— Есть ли среди вас американцы?
— Нет,— ответил Баранников.— В этом лагере ваших не было.
Генерал еще с минуту смотрел на заключенных, потом молча повернулся, сел в машину и уехал. Глядя ему вслед, офицер помолчал и сказал:
— Я все же попрошу отвести ваших людей в какое-нибудь определенное место. Еда будет доставлена туда незамедлительно.
— Хорошо, мы будем находиться у главного входа в подземный завод.
Баранников повернулся к товарищам. Он целую минуту не мог им ничего сказать. Впрочем, они всё слышали сами. Баранников видел бело-землистые лица, ввалившиеся глаза, в которых еще сияло счастье, и все они были устремлены мимо него — на спасителей.
Да, пришли свобода и спасение. Конечно, не таким виделся в мечтах этот счастливый час. И все же это были свобода и спасение.
В это время на территорию лагеря, непрерывно гудя клаксоном, ворвался открытый джип. С него на ходу соскочили два парня в военной форме. Только пилотки они засунули под погончики на плечах. В руках у них были киноаппараты. Остановившись в нескольких шагах от заключенных, они вскинули аппараты и начали съемку.
Все это произошло так быстро, что Баранников не сразу понял происходящее. И тут он заметил, что его товарищи смущенно отворачиваются от стрекочущих аппаратов, стараются скрыться за спинами друг друга. И вдруг Баранников безотчетно разозлился.
— Товарищи! — крикнул он сдавленным голосом.— Да здравствует наша свобода! Смерть фашизму!
И точно искру бросили в порох. К небу взметнулись сжатые кулаки, и над поляной взорвался могучий радостный крик. Русское «ура» слилось с французским «вив». Люди кричали что-то каждый на своем языке. На Баранникова, чуть не сбив его с ног, бросился Гаек. Он обнимал друга, целовал его. И все вокруг тоже обнимались и целовались. Кто-то сзади обхватил Баранникова за шею. Он оглянулся и увидел счастливую физиономию Демки.
— Батя! Батя! — кричал он ему в самое ухо.
Теперь все жались к Баранникову. Со всех сторон к нему тянулись руки. Он видел устремленные на него влажно блестевшие глаза. Его подхватили и начали качать. Под восторженный рев он взлетал вверх, падал на пружинно сцепленные руки и снова взлетал.
Американские солдаты подбежали к толпе и включились в общее ликование. Офицер что-то кричал им, но голоса его не было слышно. Заключенные уже подбрасывали вверх американцев. Взлетая, они истошными 4 голосами кричали: «О’кей!»
Освобожденных разместили в уцелевшей части дома дирекции. Они получили чистые солдатские постели и добротную одежду. Их хорошо кормили. Больными занимались врачи. По вечерам в бывшем кабинете генерал-директора им показывали кинофильмы. Но разговор в эти дни был только один — скорее домой.
Вот тут-то и началось непонятное. Американский офицер, оставшийся с заключенными, как только возникал разговор о возвращении домой, точно становился глухим. Сначала он потребовал, чтобы заключенные дали свои обвинительные показания об эсэсовских палачах, действовавших в их лагере. Показания были даны. Потом офицер стал говорить о необходимости соблюдения каких-то формальностей, связанных с отъездом заключенных в свои страны. Позже офицер ссылался на то, что война еще не кончилась и весь транспорт работает на войну.
Баранников, продолжавший чувствовать себя ответственным за товарищей, решил поговорить с офицером. Он зашел в его кабинет рано утром, до завтрака. Офицер пил кофе и слушал радио. Увидев Баранникова, он выключил радиоприемник.
— Прошу, прошу вас, мистер Баранников.
До этого они уже не раз беседовали, и офицер прекрасно знал, кто такой Баранников и кем он был в лагере. Баранников мог разговаривать с ним только по-немецки, и каждый раз их встреча начиналась одной и той же шуткой офицера.
— Переходим на язык нашего общего врага...— сказал он и сейчас.— Хотите кофе?
— Спасибо, меня ждет завтрак,— ответил Баранников, садясь к столу.
— Вы чем-то расстроены. Что-нибудь случилось? — спросил офицер.
— Все то же. Я не хочу говорить за всех, но что касается моих соотечественников, могу с уверенностью заявить — мы больше не можем здесь отсиживаться. Наша армия воюет, и мы хотим быть вместе с ней.
