— Товарищ майор!!! Товарищ майор!! Вас вызывают! — закричал взволновано радист Ткаченко и тихо добавил, как бы виновато. — Чехи! На нашу волну вышли, гады!
Анохин подполз к рации, где рядом с радистом в небольшой ложбинке лежали первые раненные. В наушниках хрипел голос с сильным акцентом:
— Эй! Камандир! С табой гаварит Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тебе. Давай по-харошему дагаваримся! Как мужчина с мужчиной! Вы нам дарогу! Мы вас не тронэм! Инша Аллах!
Уже сумерки. Над горами повис непроницаемой сырой пеленой густой туман. После часовой паузы — вновь противный вой падающих сверху мин. Разрывы то там, то здесь. Никуда не спрятаться от смертоносных осколков, разлетающихся веером. Много убитых и раненых. Атаки духов следовали одна за другой. Со всех сторон стоны, крики, мат. Где-то вдалеке слышны звуки боя. Это делались чьи-то отчаянные попытки прорваться к ним на помощь.
Анохин у рации:
— Кречет! Кречет! Я — Стрела! Где помощь! Нужна помощь! Прием!
— Потерпите немного! Помощь идет!
— Сколько можно ждать! Пятый час ждем! Бля! Прием!
— Стрела! Колонна, которая к вам шла, заблокирована!
— У меня до х… трехсотых и двухсотых! Прием!
— Тебе русским языком сказано! Колонна ведет бой!
— Конец связи!
Рядом плакал и стонал от нестерпимой боли, вцепившись прокуренными зубами в рукав бушлата, раненый ефрейтор Кисленко. У него изуродованная осколками нога выше колена наспех перетянута жгутом.
— Костя, потерпи! Скоро вертушки прилетят! Все будет нормалек, — успокаивал товарища Пашка Фомин. — Потерпи, братишка. Уже скоро! Вот увидишь. Потерпи!
— Паш, ведь не бросят же нас?
— Мамочка! Мама-а! — подвывал тонким голосом в десяти метрах от них рядовой Антон Духанин. Его раздробленная кисть буквально висела на сухожилии. Он смотрел в пустоту безумными широко открытыми глазами.
— Кречет! Бля! Мы все тут гибнем! Кречет! Как понял? Прием!
— Стрела! Твою мать, держитесь! Держите оборону!
— Кречет! Нужна конкретная помощь! Поднимай летунов! Прием!
— Стрела! Где я тебе возьму летунов, бля! Непогода!
— Кречет! Надо срочно забрать трехсотых! Прием!
В наушниках сквозь шорох и треск вновь раздался хриплый голос боевика:
— Камандир, атвади пацанов! Пажалей их матерей! Хамид, тэбя просит!
— Да, пошел ты на…!
— Ай, нэ харашо гавариш, камандир! Ой, пажалеиш!
Наступило затишье. Бойцы лежали в наспех выкопанных неглубоких окопчиках и напряженно ждали очередной атаки.
— Хорошо, что связь есть, а то бы полный шандец! — сказал легкораненый рядовой Садыков, нервно набивая товарищам пустые «рожки» патронами. Вокруг него все было усыпано обертками от патронных пачек.
— Слышишь, «батя» открытым текстом кроет: «Гибнем, бля!» — отозвался пулеметчик Серега Поляков, смахивая потрепанной рукавицей с оружия сырой снег.
— А что нам еще передавать, скажи? Что? Что у нас заморосил мелкий дождик, что ли?
— Читал как-то в одном из старых журналов, — вдруг тихо произнес Тихонов. — У моей бабки много всяких подшивок, хранит для истории. Есть даже здоровенный журнал тридцатых годов, как простынь, «СССР на стройке». Так, вот, осваивали Север, всякие Шмидты, Папанины, и был такой известный полярник — радист Кренкель. Когда им на зимовке стало совсем херово, все поголовно заболели цингой. Он передал на Большую Землю такой текст, мол, все так замечательно, что дальше не куда, вот только подставки оборудования подвержены коррозии и что, мол, скоро оборудованию полный трандец! Вот такую радиограмму послал. Ну, на материке сразу поняли, что полярникам кранты, естественно, закопошились и выслали на спасение зимовщиков ледокол. «Красин», кажется, назывался. Спасли мужиков!
— Кто бы о нас покопошился! Бляди!
— Сидят в штабе и в ус не дуют, пидоры!
— Какого хера они там думают? — Димка Коротков, поднес к потрескавшимся губам фляжку. — Что мы тут пупки греем под солнцем!
— Почему не думают? — сказал Поляков. — Думают. Ведь прорывается к нам кто-то. Слышал, отчаянная бойня в стороне была? Ведь никто не ожидал, что вся эта сволота повалит в сторону перевала. На минных полях при выходе из Грозного сколько их, скотов, полегло. До этой самой матери! И в плен до хера взяли! Ну и успокоились наши лихие командиры.
