Когда Кэте вспоминала своих родителей, ей трудно было представить себе, что действия главного монстра обнажали основы мышления обыкновенных бюргеров.
Стратегический этюд
— Как бы то ни было, — заметил Хайншток, выслушав рассказ Шефольда о разговоре Кимброу с Уилером — или, может быть, заканчивая свою дискуссию с Кэте по поводу ленинского тезиса об империализме? — …Как бы то ни было, американцы вступили в войну только потому, что не хотели допустить, чтобы русские одни разбили Гитлера.
Не лезть в чужие дела
Инстинктивно отвергая фантазии Черчилля по поводу того, как бы он себя вел, если бы был немцем, Кимброу исходит вовсе не из личных соображений. Среди его предков нет немцев. О немецкой истории и культуре, или антикультуре, он знает мало. Фамилия его указывает на то, что он выходец из шотландских переселенцев.
Маленький городок Фарго находится, как уже отмечалось, на юге штата Джорджия. Штат Джорджия принадлежит к южным штатам США. Этой своей «принадлежностью к южным штатам» Кимброу мотивировал, почему, с его точки зрения, американцам «не следовало приходить сюда».
— Мы, жители южных штатов, считаем, что США не должны позволять втягивать себя в мировые распри, — сказал он однажды Шефольду. — Мы изоляционисты. Не знаю, почему мы изоляционисты. Возможно, просто потому, что янки — противники изоляционизма. Кроме того, мы демократы, — продолжал он. — Я родом из старой семьи демократов. В Фарго все голосовали за Рузвельта. Теперь мы очень разочарованы тем, что Рузвельт впутал нас в эту войну.
— А я не разочарован, — сказал Шефольд. — Не будь Рузвельта, Гитлер дожил бы до девяноста лет.
— Разделывайтесь со своим Гитлером сами! — сказал Кимброу, не грубо, но с холодностью юриста.
Шефольд не мог понять, почему именно этот изоляционист готов был пойти на определенный риск ради затеи Динклаге, в то время как вышестоящие офицеры, которые, вероятно, лучше разбирались в военных намерениях Рузвельта, начисто отклонили план майора.
Не о Шефольде ли?
«Битва в Арденнах была выиграна и врагу нанесено тяжелое поражение — благодаря отличной работе штабов, которая на поле боя была подкреплена способными военачальниками, благодаря героической обороне, особенно под Сен-Витом и Бастонью, и благодаря быстрому приведению в боевую готовность и подтягиванию резервов. Все эти подвиги воспеты и навсегда останутся в военных анналах, но срывали планы врага, тормозили темп их осуществления, от чего противник уже не мог оправиться, безымянные люди, безымянные группы (stragglers[5]), не имевшие твердых целей, — люди, чьи дела навсегда останутся безвестными». (R. W. Thompson. Montgomery The Field Marshal. London, 1969, p. 244.)
Биографические данные
Йозеф Динклаге родился в 1910 году в Меппене (на Эмсе), единственный сын владельца кирпичного завода Иозефа Динклаге и его жены Амалии, урожденной Виндтхорст, католического вероисповедания, окончил гимназию в Меппене (1929 г.), с 1930 по 1936 год учился в Гейдельберге, Берлине, Оксфорде (политэкономия, языки), короткое время работал в промышленности (стажировка в качестве экономиста на предприятиях фирмы «Демаг», Дуйсбург). После обстоятельных бесед с отцом, который, основываясь на том, что происходило в его отрасли (конъюнктура, связанная с сооружением «Западного вала»), мог информировать сына о подготовке к войне, двадцативосьмилетний Йозеф Динклаге решает стать офицером, чтобы, как он выражается, «пережить национал-социализм, по возможности не замарав себя». (Динклаге-старший, убежденный католик, отговаривает его. «Отправляйся-ка ты лучше снова в Оксфорд! — говорит он. — Или, еще лучше, в США! Уж я позабочусь, чтобы здешний сброд не стал мне из-за этого поперек дороги». Но сын не принимает этого предложения.) С 1938 года — различные военные школы, к началу войны — фенрих, весной 1940 года — лейтенант (Верхнерейнский фронт), в 1941–1942 годах обер - лейтенант и капитан (Африка), в 1943 году Рыцарский крест и звание майора (Сицилия), с осени 1943 по осень 1944 года в составе оккупационных войск в Париже и Дании.
Не женат, но скорее потому, что не представился подходящий случай, вследствие слишком частых переездов с места на место. В семнадцать лет у него начинается связь с замужней крестьянкой из графства Бентхайм, которая старше его на пять лет; длится эта связь три каникулярных лета. Воспоминания о ней мешают ему завязывать обычные отношения с сокурсницами, особенно в первые университетские годы. Случайные встречи, иногда серьезные, но мимолетные.
