Когда Гросс ушел, директор, смотря на закрывшуюся за ним дверь, сказал вслух:
— Ничего идиот не понимает.
Не прошло и четверти часа, как мышастый «опель-адмирал» умчал директора в неизвестном направлении.
Гросс переселился в кабинет директора и приступил к организации инженерного обеспечения нового производства. Он делал это с упоением, свойственным людям техники, которые не только хорошо знают, но и любят свое дело. Целую неделю он проводил технические совещания, выдвигая интересные и смелые идеи построения нового технологического процесса. Он был так увлечен всем этим, что не замечал иронических взглядов инженеров. Его нервировала только непонятная ему их пассивность — инженеры во всем с ним соглашались, но не предлагали ничего своего.
Взвесив все обстоятельства, Гросс предложил, может быть, единственно правильный план: сократить производство старых снарядов, начав одновременно изготовление тех деталей для новых снарядов, которые завод мог делать, пользуясь имевшимся у него сырьем. А когда начнется поставка сырья, все силы производства будут полностью переключены на выпуск новой продукции. При условии, что сырье начнет поступать через неделю, можно даже выдержать график.
Но сырье не поступило ни через неделю, ни через две. Гросс по нескольку раз в день звонил шефам фирмы, но никак не мог с ними соединиться. Он не мог поймать даже своего директора. А те, кто говорил с ним, на все вопросы отвечали, что они не в курсе дела.
Однажды, когда Гросс позвонил в дирекцию фирмы, к телефону подошел инженер, которого он хорошо знал. Некогда они вместе учились. Гросс торопливо рассказал ему о катастрофическом положении завода и в ответ услышал:
— Я могу дать тебе только сугубо личный совет. Насколько я понимаю положение дел, ты сам, и только сам, можешь найти способ вылезть из мешка, в который тебя завязали.
— Что? Что? — не поверил своим ушам Гросс.
— Я сказал все, что мог сказать,— услышал Гросс.
Он положил трубку и долго сидел окаменевший. Но и сейчас Гросс не понимал, что происходит. Он понимал только одно: случилось что-то невероятное в его могучей и умной фирме, которая десятилетиями действовала, как точный часовой механизм. Но, будучи всегда безотказным исполнителем воли фирмы, он и сейчас убедил себя в том, что услышанный им нелепый совет он обязан понимать так: фирма занята какими-то другими, более важными делами, а в отношении этого завода полагается целиком на него.
Гросс немедленно созвал совещание инженеров. Нужно срочно подумать, что завод еще в силах сделать. Перед торопливо собравшимися инженерами Гросс испытывал незнакомое ему раньше чувство стыда за фирму. Он избегал смотреть им в глаза.
Как было заведено испокон веков, каждый инженер в течение минуты доложил о положении дел на своем участке. Последовало двенадцать сообщений, уложившихся менее чем в три минуты:
— Стоим, нет сырья.
— Стоим.
— Жду сырья.
Собственно, этот традиционный опрос инженеров Гросс мог бы и не производить. И без того он знал, что завод фактически бездействует. Но он не мог, не смел нарушить традиции. Мысль его лихорадочно работала — он искал выход даже из такого безнадежного положения. Вдруг он вспомнил одну весьма странную деталь приказа о переводе завода на выпуск новой продукции. В приказе ничего не было сказано о прекращении выпуска старых снарядов. Обратив на это внимание еще при первом чтении приказа, Гросс подумал тогда, что прекращение производства старых снарядов как бы само собой разумеется. Сейчас он решил уцепиться за эту деталь приказа. Гросс отдал распоряжение о полном восстановлении производства старых снарядов. Ему сказано, чтобы он сам вылезал из мешка, вот он и вылезает...
В кабинет торопливо вошел секретарь.
— Прошу прощения,— сказал он вежливо,— по радио выступает рейхсминистр Геббельс. Я подумал...
Гросс никогда не любил слушать политические речи, считая, что все это не имеет никакого отношения к его работе. Но сейчас он ринулся к стоявшему у него за спиной приемнику и включил его. В кабинете зазвучал знакомый всем напряженный голос Геббельса, и первое, что услышали инженеры, была базарная брань. Рейхсминистр поносил Рузвельта и Черчилля, которые, как он выразился, надев штаны на голову, вообразили, что их ждут в Берлине с оркестром. Потом он начал орать о сверхновом секретном оружии, которое будто бы уже хлынуло грозным потоком с подземных заводов, недосягаемых врагу.