— Я только что слушал английское радио,— улыбнулся офицер,— ваши уже вплотную занялись Берлином.
— Ну вот видите!
— Но в то же время я не вижу никакой физической возможности перебросить вас через наш фронт.
— Хорошо. Мы пригодимся вашим войскам. Ведь речь идет о сотнях солдат, и мы союзники, как-никак.
Офицер покачал головой:
— Что касается нас, американцев, мы не можем допустить, чтоб вы, перенеся столь ужасные страдания, попали еще и на фронт.— Он улыбнулся: — Там иногда убивают. А это было бы чудовищной нелепостью.— Офицер снова улыбнулся и спросил: — А вы уверены, что абсолютно все ваши соотечественники хотят того, чего хотите вы?
— Да. За исключением одного.
— Мистер Карасев?
— Он волен поступать, как хочет,— сказал Баранников.
Этого Карасева он узнал только теперь. Сперва он показался Баранникову попросту свихнувшимся от пережитого в лагере, но затем стало ясно нечто другое. Карасев был из крестьян, и, судя по всему, из кулацкой семьи, пострадавшей во время коллективизации. Сейчас он все более открыто говорил о своем нежелании возвращаться на родину, где, по его выражению, «с человека один спрос и никаких радостей». Он все время крутился возле американцев, его карманы были набиты сигаретами и жевательной резинкой.
Офицер улыбнулся:
— Сегодня Карасев, а завтра еще кто-нибудь? Я бы на вашем месте не говорил столь уверенно от имени всех. Это недемократично.
— Кроме Карасева, все хотят того же, что и я,— твердо сказал Баранников.— Мы просто требуем отправить нас немедленно.
Лицо офицера приняло официальное выражение.
— Я сообщу о вашем требовании своему начальству. Ответ получите в ближайшие дни.
Баранников встал и, не прощаясь, вышел.
После завтрака Баранников, Демка и Гаек уединились на лесной поляне. Баранников рассказал о своем разговоре с американским офицером.
— Лично я все уже решил,— сказал Гаек.— Отсюда до границы с Чехословакией совсем недалеко. Завтра на рассвете я отправлюсь домой.
— Мы тоже уйдем,— решительно произнес Баранников.
— Правильно, батя! — воскликнул Демка»
— Сегодня же поговорю со всеми нашими — и в путь..
Гаек вдруг засмеялся:
— А мне этот офицер прямо сказал — поезжайте в Америку. Вы инженер, получите хорошую работу. Он разговаривал со мной так, будто я сюда с Марса свалился, куда обратно дороги нет.
— В общем, решено: идем,— облегченно улыбнулся Баранников.— Далекая мне предстоит дорожка до родного Урала! Страшно подумать, как я постучу в дверь родного дома! Тебе, Демка, не страшно?
— Я и не знаю, куда стучаться. Буду искать мать. Да жива ли?
Баранников обнял Демку за плечи:
— Надейся, парень, на лучшее.
— А если выйдет, что я один остался на всем свете?— вздохнул Демка.
— Брось, Демка. Человек остаться один нигде не может. Ты только времени зря не теряй, иди учиться, работать.
— Куда идти-то? — Демка преданно смотрел на Баранникова.
— Идем со мной на Урал. Хочешь?
— Хочу,— тихо ответил Демка.
Баранников рассмеялся:
— Подписано. Двинем вместе, не пожалеешь. И мамашу твою разыщем... А на Урале всем места хватит...
Было раннее утро. Солнце еще не взошло, над землей стоял голубой туман, и верхушки деревьев торчали из него, как из воды.
В этот час у подножия горы советские люди прощались с Гаеком. Он страшно волновался, нервничал и, не желая, чтобы товарищи видели это, торопливо пожал всем руки и быстро пошел на юг.
Через минуту он исчез в тумане.
Баранников оглядел стоявших возле него людей. Да, он не ошибался, с ним были все, кроме Карасева. Ну и черт с ним!
— А нам как идти? — спросил Демка.
В это время из-за леса блеснул первый луч солнца, и туман начал таять на глазах.
Баранников рассмеялся. У него было радостное и какое-то облегченное состояние души. Так бывало с ним, когда он кончал какое-нибудь трудное дело, еще не начав думать о новом.
— У нас направление простое,— сказал он, показывая туда, где из-за горизонта всплывало солнце,— все время туда. Где встает солнце, там и есть наш дом. Пошли, товарищи!
1959-1961 гг.
