Лёве слегка улыбнулся и кивнул наиболее воинственно настроенным Малышу и Порте.
— Высадите всех и посмотрите, сколько раненых туда уместится.
Малыш с Портой радостно принялись за дело, находясь под нашим прикрытием. Водитель и три женщины вылезли на дорогу, с угрюмыми лицами, но без сопротивления, и в задней части машины разместились десять раненых. Лишь оберстлейтенант продолжал тщетно протестовать.
— Я добьюсь, чтобы вас привлекли к ответу, лейтенант! Вам это не сойдет с рук!
Он потянулся к пистолету, но Барселона молниеносно шагнул к нему и вырвал у него оружие. Лёве с сожалением покачал головой.
— Жаль, что вы так это воспринимаете. Не знал, что армейский дух пришел в такой упадок. Конечно, — он улыбнулся подполковнику, — отстаешь от жизни, находясь все время на передовой. Однако я знаю, что одно положение осталось неизменным, и, может быть, вам следует напомнить о нем: по приказу самого фюрера командир боевого подразделения полностью распоряжается в своем секторе. Думаю, вы не станете это опровергать… Я бы имел полное право расстрелять вас, если б вы попытались угрожать мне.
— Мы еще разберемся с этим, — сказал оберстлейтенант.
И в угрюмом молчании сел за руль. Лёве кивнул.
— На всякий случай — последнее предостережение: я свяжусь со своим командиром и объясню ситуацию. Кроме того, я записал номер вашей машины и лично наведу справки о благополучном прибытии моих людей.
«Хорьх» рванулся с места. Благодарные крики раненых все еще звенели у нас в ушах, когда мы услышали рев приближавшихся мотоциклов и увидели «мерседес», несущийся к нам с обычным эскортом; мотоциклисты ехали впереди и кричали, чтобы мы освободили путь.
— Останови эту машину! — приказал Лёве.
Барселона храбро встал посреди дороги, но на сей раз водитель ехал прямо на него, и ему пришлось отпрыгнуть в последний миг.
— Остановите ее! — заорал в ярости Лёве.
Позади нас раздалась автоматная очередь. Большой «мерседес» занесло, он описал полукруг и остановился. Мы уставились со злорадным торжеством на пассажира с заднего сиденья: это был генерал-майор во всем своем великолепии, с золотыми галунами, красными шелковыми аксельбантами, сверкающими серебряными пуговицами и орденами всех цветов радуги[77].
— На сей раз нам попалась важная птица, — прошептал мне на ухо Порта.
Генерал очень медленно, величаво вылез из машины, ему помогали два подобострастных фельдфебеля. Его блестящие сапоги скрипели; по тому, как они облегали выпуклые икры, я догадался, что сшиты они на заказ. Он пошел с надменным видом к Лёве и, к нашему громадному удовольствию, вставил в левую глазницу монокль.
— Так, лейтенант!
Голос его был негромким и обманчиво любезным. Он остановился в нескольких шагах от Лёве и властно заговорил.
— Для вашего же блага предполагаю, что, творя этот грубый произвол, вы не знали, с кем предстоит иметь дело.
Лёве молодцевато подошел к нему и откозырял двумя пальцами.
— Очень сожалею о причиненном вам беспокойстве. Разумеется, если бы ваш шофер остановил машину по первому требованию, у нас не возникло бы необходимости стрелять.
— Полагаю, у вас была основательная причина для этой дерзости?
— Так точно. Думаю, вы найдете ее вполне основательной, когда я объясню ситуацию. У меня много тяжелораненых солдат и нет транспорта, чтобы доставить их в госпиталь. Они совершенно не способны ходить, и некоторые наверняка умрут, если им не будет срочно оказана медицинская помощь.
— Это вряд ли моя забота, лейтенант.
— Прошу прощения, но в вашей машине достаточно места, чтобы удобно разместить нескольких моих солдат.
Генерал-майор поправил монокль.
— Вы, должно быть, сошли с ума, лейтенант. Я буду настолько снисходителен, что припишу это вашему нервозному состоянию, но мне кажется, вам самому срочно требуется медицинская помощь. Считайте счастьем, что я готов забыть об этом инциденте.
