— Это моя война, Маргелов! Не твоя! Не мешай!
— Это наша общая война! — вскипел Володя, но Хваленский уже захлопнул фонарь и знаком приказал ему отойти от самолета.
…Шум двигателей чуть изменился. «Вертушка» сбавила ход и начала разворачиваться, заходя на посадку. И тут Хваленский почувствовал — что-то не так. Что и где, он сказать не мог, — но что-то явно изменилось за те часы, что он отсутствовал. Он глянул в иллюминатор: разрушенные ангары, бетонка, остов вертолета… Все как обычно. И в то же время немного не так.
Вертолет коснулся земли, и майор, не дожидаясь, пока борттехник опустит лестницу, выпрыгнул из салона. И сразу понял, что предчувствие его не обмануло: пахло гарью. Это было чем-то новым — не каждый день на аэродроме что-то жгли. Сегодня, судя по запаху, горела резина и еще что-то сладковато-тошнотворное. Над дальним концом аэродрома поднимался слабенький дымок. Майор облегченно перевел дух — в той стороне был пустырь. Значит, горели не лагерь и не самолеты. И не ангары.
К вертолету уже приближался «газик», за рулем которого сидел Володя. Он затормозил рядом и козырнул. Увидев его лицо, Хваленский понял, что рано радовался. Неспроста столь угрюмо выглядел свежеиспеченный капитан…
— Привет, Володь, — кивнул майор. — Все в порядке?
— Нет, — глухо ответил капитан. — Беда у нас… Ашот погиб.
Майора словно огрели дубиной. Он растерянно посмотрел на подчиненного:
— Как это — погиб?
— Сегодня утром… Загорелся заправщик… Все побежали… В-вася сунулся к машине… р-руки обжег сильно и лицо. А Чапай… — капитан сжал зубы и отвел взгляд, потом все-таки закончил:
— Чапай… он уже в комбезе был… и в шлеме… оттащил его… сел за руль — и по газам… метров триста проехал… и взрыв… — Володя снова замолчал. Хваленский, чувствуя, как вдруг опускается на плечи непонятная тяжесть, без единого слова стащил с головы пилотку и утер ею лицо.
— Где Вася? — тихо спросил он.
— В медсанбате… — отозвался капитан. — Смотреть страшно… весь в бинтах… лица не видно… Глаза вроде не пострадали…
— Это хорошо, — медленно произнес майор. На душе у него было паршиво. Очень паршиво. Еще утром он видел Ашота — как всегда, гладко выбритого, улыбающегося, — и даже не предполагал, что через несколько часов его не станет. А теперь старлея не было. Долгожданные капитанские погоны украсят плечи мертвеца…
— Товарищ майор! Товарищ майор! Очнитесь! — Хваленский почувствовал хлесткий удар по щеке, потом еще один — и пришел в себя. Он лежал в пыли возле джипа, а склонившийся над ним Володя тряс его, пытаясь вернуть на грешную землю. Как он отключился, майор не помнил. Просто в какой-то миг подкосились ноги, и перегруженное убийственным известием сознание покинуло тело. Которое незамедлительно рухнуло наземь.
— Поднимайтесь! — сказал Володя. Майор попытался встать, но снова подкосились ноги, и он бессильно сел возле джипа:
— Блядь… Не могу…
— Можешь, Миша! — неожиданно жестко сказал капитан, переходя с привычного «вы» на «ты». — Можешь! Поехали в лагерь… лечиться будем…
Майор, удивляясь сам себе, напрягся — и сумел-таки подняться на ноги. Нетвердым шагом он обошел машину и плюхнулся на сиденье рядом с водителем. Володя сел за руль и, развернувшись, покатил по рулежке в сторону лагеря.
— Где Ашот? — спросил Хваленский.
— В ангарах у ребят, — ответил капитан. — Там холодок. Я уже доложил в Ханой, его утром вертолетчики заберут…
Майор кивнул — говорить уже не было сил. Он чувствовал, как им овладевает странная апатия. Ничего не хотелось. Хотелось напиться и забыть про все. Приехав в лагерь, он достал из холодильника бутылку водки и разлил по стаканам. Володя молча сидел рядом.
— За Чапая, — вздохнул майор и опрокинул в себя огненную жидкость. Сморщился. Заел черствым рисовым хлебом.
Володя молча выпил. Хваленский налил еще.
— Мне хватит, — отказался капитан.
— А мне нет, — пожал плечами майор и опустошил второй стакан.
Вскоре бутылка опустела. Швырнув ее в окно, Хваленский с трудом встал из-за стола и, пошатываясь, побрел к двери. Водка уже ударила ему в голову, и соображал он весьма туго.
Выбравшись из хижины, майор незамедлительно рухнул наземь и уснул мертвецким сном. Поспешно выскочивший следом Володя затащил его обратно и уложил на матрас. Вьетнамские часовые сочувственно смотрели на офицеров.