Гросс непроизвольно выключил приемник и растерянно посмотрел на инженеров. В кабинете наступила пугающая тишина.
— Конечно, Германия располагает не только нашим заводом,— глухо произнес Гросс.
Инженеры молчали.
Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошел генерал СС Зигмаль, а вслед за ним комендант лагеря и начальник отряда гестапо майор Лейт. Генерал удивленно оглядел инженеров:
— Что здесь происходит?
— Техническое совещание,— потерянно отозвался Гросс.
— Развалили завод и совещаетесь?
Генерал Зигмаль подошел к столу, за которым сидел Гросс.
— Нам нужен этот кабинет с прямым телефоном.
—- Я исполняю обязанности...— начал Гросс.
Но генерал грубо остановил его:
— Нам известно, что вы исполняете. Болтать вы можете и в своем кабинете. Прошу вас!
Инженеры бесшумно покидали кабинет.
Умер Ян Магурский. Он уже давно плохо себя чувствовал, жаловался, на сердце. В подземелье, где всегда ощущался недостаток кислорода, он быстро терял силы и часто к концу смены даже не мог стоять. Работавший в соседней штольне Шарль Борсак помогал ему, но сердца своего отдать другу не мог. На лице Магурского появились отечные опухоли. Последнее время его стали мучать боли в суставах. Ночи напролет он стонал. Гримм достал из административной амбулатории лекарство, но оно не принесло облегчения.
Конечно, все подбадривали Магурского, говорили о скором конце войны, когда Магурский сможет уехать домой и серьезно подлечиться. Он слушал товарищей с грустной улыбкой — он отлично знал: до конца войны ему не дотянуть.
Однажды утром, когда инженеры шли на завод, Магурский вдруг засмеялся и сказал:
— А я их всех перехитрил. Они хотели меня убить, а я возьму и умру сам. Руки коротки, сволочи!
И он умер. Шел по своей штольне с чертежом в руках и упал... Когда Шарль Борсак подбежал к нему, он уже похолодел.
В этот же день связной, посланный Отто, передал Демке для инженеров краткое сообщение: «Англичане и американцы начали новое большое наступление для нас, очевидно, решающее. Будем вдвойне храбры и осмотрительны».
Поздно вечером, придя с завода, инженеры по нескольку раз перечитывали эту записку.
— Все же поторопился Ян со своей хитростью,— угрюмо сказал Гаек.
— Надо будет написать в Варшаву, когда вырвемся,— сказал Шарль Борсак.
— Я бы сказал: если вырвемся...— задумчиво произнес Баранников.
Последнее время Баранников с возрастающей тревогой думал о том, что неизбежно настанет день, когда гитлеровцы решат окончательно разделаться с заключенными. Этот день неумолимо надвигается с фронтом. Надо к нему готовиться и объединять силы. Вот и Отто в записке снова напоминает об этом. Баранников знал, что подпольщики, действующие в пещерах, готовят восстание.
Борсак немного удивленно посмотрел на Баранникова:
— Дело идет к концу, Сергей, и теперь каждый прожитый день — еще один шанс на жизнь и свободу.
— Шанс, по-моему, одинаковый и на смерть,— жестко сказал Баранников.
— Да, у меня тоже мало оптимизма,— сказал Гаек.— Ведь все мы для них — свидетели обвинения, и, конечно самый лучший выход — нас убить.
— Они просто физически уже не смогут истребить такое количество людей! — горячо воскликнул Борсак.
Баранников попросил Гаека, жившего в одной комнате с Магурским, собрать и припрятать все, что от него осталось.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Демка:
— Можно?
— Входи.— Баранников посадил Демку рядом с собой на койку.
— Сегодня приходил ко мне мой гестаповец,— начал рассказывать Демка,— но слушать меня не захотел. Спросил только, не собираются ли инженеры бежать. Я сказал ему, что вроде нет, но пообещал разнюхать получше. А он рассмеялся и говорит: «Не надо. Я больше к тебе ходить не буду. Нет больше в этом надобности!» И снова рассмеялся.
— Симптом очень плохой,— подумав, сказал Баранников.
— А по-моему, им просто уже не до нас,— уверенно заявил Борсак.
Баранников рассердился:
— По-твоему, они завтра должны открыть ворота и распустить нас на все четыре стороны — нам, мол, не до вас. Этого, Шарль дорогой, не случится, и недаром подпольщики готовятся открыть ворота сами. Они готовят восстание, и я хочу, чтобы мы были с ними. Их много, сила. А мы — жалкая горстка, цель для одной автоматной очереди.
