье, полученное в детстве, сделало его инвалидом, он об этом ни на минуту не забывал.
— Ах, не продаешься! Ну, погоди! Локти будешь кусать. Знаешь пословицу: «Саблей ранят — заживет рана, словом ранят — лекарь не поможет»? Ты не одного меня хочешь ранить, а многих уважаемых людей. В литературу войти надеешься, но ковровой дорожки не жди. Твой путь будет выложен булыжником…
— Факты очевидны. Любая комиссия их подтвердит. — Зураб, наконец, подавил страх. Выпрямившись на стуле, он впервые смело взглянул в глаза Чорову. — Я писал правду.
Чоров не предполагал встретить такую твердость в калеке, пусть и научившемуся водить пером по бумаге. Историю жизни Куантова он знал. Настоящим отцом Зураба был офицер царской армии, отпрыск богатого княжеского рода. Впрочем, после революции этот человек ни в какие конфликты с Советской властью не вступал и честно трудился где-то в России. Приехав в аул, в гости к родственникам, он познакомился с молоденькой девушкой и увлекся ею. Не настолько, правда, чтобы жениться. Девушка забеременела, и родителям пришлось спешно выдать дочь замуж за немолодого бобыля; тот не мог обзавестись женой, потому что нечем было платить за невесту. Вскоре родился Зураб. А спустя год малыша выхватила из люльки, уронила на пол лошадь офицера, которую завели в дом, чтобы соседи не заметили ее. Сухожилия ребенка оказались повреждены, и Зураб стал инвалидом.