— Суки… — бормотал майор в пьяном бреду. — Всех… порву… Чапай… справа ниже… Чапай… смотри…
— Порвешь, порвешь, — тихо сказал капитан. — Потом.
Он позвонил в ангары и приказал техникам ни в коем случае в ближайшие дни не давать Хваленскому самолет.
— Что, рвет и мечет? — сочувственно спросил техник.
— Да. Как бы не сбили его… Ну, ты меня понял.
— Понял. Не дам.
— Спасибо.
Хваленский метался на койке в пьяном бреду:
— Вася… Чапай… Фантомы слева… бей…
…Ранним утром улетела в Ханой «вертушка», на которой накануне вернулся на аэродром майор. Вертолетчики забрали с собой тело Ашота, которому предстоял долгий путь домой, в жаркий Сухуми.
Прощание с погибшим было недолгим. Офицеры, сняв пилотки, молча постояли рядом с гробом, а потом скорбный груз затащили в гулкое нутро вертолета, и машина пошла на взлет.
— Ну, вот и все… — пробормотал кто-то.
Володя задумался и не сразу заметил, что Хваленского рядом с ними уже нет. Оглянувшись, он увидел, как майор подъезжает на своем джипе к рулежке и залезает в один из истребителей дежурного звена, предварительно отобрав у вьетнамского пилота гермошлем. Когда он успел переодеться в летный комбинезон, было непонятно. Но — успел. И теперь выруливал на старт.
Володя молча проводил взглядом одинокий истребитель, с ревом ушедший в небо, — а потом пошел на КДП. Вьетнамец-дежурный, увидев его, молча уступил свое место. Капитан сел за пульт и, придвинув к себе микрофон, произнес по-вьетнамски:
— «Леопард-два» вызывает Первого. Прием.
Этим позывным Володя не пользовался уже много месяцев. Позывные часто меняли, чтобы запутался противник. Путался не только противник, но иногда и свои. Впрочем, по ряду причин чаще путались-таки американцы.
— Да, Второй, слушаю тебя, — не сразу отозвался Хваленский. Метка, обозначавшая его самолет, вот-вот должна была исчезнуть с экрана — майор приближался к границе действия аэродромного локатора.
— Будь осторожен, Первый, — попросил капитан.
— Буду. Я в Кхесань, — голос майора, пропущенный через микрофоны и наушники, звучал чуть приглушенно и равнодушно. — Завалю там что-нибудь — и домой.
В течение следующих десяти минут Володя слышал, как майор изредка отрывисто ругается, — а потом вдруг прозвучало:
— Володя, черт, двиг… — и наступила тишина.
— «Леопард-один», прием! — произнес капитан. Радио молчало.
— Товарищ майор! Ответьте!
Хваленский не отзывался. Вызвав его еще раз, Володя пулей вылетел с вышки и метнулся к самолетам дежурного звена, стоявшим на рулежке. Возле МиГов о чем-то разговаривали летчики-вьетнамцы в летных высотно-компенсирующих костюмах. Эти комбинезоны позволяли в полете компенсировать изменения давления с увеличением высоты, и при разгерметизации кабины летчик оставался живым.
— Ван Бао, снимай костюм! — приказал капитан, подбежав к ним.
— Зачем? — удивился вьетнамец.
— Бегом, бля! — рявкнул Володя. Лейтенант Ван Бао, в недавнем прошлом — его ученик, был единственным, чей комбинезон налез бы на Володю. В принципе, капитан мог бы и за своим смотаться в ангары, — но время уже поджимало.
Вьетнамец, недоуменно посмотрев на инструктора, стал стягивать комбинезон. Володя помог ему, потом поспешно натянул комбинезон. Ван Бао и еще один летчик затянули на капитане шнуровку костюма, которой тот плотно подгонялся по фигуре.
— Все? — нетерпеливо спросил Володя.
— Все, готово.
— Спасибо, — капитан полез в кабину ближайшей «Балалайки».
— Э-э, товарис капитан! — протестующее воскликнул Ван Бао. — Что мне сказать командиру?
— Что я полетел искать Дунг Куана, — буркнул Володя. — А ну, все брысь от самолета! — он захлопнул фонарь и включил двигатель.
«Дунг Куаном» вьетнамцы звали майора. На их языке это означало «храбрый солдат».
Мешать взлету МиГа никто не стал. Пронизывая сумерки, Володя унесся на юг, туда, где пропал майор. Прежде чем село солнце, он успел долететь до границы и наскоро осмотреть джунгли, но не нашел ни следов поваленного или горящего леса, какой непременно остался бы от упавшего самолета, ни хотя бы расстеленного парашюта. Впрочем, второе было понятно — Хваленский, наверное, побоялся, что первыми за ним прилетят американцы. А вот первое настораживало…
Приземлялся капитан уже в темноте. Оставив самолет на рулежке, не сказав никому ни слова, он пешком ушел в лагерь.
