а очень тихо что-то обсуждала с отцом. Потом они писали какие-то письма, заполняли анкеты, ожидание чего-то важного продолжалось почти полгода.
— Вопрос с отъездом решен, — отец говорил очень тихо, но я расслышала шепотом сказанную фразу. Боясь вспугнуть грядущие перемены, я не стала расспрашивать.
С этой минуты время превратилось в ожидание, и однажды весной мама сказала:
— Мы едем в Германию, отца посылают на работу в ГДР.
— К фашистам? — в ужасе спросила я.
— Нет, там уже нет фашистов, и ты скоро сама в этом убедишься.
Прыгая от радости, я прибежала к подруге, которая играла гаммы, и с восторгом сообщила:
— Мы едем в Германию!
— Мы тоже скоро поедем в Китай, — сказала подруга, поджав губы.
После войны ее отец несколько лет работал в Китае, и семья трепетно хранила эти воспоминания.
— Да, мама, ведь правда поедем? — обратилась она к матери.
— Поедем с печки на лавку, — услышала я бурчание в ответ, понимая, что моя радостная весть никого не радует.
Мы начали готовиться к отъезду, неожиданно выяснилось, что у нас нет приличной одежды. Родители взяли деньги в кредит, мы поехали в «Детский мир», самый большой магазин в Москве. Приближалось лето, мне купили платье из тонкой почти прозрачной ткани цвета морской волны, расшитое мелкими яркими цветочками. Осталось купить туфли, но традиционные сандалии на тонкой почти картонной подошве были слишком простенькими, выбора в магазине практически не было и мне купили бежевые туфли на толстой резиновой подошве.
Чувствуя себя принцессой, гордая я вышла во двор похвастаться обновками. Цветочки на платье, вышитые красными, желтыми, зелеными нитями переливались в лучах солнца.
Двор, окруженный шестиэтажными домами, был полон детей, которые прыгали, разглядывая мои обновки, и вдруг кто-то закричал:
— Корочки на микропорочке!
Стая детворы подхватила и уже весь двор, прыгая вокруг меня, кричал:
— Корочки на микропорочке!
В слезах я прибежала домой, потрясенная взрывной агрессией двора, хотя в глубине души понимала, что эти туфли совершенно не подходят к нарядному платью.
Путешествие в неизвестный мир
Через день поезд увозил нас с Белорусского вокзала на запад в восточную Германию, которая тогда называлась ГДР. В Бресте поезд приподнялся в воздухе, для замены колесных пар на западную колею железной дороги.
Поезд опустили на новые рельсы, и он помчал нас на запад.
Глядя из окна купе, мама неожиданно сказала:
— А ведь я уже проезжала по этой дороге.
— Когда? — удивилась я.
— Во время войны. Осенью сорок первого года на последнем курсе медицинского училища меня призвали медсестрой на фронт. На санитарных поездах, их называли «Летучками», мы вывозили раненых с фронта.
— Папа, ведь ты тоже был на фронте, — я повернулась к отцу.
— Да, только я воевал на Дальнем Востоке, служил на торпедных катерах и подводных лодках.
— Я вспомнила! Ты уезжал на военные сборы и присылал нам фотографии, в морской форме с кортиком на поясе на фоне памятников в каком-то городе, а мама ждала твои письма и часто плакала по ночам.
Я сфотографировался в первый день, как мы приехали в город, потом уже было не до этого.
— Это был Измаил, — сказала мама и вышла из купе в коридор вагона.
Память обладает удивительным свойством в определенные моменты воскрешать картины прошлого так явственно, будто исчезло сегодняшнее и прошлое обступает тебя. Глядя в окно, мама вспомнила вагоны-теплушки с раненными молодыми солдатами, которых после обморожения в сорокаградусный мороз, с ампутированными ногами и руками, эшелонами вывозили на восток. Без слез невозможно было видеть их молодые обезображенные тела, а надо было кормить тех, у кого не было рук, перебинтовывать, лечить гнойные раны, шутить и улыбаться, отзываясь на ласковое «сестричка».
Осенью солдат стало нечем кормить, медицинский персонал на стоянках копал, брошенную на огородах подмороженную картошку, от ее тухлого запаха кружилась голова. Все с надеждой ждали открытия второго фронта, но союзники с его открытием не торопились. В начале сорок второго года начала поступать американская тушенка, в те годы она спасла миллионы солдатских жизней. Говорить, писать или свободно думать в СССР было по-прежнему опасно. Врач летучки однажды написал в своем дневнике: «Второй фронт фикция, он никогда не будет открыт». Через какое-то время его забрали, никто больше его не видел. Невероятно холодная зима встала на защиту Москвы, люди отдавали все для победы. Бабушка и дед шили ватники для солдат, получая за это гражданский паек, но прожить на него было трудно, они голодали. Во время авиационных налетов бабушка уходила в бомбоубежище, дед оставался дома один, молился, тушил фугасные снаряды, приговаривая:
— Пока я молюсь, мой дом не будет разрушен.
Ни разу, ни одна бомба не упала на их квартал, хотя бомбили Москву почти каждый день. Фронт приблизился почти вплотную к дому деда, в двух километрах уже рыли окопы, противотанковые рвы, ставили заграждения.
Поезд, разрывая время уносил маму вдаль, оставляя за собой воспоминания: о переправе через Ладогу, по ледовой «дороге жизни», когда на стареньких фанерных грузовичках они вывозили детей из осажденного голодного Ленинграда под свист фашистской артиллерии, об уходящих под лед грузовиках вместе с людьми, уничтоженных фашистскими самолетами.
Мама вернулась в купе. Родители были победителями, они научились радоваться каждой минуте в этой жизни, и сейчас стремительный поезд мчал их в новое, неизвестное будущее.
Мы пересекли границу и оказались на территории Польши. За окном мелькали привычные дома с палисадниками. Точно такие же я видела дома, когда мы проезжали Смоленск и Белоруссию.
Глядя в окно, мама сказала:
— Мы проезжаем земли, севернее от которых была когда-то Пруссия. В начале апреля 1945 года после страшных боев в Кенигсберге наступило затишье, город еще полыхал заревом пожаров. После пяти лет изнуряющих боев среди горящих русских городов и деревень, миллионов искалеченных, раненых, умирающих солдат, которых каждый день везли санитарные поезда с фронта, это был первый немецкий город, в котором разместилась наша санчасть. До победы оставался месяц. Госпиталь расположился в пригороде Кенигсберга, в уцелевшем курортном городке с уютными улочками и аккуратными каменными особняками в тени вековых сосен. Дома, брошенные владельцами, в отчаянии хлопали ставнями. Впервые, вспоминала мама, я шла по улице немецкого города, накануне меня повысили в звании и вместо кирзовых солдатских сапог выдали хромовые сапоги. Было странно идти по улицам чужого города в этих легких, удобно облегающих ноги сапогах. Неожиданно я оказалась возле парикмахерской, возникло желание зайти внутрь. Преодолевая страх, я открыла дверь, зазвенел колокольчик и навстречу из глубины комнаты вышел старенький человек. Вспоминая уроки немецкого языка, я попросила его
