- Ой, мамочка! – запричитали женщины.
Все легли на пол ближе к стенам, словно они могли спасти их от воздушной атаки. Панический страх передавался от одного человека к другому со скоростью света. Юлия стояла у перевязочного стола, на котором лежал раненый с осколочным переломом бедра. У неё резко подкосились ноги, и захотелось опуститься на пол, как сделали все окружающие.
- Нельзя! – приказала она себе и продолжила перевязку.
Однако раненый попробовал сползти со стола.
- Куда же Вы? – осуждающе сказала Юля. - Вам нужно лежать!
- Дык ведь бомбит немец!
- Ну и что из того?
Хотя у неё в мозгу постоянно крутилась другая мысль:
- Нужно лечь на пол!
После налёта выяснилось, что взрывом убило одну сестричку и ранило двух врачей. Все ходили хмурые и только после того как Плотникова вспомнила, как один санитар, здоровенный мужик по-пластунски пополз в угол перевязочной, где за простынями висели шинели и спрятался под ними.
- Голову спрятал, а жопа торчит! - смеялись все, включая горемычного санитара
Истеричный смех снял напряжение после пережитого. Это был первый урок войны, когда для Юлии возникла реальная опасность для жизни.
***
В середине лета в госпиталь стали поступать первые раненые из числа отступавших от Ростова.
- Потерял я сознание, - рассказывал соседям по палате чернявый старший лейтенант. - Прихожу в себя, вижу, мне ногу своей косынкой перевязывает какая-то совсем молоденькая девочка, лет двенадцати… А вокруг стоят деревенские бабы и платками меня обмахивают. Видят, что я глаза открыл, говорят: «Слава Богу, пришёл в себя лейтенантик...»
- А ты что?
- Мои солдаты и ординарец командира полка перетащили меня к командному пункту дивизии. Почти километр несли на руках. Стали меня готовить к операции. Лежу я на сырой соломе, а рыжий врач спрашивает: «Когда ранили?»
- Вчера.
- «У нас приказ: если сутки прошли, то ампутация»
- Не дам!
- «Гангрена может быть… Умрёшь дурак».
Старлей помолчал, заново переживая волнующие мгновения. Потом рассмеялся и продолжил:
- А у меня пистолет на боку. Я руку положил на кобуру и говорю: «Если ногу отрежете – застрелюсь...»
- Ну, ты даёшь!
- Тогда хирург решил рискнуть. Только сразу предупредил, что никакого наркоза не будет. Надо терпеть. Дали чего-то выпить, может, водки. И всё. Врач говорит: «Ты мне только что-нибудь рассказывай, чтобы я слышал, что ты сознание не потерял».
Слушатели лежали, подперев руками перебинтованные головы.
- Начал я ему читать начало десятой главы "Евгения Онегина". Читаю, читаю и вдруг – резкая боль, аж сердце сжалось. В глазах потемнело, и я куда-то провалился… Не знаю, через какое время пришёл в себя. Осмотрелся. Лежу уже не на соломе, а на простыне. Ощупал себе бок – нет кобуры с пистолетом. У меня всё внутри оборвалось. Спрашиваю у соседа: «Браток, скажи, пожалуйста, у меня обе ноги на месте?»
- «Обе»
- Я приподнялся на локтях. Вижу, лежу я безо всего, в одной только коротенькой рубашечке. Обе ноги на месте... Правая забинтована. У меня от сердца отлегло.
Юлия Коновалова давно стояла в сторонке и слушала исповедь офицера. После встречи с Григорием она любила слушать всевозможные военные истории. Она смахнула набежавшую слезу и шагнула к кровати раненого.
- Вам бы Радионов поменьше разговаривать! – нарочито строго сказала она.
- Наше дело теперь только болтать! – весело откликнулся словоохотный старлей.
- Говорите, - буркнула девушка, которой хотелось выглядеть солиднее. – Я Вам перевязку буду делать.
- Будьте так любезны! – заигрывал с ней раненый.
- Терпите, сейчас будет больно…
- Да это ерунда! – храбрился молоденький старлей. – После того что мне делали в передвижном госпитале я всё вытерплю…
Юля осторожно сняла присохшие бинты. Радионов заметно побледнел, но терпел. Ходячий сосед по палате пересел на ближе и, глядя на страшные раны старшего лейтенанта попросил:
- А ты расскажи, как там было.
- Перевязку мне делали так. – Охотно откликнулся раненый, так ему было легче переносить боль. - С одной стороны в рану вставляли бинт, с другой его вынимали – рана же сквозная – и как двуручной пилой начинали чистить.
- Специально что ли?
- Вверх-вниз, вверх-вниз... – закрыв глаза, говорил Радионов. - Боль адская... В глазах темнеет, сердце опять сжимается, и теряешь сознание.