— Серега, да меня совершенно не трясет, кто там успокоился! Выходит, что из-за какого-то говнюка, который там, в штабе успокоился и «железку» сейчас обмывает, мы тут должны кровью харкать? Скоты!
— Димыч! Туман ведь непроглядный. Какие могут быть вертушки, сам посуди. На двадцать метров ни черта не видно. Какой мудак полетит? Леваневский? Чкалов? Еб…тых нет! Да и куда будет долбить «нурсами»? По нам? Нет, не надо, спасибо! Был я уже в этом дерьме по уши, когда свои утюжили! Не надо!
— Эх, «градом» бы, всю эту нечисть за раз!
— Размечтался!
— Похоже, кранты нам! Как там, у тебя, Тихонов, в песне поется? «Девятнадцать лет много или мало. В кармане девичий привет, но не будет весеннего бала.»
— Дим, думаешь, нам — полный шандец!
— Уверен. Чудес на свете не бывает, старик. Весеннего бала уж точно не будет.!
За его спиной раненый Пашка Фомин, сжавшись в комок и держа в мелко дрожащей руке маленький бумажный триптих, шептал губами:
— …вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…
Анохин снова у рации.
— Седьмой! Седьмой! Я — Стрела! Я — Стрела!
— Седьмой на связи! Прием!
— Седьмой, давай огневую поддержку! Мы окружены! Не могу поднять головы! До хера раненых! Сделайте хоть что-нибудь, черт возьми! Прием!
— У меня приказ!
— Да мне насрать на твой приказ! Огня давай! Вашу мать! Заснули там, что ли! Прием!
Анохин вытер ладонью посеревшее лицо, глаза лихорадочно блестели.
— Жалкие пидоры! — выругался в сердцах он.
— Камандир, это я — Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тэбэ! — вновь хрипло забубнила рация.
— Заткнись! Сволочь!
— Камандир, ты же умный мужик, падумай о пацанах. Забирай их и уходи с дороги. Слово джигита, что нэ трону ни тэбя, ни твоих сопляков!
Багровый от ярости Анохин сунул наушники в руки Ткаченко:
— Держи! Ни на минуту не прекращай просить помощи! Коренев! Коренев! Сколько раненых?
Снизу из тумана до десантников донеслось заунывное пение муллы: духи молились.
— Все ребята! Полный шандец! Сейчас ломанутся, сволочи! Только держись! Шакалы! — крикнул Андрей Романцов.
— Красиво поет, сволочь!
В ложбинке с раздробленной головой, вниз лицом, умирая, хрипел рядовой Князев, чуть дальше навсегда притихли Фомин, Костров, Севастьянов.
— Я ранен! Я ранен! — неустанно твердили пухлые посиневшие губы Матвеева, уставившегося широко открытыми глазами на перевязанную в колене ногу.
Рядом Максим Шестопал сосредоточенно набивал пустую фляжку снегом, боясь поднять растерянный взгляд. В соседнем окопчике страшным голосом заорал в истерике рядовой Квасов, неистово кромсая со всего маха мерзлую землю десантным ножом. Потом он в изнеможении уткнулся лицом в рваные засаленные рукавицы, его плечи и спина затряслись от беззвучных рыданий. Сбоку от убитого чеченским снайпером Одинцова, вцепившись в «калаш», лежал притихший с серыми глазами, полными безысходности, старший сержант Самсонов и нервно курил.
— Сомик, дай разок смольнуть! — окликнул его Романцов.
— На, держи! И Игорьку оставь! — Самсонов, глубоко затянувшись, передал сигарету легкораненому пулеметчику.
— Ублюдки! Костика убили!
— Ненавижу! Падлы!
— Андрюх, нам отсюда не выбраться!
— Никогда не думал, что…
— Заткни хайло, ссыкуны! — огрызнулся сквозь зубы Самсонов, резко повернув к говорившим бойцам презлое лицо.
Левее от них рядовой Сиянов усердно ковырял лопаткой землю, углубляя ячейку вокруг раненого в грудь сержанта Андреева.
— Мне холодно, — шептали побелевшие губы того. — Я пальцев не чувствую.
— Потерпи, Колян. Еще немного, наши вот, вот подойдут. Слышал взрывы? Это наши прорываются, — успокаивал Сиянов.
— Алеша, кому мы на хер нужны? — криво усмехнулся тот. — Холодно. Ты не оставишь меня?
— Колян, какую чушь несешь! Да я за тебя любому глотку перегрызу!
— Вот и нас тоже ждет крышак, — буркнул Романцов.
— Тихонов! Ко мне! — Саранцев подозвал Мишу. — Слушай команду, возьмешь оставшихся разведчиков и бегом вниз, займете позицию слева, как бы скоты со стороны ущелья не ударили. Ты за старшего!
— Слушаюсь!
Шестеро разведчиков начали спуск к реке. Впереди шел Миша, за ним Леха Квасов с коробами к ПКМу, пулеметчик Пашка Ковальчук и остальные, замыкал группу бледный как смерть Игорь Прибылов. Его колотил мандраж.
