где кому-то оказывали помощь. В остальных зданиях расположились акушерское отделение, хирургия, лаборатории доктора Менге и морг.
Вальцман, заметив мое удивление, криво улыбнулся и, достав папиросу, закурил. Мало кому из капо это позволялось, но в медблоке, на удивление, солдат почти не было. А те, что были на капо внимания не обращали, предпочитая угрюмо смотреть по сторонам, морщась от прохладного дождика.
– Заключенные попадают сюда в одном случае, – загадочно произнес капо, смотря на меня большими, черными глазами. Я снова промолчала и, кивнув, опустила голову. Капо это удовлетворило и он, хохотнув, затушил папиросу об ботинок, после чего убрал окурок в карман. Как раз вовремя, потому что дверь в стационар открылась и на свежий воздух вышел сам комендант в сопровождении знакомого мне невзрачного человека в черном. Вальцман, раскашлявшись, покраснел от натуги, но смог взять себя в руки и вытянулся по струнке. – Господин комендант, заключенная Пащкевич…
– Вижу, – коротко перебил его Рудольф Гот, смерив Вальцмана презрительным взглядом. Затем комендант посмотрел на меня и в его глубоких глазах блеснул веселый огонек.
– О ней вы говорили, Рудольф? – не смущаясь посторонних, спросил Менге. Комендант рассеянно кивнул и на губах доктора появилась жабья ухмылка. Черные глаза скользнули по мне, внимательно все изучая и подмечая. – Надеюсь, мне будет позволено…
– Нет, – снова перебил его комендант. – Не заставляй меня повторять дважды, Герман. У тебя достаточно материала для работы, а вот помощников не хватает. Но и жалеть эту дикарку не стоит. Пусть работает на общих основаниях, как остальные.
– «Работает. Как остальные».
Сказанные слова глухо заныли в голове и отдались звенящей болью в висках. Поначалу я облегченно выдохнула, но улыбки нацистов говорили об обратном. По бараку ползали шепотки, что ушедшие в медблок обратно не возвращаются. Их путь заканчивается на пустыре за оградой лагеря, в глубокой яме, вырытой руками тысяч других заключенных.
– В восемь вечера доставишь её ко мне, – прервал мои размышления комендант. Он обращался к бледному Вальцману, продолжавшему стоять, вытянувшись по струнке. Ни один мускул не дрогнул на лице капо. Лишь тяжелая капля пота стекла по неровному лбу и затерялась в курчавом воротнике пальто. Комендант чуть подумал и, подойдя ко мне, вновь улыбнулся. Поразительно, как умело он меняет маски. От одной улыбки кровь стынет в жилах, от другой хочется упасть на колени и прижаться к нему, как к родному отцу. Покраснев, я выгнала последнюю мысль. Губы затряслись от осознания, но Гот понял это по-своему. – Страх. Страх никуда не денется, девочка. Ты пропитаешься им, как хорошее мясо маринадом. И лишь тогда твоя надежда окончательно угаснет.
– За мной, – кивнул мне Менге, когда комендант развернулся и направился к выходу из медблока. Я быстро надела на голову полосатую шапочку и засеменила за ним. Вальцман, криво улыбнувшись, снова закурил и задумчиво посмотрел в небо. Кто знал, какие мысли посещали голову капо. Но куда сильнее меня заботил хозяин медблока. Было в нем что-то жуткое, от чего нутро сводило до боли и на лбу выступал липкий пот.
Менге повел меня не в стационар, как я сначала думала, а дальше, вглубь блока. Мы миновали три одноэтажных здания, возле входа в которые замерли автоматчики в грязно-зеленых плащах, после чего оказались во внутреннем дворе, украшенном небольшим фонтаном. Здесь даже пели птицы, невидимые в ветвях больших деревьев, вот только песнь их была скорбной и тревожной. Словно они и правда понимали, что это за место.
Дверь одного из небольших домиков хлопнула и я, подняв глаза, увидела, как к нам спешит дородная женщина в белом халате, на котором виднелись бурые пятна крови, давно засохшей и так и не отстиранной. Женщина протянула доктору какие-то записи и, пользуясь моментом, с любопытством на меня посмотрела. Я в ответ исподлобья изучала её, гадая, можно ли мне смотреть или стоит, как обычно, буравить взглядом землю.
– Ирма, это новенькая, – буркнул Менге, изучая бумаги. Понятно, что сказанное относилось ко мне. – Как её там… Элла. Будет прислуживать, как остальные. Приказ коменданта.
– Да, доктор, – кивнула женщина. Её лицо, слишком круглое и некрасивое, было изрыто оспинами, а маленькие, серые глаза бегали по сторонам, подмечая малейшие детали. Светлые волосы были убраны в аккуратный пучок, одновременно открывая шрам на левом виске, словно женщину когда-то давно ударили по голове чем-то тяжелым.
– Ах, да, – тонко улыбнувшись, добавил доктор, посмотрев на меня. – Она говорит по-немецки, и господин комендант ясно дал понять, что никаких поблажек ей давать не стоит. В плане работы, Ирма. А то знаю я тебя. Впрочем, если немного подпортишь шкурку, думаю, это будет только во благо.
Они синхронно рассмеялись тихим и довольным смехом, от которого сердце снова пробрал мороз.
– В третьей палате двое рожениц, доктор, – отсмеявшись, доложила Ирма. Глаза Менге недобро блеснули. – Еврейки.
– Плодятся, как крысы, – сплюнул он на землю. – Состояние?
– Рожениц? Удовлетворительное. У младенцев отличное, доктор.
– В то время, как цвет немецкой нации страдает от выкидышей и болезней, эти грязные твари умудряются в полнейшей антисанитарии давать здоровое потомство.
– Стоит ли перевести младенцев… – Менге замахал руками, перебивая Ирму.
– Нет. Сейчас меня волнует другое, – ответил он и, искоса посмотрев на меня, снова улыбнулся. – Господин комендант хотел, чтобы девчонка работала. Значит, пусть работает. Займись ей, Ирма.
– Да, доктор.
Женщина схватила меня за руку и потащила за собой. Толстые пальцы больно впивались в руку, но я, закусив губу, терпела и покорно семенила за ней, пока меня не втолкнули в дверь. Споткнувшись, я неловко растянулась на полу, вызвав у стоящей позади Ирмы ехидный смешок. Она рывком подняла меня на ноги, затем пихнула в спину и указала пальцем на еще одну дверь. Похолодев, я услышала протяжный детский крик, который сменило глухое бульканье…
Это был словно дурной сон… Нет, не сон. Кошмар. Жуткий, уродливый, очень яркий и очень громкий. Палата рожениц, куда привела меня Ирма, оказалась переполненной. Повсюду на кроватях лежали усталые, измученные женщины. Беременные и уже родившие. Родившие держали у сухих грудей кричащих младенцев, беременные со страхом смотрели на женщин в белых халатах, деловито снующих по палате. Они безжалостно вертели детей, щипали до крика, а потом, швырнув матерям, что-то записывали в блокноты с кожаной обложкой. В конце палаты виднелась еще одна дверь. Она открылась, впуская в палату еще одну женщину в белом. С её крепких рук на пол стекала вода, а взгляд полыхал безумством.
– Нет, пани! Прошу, не надо! – взвыла одна из рожениц, когда Ирма подошла ближе и взяла на руки её ребенка. – Она крепенькая, пани.