- Вот садисты!
- Но чистить нужно было обязательно, чтобы не было гангрены. – Заступился за врачей пациент. - Гноя очень много скапливалось.
- Ясно!
- Через недельку, когда дело пошло на поправку, отправили меня в тыл. Погрузили нас в телячьи вагоны, и поехали мы сюда. Двигались очень медленно… Иногда по километру в час. Все время над нами кружили немецкие самолёты и, не обращая никакого внимания на красные кресты на крышах вагонов, обстреливали из пулемётов, бомбили. Я ехал на втором "этаже" возле маленького окошечка. Мой сосед попросил поменяться с ним местами: «Слушай братишка, понимаешь, я задыхаюсь. Дай немножко полежу на твоём месте».
- А перелезть через меня сможешь? – спрашиваю. - Он кивнул, с трудом перебрался, и лёг возле самого окошка.
- «Хорошо-то как!» – сказал бедолага.
Тут случился очередной налёт. Снова засвистели пули и осколки. И вдруг слышу: мой сосед, которому я место уступил, как вскрикнет, выгнулся неестественно и затих… Готов. Наповал.
- Судьба...
Коновалова почти закончила перевязку. Радионов видя, что мучения заканчиваются, заметно повеселел.
- Как там было на Дону? – спросил любопытный сосед.
- Хреновато! – помрачнел боевой офицер. – Отступали без роздыха.
- Так и сюда немец скоро допрёт…
- Переправлялись мы через Дон в районе устья реки. – Поделился он воспоминаниями. - Переплыть надо было метров 300-350. Начальник штаба приказал нам ломать тын, плетни из лозы, укладывать на них свое обмундирование и плыть... Сверху по нам били пулемёты и миномёты. То и дело справа, то слева раздавались крики, и ребята шли на дно. А ты плывёшь. И только когда совсем рядом пули свистят – ныряешь. Ушёл я под воду в очередной раз. Смотрю, а у меня ноги и самый низ живота как-то неестественно раздулись.
- Как так?
- Ну, думаю, всё! – нагнетал напряжение Радионов. - Конец. Изрешетило, думаю, очередями... И только потом до меня дошло, что это вода наполнила кальсоны, которые были на щиколотках завязаны, и ей просто некуда было деваться.
- Вот умора! – заржали все в палате.
- Еле выплыл! – признался старлей и пошутил: – Хорошо, что немцы штаны продырявили, вода и ушла…
- Сбрасывать нужно было, и плыть голышом!
Днём раненые слонялись без дела и развлекались, как умели. Однажды в палате возникла дискуссия, какую казнь учинить Адольфу Гитлеру, если его вдруг поймают.
- Да просто повесить за яйца! - сразу же предложило большинство.
Однако потом поступил на обсуждение проект Лёшки Бричкина, бывалого разведчика, а по гражданской специальности - директора кладбища в Ленинграде. Малограмотный сорокалетний мужик, он был, однако, сметлив, пронырлив и прижимист, всегда знал свою выгоду.
- В мирное время я жил лучше любого профессор, - часто хвастался он. - Перепродавал кладбищенские участки и надгробные памятники.
- Ну, ты коммерсант!
Бричкин имел одну слабость - любил выступать на митингах. Он выходил посредине палаты, глаза наливались кровью и далеко вылезали из орбит, а лицо искажалось. Речь его была бессвязна, состояла из набора слов, вычитанных в газете.
- Смерть немецким оккупантам! – часто орал Лёшка, как иерихонская труба, пока в него не начинали бросать подушками.
- Заткнись!
Это было выдающееся зрелище, тем более что внешность оратора производила впечатление - у него был выпирающий животик, гладкие щёчки и округлый зад...
- Нужно сделать так. – Предложил практичный Бричкин. - Выкопать яму, посадить туда Адольфа, сделать сверху настил, по которому прошла бы вся армия, отправив на голову фюреру естественные потребности.
- Верно!
- Пусть гад медленно утопает в дерьме.
Проект всем понравился и был единодушно одобрен всей палатой и даже засмущавшейся Юлей, которая специально не ушла далеко, чтобы услышать окончание солдатского трёпа.
… У Нины Плотниковой в Москве остался девятилетний сын Кирилл. Она часто вспоминала его и каждую неделю писала своей пожилой матери, чтобы лучше следила за ним.
- Он у меня такой шустрый! – жаловалась Нина подруге.
- Я тоже хочу детей! – призналась стыдливая Юля.
- Всё у тебя будет…
После того как Радионов начал поправляться, Юля заметила что он с Ниной неравнодушны друг другу. Они часто встречались в укромных местах госпиталя и разговаривали, громко смеялись.
