И уже чистой догадкой является то, что в октябре 1944 года она находилась на том участке фронта, который стал ареной изображаемых в дальнейшем событий, а также и то, что в числе ее батальонных командиров был майор по имени Иозеф Динклаге.
Вследствие этого 416-я пехотная дивизия вправе считать, что все, о чем здесь рассказывается, вообще не имеет к ней никакого отношения. С другой стороны, для подобного повествования нужна именно такая дивизия, как 416-я. В какой-либо танковой дивизии, в отборных соединениях, как, например, 2-я и 9-я, или, напротив, в одной из так называемых народно-гренадерских дивизий, коим уже по самому их названию, сколь бы храбро они ни сражались, отводится место в нижних ярусах войсковой иерархии, события, зафиксированные в секретном документе «Дело Динклаге», не хранящемся ни в одном военном архиве, выглядели бы заведомо недостоверными. Но в обычной пехотной дивизии — в 1944 году простое название «пехота» звучало странно и архаично — такие события при определенных обстоятельствах вполне возможны, и призрачное появление и исчезновение подобной дивизии на участке фронта, подчиненном главнокомандующему группы армий «Запад», более чем вероятно.
Однако ни в 416-й пехотной дивизии, ни во всей немецкой армии — ни в 1944 году, ни ранее, ни позднее — не было офицера, который вынашивал бы планы, подобные тем, что приписываются здесь майору Динклаге. Вследствие этого не только 416-я пехотная дивизия, но и немецкая армия в целом могут считать, что все изложенное здесь не имеет к ним никакого отношения.
3
По указанным выше причинам данное произведение могло быть создано в одной-единственной форме: как художественный вымысел.
Georgia on ту mind[3]
Да простит 106-я американская пехотная дивизия автору настоящего повествования, что он заставляет ее появиться на фронте уже в конце сентября 1944 года. Как известно (см. Томпсона и другие источники), она заняла свои позиции лишь за четыре дня до начала Арденнского наступления, то есть 12 декабря. Но то, что ее 3-й полк (точное название: 424-й полк) находился на правом фланге, то есть юго-восточнее Сен-Вита, является фактом. (О действительной линии фронта смотри главу «Уточнение главной полосы обороны».) Закрепилась ли 3-я рота одного из батальонов этого полка вокруг деревни Маспельт и была ли она в ней расквартирована, документально не подтверждено, но вполне вероятно. Однако безусловным вымыслом является то, что командиром роты был некий капитан Джон Кимброу. Одному богу известно, почему он родился на юге штата Джорджия, вырос в маленьком городке Фарго, который с трех сторон окружен болотом Окефеноки. Большинство солдат 106-й дивизии — это опять-таки подтверждается документами — были набраны в штате Монтана.
Небольшая поправка
Некое лицо, проживавшее с 1941 по 1945 год в Западном Эйфеле и известное автору как исключительно надежное, хотело бы склонить последнего к пересмотру утверждения, содержащегося в пункте 2 главы «Этапы превращения документа в художественный вымысел». Это лицо уверяет, что неоднократно слышало разговоры немецких офицеров, обсуждавших планы, сходные с планом майора Динклаге. Правда, на вопрос о том, выходили ли эти планы когда-либо и каким-либо образом за рамки разговоров и были ли они осуществлены или хотя бы доведены до начальной стадии осуществления, лицо это отвечает отрицательно.
Ящик с песком
История свидетельствует о том, как было.
Повествование проигрывает возможные варианты.
ПОЛОЖЕНИЕ ПРОТИВНИКА-В ПЛАНЕ «ДУХОВНОМ»
Фон Рундштедт, Модель, Бласковиц, фон Мантойфель, Гудериан, Бальк, Хаузер, Шульц, Томаль
и т. д.
«С другой стороны, следует учитывать, что у командующих была лишь одна возможность-«продолжать действовать». Несмотря н. недостаточную осведомленность в общей обстановке, они знали, что при тесной связи западных держав с СССР сепаратное перемирие немыслимо, а возможна лишь полная капитуляция. Но согласиться на нее означало бы обречь три с половиной миллиона человек, стоявших на Восточном фронте, на советский плен — мысль об этом вызывала тяжелые переживания даже у участников заговора 20 июля. Для тех, кто не принадлежал к их числу, оставалась только одна возможность — продолжать войну-со слабой надеждой, что еще произойдет «чудо», а это значило: беспрекословно повиноваться, как и прежде». (ВД, Введение — Роль командующих группами армий и армиями.)
