Здоровая.
– Молчать! За мной! – процедила Ирма и, мотнув мне головой, направилась к двери в конце палаты. Женщина не обращала внимания на кричащего младенца и на крик безутешной матери. Она твердо и уверенно шла вперед, не слишком ласково прижимая ребенка к своей большой и обвислой груди. – Открой.
Я повиновалась и потянула отполированную до зеркального блеска дверную ручку на себя.
Мы очутились на улице. Солнце клонилось к горизонту и воздух ощутимо похолодел. Но меня удивило другое. Маленький дворик с покосившимся забором, за которым находился овраг, и большая металлическая бочка, наполненная грязной водой. В воде плавали пожелтевшие листья, а земля рядом с бочкой была влажной и изрытой множеством ног.
Ирма, не обращая на меня внимания, подошла с младенцем к бочке, после чего взяла ребенка за ноги и опустила в грязную воду. Мое сердце скакнуло в груди, а потом по нему словно ножом резанули, когда я услышала то самое бульканье. Из-за двери послышался отчаянный крик матери, грубая ругань и звук пощечины, сменившийся тихим плачем. Я не могла отвести взгляд от жирной спины Ирмы и её подрагивающих рук. А потом волосы встали дыбом, когда послышался довольный смешок женщины в белом халате.
Маленькое, посиневшее тельце она просто швырнула в сторону к забору и тут же, словно из ниоткуда, на него слетелись крысы. Слезы бежали по моим щекам, но, как только я попыталась отвернуться, Ирма схватила меня за голову железными пальцами и прошипела на ухо: «Смотри»!
Легкие горели, словно я сама нахлебалась этой грязной, холодной воды. Сердце резало ножом, а слезы и не думали останавливать свой бег. Меня затошнило и через секунду вырвало остатками непереваренной похлебки на землю. У Ирмы это вызвало очередной смешок.
– Возьми тело и выбрось его в овраг, – приказала она и рассмеялась, заметив, как я с тревогой смотрю на крыс. – Палку возьми, отгони их и выбрось.
Я подчинилась, пусть меня снова вырвало. Давясь слезами, я взяла младенца и перебросила его через забор. А потом опустила руки и затряслась от рыданий, увидев, что находится в овраге. Там, в сухой, пожелтевшей траве, среди камней и комьев земли белели крохотные косточки и виднелись раздувшиеся тела. От удушающей вони желудок снова подскочил к горлу, но я не могла отвести взгляд. Могла лишь беззвучно давиться слезами, которые, перемешиваясь с рвотой, падали на землю.
Остаток дня, который я провела в медблоке, покрыл красный туман. Я многое делала автоматически, не замечала ругательств и затрещин охраны. Даже плач, который, казалось, не прекращался здесь никогда, превратился в зудящий писк. Ирма отводила меня к бочке еще три раза. Дважды высекла плеткой за то, что я не выполняю её приказы, а потом отправила мыть полы в лаборатории доктора Менге. Но стоило мне коснуться холодной воды пальцами, как в голове снова всплыл детский крик и глухое бульканье. Слез не осталось, глаза словно песком посыпали, однако я заставила себя намочить тряпку, после чего принялась яростно надраивать белый кафельный пол. Ирма вернулась за мной, когда на улице стемнело, и сказала, что меня уже ждет капо. Я вышла из медблока на негнущихся ногах, пропустила мимо ушей шипение Вальцмана, потому что не сняла шапочку в его присутствии, и молча отправилась за ним к коменданту.
Рудольфу Готу хватило одного взгляда на меня, чтобы его губы снова изогнулись в привычной, чуть лукавой улыбке. Он встретил меня и Вальцмана во внутреннем дворике своего дома, окруженного большими деревьями, чья листва в тот день шелестела особо тихо и грустно. Комендант курил сигарету, сидя на раскладном стуле. Рядом, на небольшом столике, бокал с янтарной жидкостью, сложенная пополам газета и тарелка с сыром.
Комендант взмахом руки отослал капо, велев тому явиться сюда за час до полуночи. Вальцман, невероятно робевший в присутствии Гота, послушно кивнул и, развернувшись, исчез в ночи, оставив меня наедине с хозяином лагеря.
– Пребывание в медблоке пошло тебе на пользу, девочка, – нарушил молчание комендант, разглядывая мое опухшее лицо. – В твоих глазах скорбь. Почему?
– Я видела, как топили младенцев, господин комендант, – тихо ответила я и вздрогнула, увидев на лице Гота понимающую улыбку. Улыбку, а не сожаление… – Видела крыс, которые рвали их. Видела кости на дне оврага.
– И тебе жаль, – поджав губы, ответил он. В голосе послышалось разочарование. Комендант взял бокал и, сделав глоток, довольно поморщился. – Тебе жаль этих грязных свиней.
– Да, господин комендант, – мой глухой голос, в котором больше не было жизни, забавлял его. Заставлял улыбаться и наслаждаться моей дрожью.
– Мне казалось, что ты всю свою жизнь провела в деревне, девочка, – выпустив в воздух дым, продолжил комендант. – Разве тебе не доводилось убивать вредителей?
– Доводилось, господин комендант.
– Разве ты испытывала жалость, убивая крыс, которые душили прекрасных, маленьких цыплят? – он довольно улыбнулся, увидев, как я нахмурилась. – Верно, девочка.
– Эти женщины, эти дети… они не крысы, господин комендант. Они люди.
Гот нахмурился. Взял со стола бокал, немного покрутил жидкость по стенкам и залпом выпил. Затем вновь откинулся на стуле и задумчиво помотал головой.
– Нет, девочка. Ты ошибаешься. Они не люди. Ты жалеешь их и ненавидишь меня. Хотя я всего лишь делаю свою работу. Разве не так?
– Это убийство, – еле слышно прошептала я. В голосе коменданта тут же прорезалась сталь.
– Это избавление. Дикари, вроде тебя и тебе подобных, понять этого не в состоянии. Твои глаза сухи, в них больше нет слез. Но завтра слезы вернутся. Они всегда возвращаются у таких, как ты. Живущих надеждой. Верящих в глупые сказки и отрицающих реальность.
Я слабо улыбнулась, услышав знакомый щелчок пистолета. Через мгновение лба коснулось холодное дуло, обжигающее кожу так же, как грязная вода в страшной бочке на задворках медблока.
– Я не ошибся, – довольный голос коменданта послышался рядом с ухом. Я почувствовала тяжелый запах сигарет и алкоголя. – Ты ждешь, что я спущу курок. Ждешь, что я подарю тебе свободу. Свободу, о которой ты отчаянно мечтаешь, трясясь от холода в своем бараке в окружении грязных животных. Нет, девочка… Сказать тебе, о чем мечтаю я?
– Да, господин комендант, – ответила я. Гот убрал пистолет, опустился передо мной на одно колено и взял твердыми пальцами мой подбородок, заставив посмотреть на себя.
– Я хочу увидеть, как в твоих наивных глазах погаснет надежда. Она гаснет у каждого, кто ступает на дорогу, ведущую в Рай. Рано или поздно, но гаснет, девочка. Елена!
Я вздрогнула, увидев, как из темноты, выскочила худенькая девушка в черном платье в пол и с