Ростом Динклаге 1,72, то есть чуть ниже среднего; довольно строен, просто потому, что у него не откладывается ни грамма жира («жилистый»). Темно-русые гладкие волосы, глаза серые, прямой нос с широкой переносицей, но тонкими ноздрями, рот удлиненный, глаза, нос и рот пропорционально распределены на худом, покрытом ровным загаром лице. К еде равнодушен, пьет и курит крайне умеренно.
Эпизоды
Плавно спускающиеся к Темзе meadows[6]. Вечера за чтением в Bodleian Library[7]. Дискуссии о возникновении национального дохода, шумные споры о Кейнсе в семинаре профессора Тэлбоя, пока свет за окнами Мертонского колледжа превращается из серо-зеленого в серо-голубой. Если бы он вернулся в Оксфорд, англичане в начале войны на какое-то время интернировали бы его, потом отпустили бы. Он мог бы в спокойной обстановке завершить свою работу об изменении функции денег в XVI веке. Тишина, шуршание бумаги, безмолвие размышлений, перезвон колоколов над Хай-стрит.
Все это он мог себе представить. И не мог себе представить. Глядя из окна кабинета, где они беседовали с отцом, на печи для обжига кирпича, он сказал: «Лучше я стану офицером. — И, пытаясь выказать благоразумие, добавил: — Уж если военным, то лучше офицером, чем серой скотинкой».
Восемь лет спустя, в Винтерспельте, Кэте Ленк сказала ему, что ей хочется в Линкольншир. Простота и решительность, с какой она это произнесла, вдруг заставили его подумать, что отказ от Англии был величайшей ошибкой его жизни. Она не объяснила, почему обязательно в Линкольншир, рассказала только, как она наткнулась на это название. Поскольку он однажды ездил в Линкольншир, он начал описывать ей эти места, но оборвал свой рассказ, заметив, что ей не интересно.
— Мне надо было поселиться в Линкольншире и ждать там тебя, — сказал он. — Ты бы приехала.
Она промолчала, не дала понять, хотелось ли и ей встретить его там.
«Но, если бы я остался в Англии, — опроверг он мысленно самого себя, возвращаясь к логике, — я не встретил бы Кэте Ленк».
Это переплетение случайностей предстало перед ним в ту минуту — вопреки его обычным убеждениям — как сама судьба.
Заметив, что на Кэте, хотя она и ненавидела войну, произвел впечатление его Рыцарский крест, он сказал:
— Северо-западнее Сиракуз нас атаковала крупная танковая часть американцев. Я опять находился на левом фланге, — он помолчал. — Я всегда оказываюсь на левом фланге, левый фланг преследует меня. Собственно, эта танковая часть, — продолжал он, — была настолько мощной, что оставалось только ретироваться. Но у меня в роте был взвод пулеметчиков, и эти парни просто остались в своих окопах и нанесли сопровождающей пехоте такие потери, что танки вдруг остановились, а затем повернули назад. Собственно, Рыцарский крест надо было вручить командиру взвода пулеметчиков обер-фельдфебелю Бендеру. Я пришел на позиции взвода, когда самое страшное было уже позади, и мог только поздравить Бендера. Но в нашей лавочке награды всегда получает кто-нибудь из начальства. Когда я потребовал орден для Бендера, командир батальона устало отмахнулся. «В районе боев, — сказал он весьма снисходительно, — ваш левый фланг, господин Динклаге, отбил чрезвычайно опасную атаку». Вот история, как я получил эту железяку, — закончил Динклаге свой рассказ. — У вас, штатских, — добавил он, — совершенно превратные представления о распределении наград. Мне выделяют каждый квартал столько-то Железных крестов на батальон, и, конечно, я раздаю их в первую очередь унтер-офицерскому составу, потому что мне надо поддерживать в этих людях боевой дух. Вот так какой-нибудь унтер-офицер с кухни становится кавалером Железного креста первой степени.
— Я, будучи человеком сугубо штатским, — сказала Кэте, — искренне желаю, чтобы награждали не снайперов, а поваров.
Динклаге не переставал удивляться тому, что всегда — вот и теперь в Винтерспельте — ему доставался левый фланг. Еще мальчишкой, во время стычек между «бандитскими шайками», для которых так подходила территория кирпичного завода, он всегда оказывался главарем левого подразделения «своей банды»- роль предводителя ему уступали потому, что именно он, с разрешения отца, предоставлял в распоряжение «банд» арену для военных действий (после окончания работы); и он вспоминал, как в сопровождении затаивших дыхание, вооруженных жердями и палками мальчишек крался вдоль стен расположенных в левой части двора печей и сараев, как подстерегал противника за уложенными слева четырехугольниками сохнувшего или уже обожженного кирпича. С прозрачного неба над болотами вдоль реки в проходы, обрамленные желтизной глины и краснотой кирпича, падал вечерний сумрак, так что казалось, что светится кирпичная пыль; благодаря этому свету стычки между «бандами» заканчивались сравнительно благополучно, он превращал их сражения в игру, в бой с тенями. Предостережения отца Динклаге, чтобы они не очень-то озорничали, были излишни.