Черчилль
«п.-м. (премьер-министр, то есть Уинстон Черчилль. — Авт.) вопреки обыкновению не в форме и весьма мрачен. Однако боевой его дух, как всегда, на высоте; он сказал, что, будь он немцем, он заставил бы свою маленькую дочь подложить первому попавшемуся англичанину бомбу под кровать; своей жене он посоветовал бы подождать, пока какой-нибудь американец не
наклонится над умывальником, и как следует дать ему скалкой по голове, а сам лежал бы в засаде и стрелял без разбора в американцев и в англичан. (Arthur Bryant. Triumph in the West. 1943–1946[4]. С использованием дневников и автобиографических записок фельдмаршала виконта Алана Брука. Лондон, 1959. Запись Алана Брука от 2.11.1944.)
Красная Армия
Разделял ли майор Динклаге заботы командующих группами армий и армиями, а также тяжелые переживания участников заговора 20 июля, вызванные опасностью советского плена, прояснить сегодня уже невозможно, как, впрочем, и многое другое в потускневшем от времени образе этого сложного человека. Известно лишь, что он ни дня не находился на Восточном фронте и неизменно пускал в ход все рычаги, чтобы предотвратить отправку в Россию, и что это ему всегда удавалось благодаря ссылке на развивавшийся с 1942 года артроз правого тазобедренного сустава, подтверждаемый соответствующими справками, которые выдавались военным врачом. Это тем более примечательно, что обычно он всегда отклонял любые попытки как-то принять во внимание его болезнь. Открытым остается вопрос, указывает ли такое поведение на какую-то принципиальную черту характера Динклаге, на заложенную в нем склонность проявлять себя с загадочно-противоречивой стороны — как это, например, имело место при его роковой встрече с Шефольдом, — или на его политические убеждения, или, может быть, на его чисто эмоциональную неприязнь к солдатской жизни на Восточном фронте. Возможно, что определенную роль играли все три названных мотива, вместе взятые.
С Красной Армией он соприкоснулся лишь в Винтерспельте, да и то в столь ранний час, что не мог точно распознать, действительно ли это русские, потому что было еще темно, когда они проходили по деревенской улице. С тех пор как Динклаге был в Винтерспельте, он наблюдал за ними почти каждое утро. Он стоял, опершись на палку, у окна канцелярии, где — дабы не нарушить инструкцию по светомаскировке — нельзя было зажигать лампы. Поскольку он регулярно просыпался около четырех и из-за болей в тазобедренном суставе уже не мог спать, одним из способов убить время, пока в штабе батальона не начнется жизнь, стало для него наблюдение за тем, как русские идут на работу в крестьянские дворы. Под охраной двух солдат из ландштурма, пожилых людей с винтовками через плечо, они довольно плотной колонной появлялись справа, со стороны холма под названием Хельд. Они расходились по дворам, два человека в каждый, направо и налево, так что колонна становилась все меньше. Когда она доходила до двора Телена, находившегося напротив того дома, где разместился штаб батальона, в ней оставалось всего человек десять. Эти русские принадлежали не к депортированному гражданскому населению, а были обычными военнопленными. Их разместили в сарае на холме. Динклаге отметил, что на ногах у них вместо ботинок грубые деревянные башмаки и портянки, обмотанные веревками. Шинелей у них, по-видимому, не было. Динклаге спрашивал себя, как они в такой одежде продержатся зимой. То, что у Динклаге мелькала подобная мысль, означало, среди многого другого, и следующее: он предполагал, что война протянется всю будущую зиму.
Двое пленных, работавших у Телена, прошли к дому. Когда они открыли дверь, на какой-то миг стало видно, что в доме горит свет. Сразу после этого луч света мелькнул снова — обе дочери Телена или одна из них вместе с Кэте Ленк вышли из дому и взялись за работу во дворе, загромыхали молочными бидонами, стали качать воду.
Штабс-фельдфебель Каммерер, как-то утром подойдя к Динклаге и тоже поглядев в окно, объяснил, что происходит. «Сейчас иваны завтракают, — сказал он, — а девицы начеку. Если часовой придет проверять, одна его задержит, а другая побежит в дом и прогонит парней в амбар». «Ах, вот как!» — Динклаге засмеялся. «Дело в том, что крестьянам запрещено подкармливать русских, — пояснил Каммерер, — но никто с этим не считается». Судя по всему, он не одобрял смеха Динклаге. «Русские жрут не хуже самих крестьян». «Ну, Каммерер, — сказал Динклаге, — вы себе представляете, что они получают там в своем сарае? А потом им целый день приходится выполнять тяжелую работу. Надо же крестьянам как-то их поддерживать».