Он хотел уходить, но Лёве тут же преградил ему путь.
— Герр генерал! Повторяю, некоторые из моих солдат наверняка умрут, если им не будет срочно оказана помощь.
— Идет война, лейтенант. Ежедневно гибнут тысячи людей. Я не могу допустить, чтобы моя машина была загромождена окровавленными телами. Обеспечение транспортом раненых не входит в мои обязанности. Во всяком случае, я еду в свою дивизию. У меня гораздо более неотложные дела, чем подвозка в госпиталь незначительных солдат. — Он откашлялся. — Незначительных в общем плане.
— Можно узнать, какая это дивизия?
— Нет! Будьте добры уйти с дороги, иначе я буду вынужден приказать своим людям открыть огонь!
Лёве сильно побледнел. Я мысленно взмолился, чтобы он не спасовал в эту минуту. Думаю, если бы это случилось, Порта с Малышом взяли бы дело в свои руки, но Лёве мог быть очень упорным, когда возникал вопрос принципа.
— Возьмете с собой моих раненых или нет? — спросил он таким голосом, каким даже один генерал-майор не обратится к другому.
Наступила пауза. Те двое фельдфебелей переглянулись, и я интуитивно напрягся, готовясь к перестрелке. Однако не успели раздаться выстрелы, как появилась еще одна машина, легкий транспортер для перевозки личного состава. Он остановился вблизи от нас, и мы увидели рядом с водителем офицера СС. Он лениво вылез из кабины и пошел к Лёве. Он был очень высоким, поджарым, с широкими плечами и худощавым, привлекательным лицом. Мундир его был старым, выцветшим, покрытым дорожной пылью, без эмблем на воротнике. Однако мы узнали в нем командира Двенадцатой танковой дивизии бригадефюрера «Танка-Майера», самого молодого генерала в немецких вооруженных силах[78]. Эмблемы на воротнике Майеру были ни к чему — он мог позволить себе быть оригинальным.
— Что здесь происходит, лейтенант?
Лёве быстро ввел его в курс дела. Серые глаза бригадефюрера сузились, крепкая челюсть агрессивно выпятилась.
— Отказывается брать ваших раненых?
— Отказывается брать наших раненых, — подтвердил Лёве, все еще очень бледный. — Генерал-майор, по его словам, не может загромождать машину окровавленными телами.
«Танк-Майер» обратил холодный, ясный взгляд на генерал-майора, теперь беспокойно подергивающегося.
— Я еду в свою дивизию, — торопливо сказал он. — Этот болван лейтенант не только повредил мою машину автоматным огнем, но и задерживает меня дерзким разговором вот уже пятнадцать минут.
— В какую дивизию, генерал?
— В Двадцать первую танковую.
— Вот как? — «Танк-Майер» поджал губы и задумчиво приподнял брови. — Странно слышать. Я только что расстался с генералом Байерлингом, который, как вы, очевидно, знаете, командует ею. Могу только сказать, генерал, что вы едете совсем в другую сторону[79].
Генерал-майор беспокойно потрогал монокль.
— Вы обвиняете меня в дезертирстве?
— Да, пожалуй, — негромко ответил Майер, словно эта мысль только что пришла ему в голову. И кивнул Лёве. — Займитесь им. Вы знаете, что делать.
Лёве в свою очередь кивнул Малышу, которому второго приглашения не требовалось. Под испуганными взглядами двух фельдфебелей он грубо потащил генерал-майора к телеграфному столбу на обочине и привязал его собственным блестящим кожаным ремнем. Лёве взглянул на «Танка-Майера», но тот лишь слегка пожал плечами и отвернулся.
Умер генерал-майор отвратительно. Вся его надменность улетучилась, он громко вопил, моля о пощаде, пока пули из нагана Малыша не вошли ему в сердце[80]. Оба фельдфебеля покинули его в первый же удобный миг; мы позволили им скрыться и сосредоточились на погрузке оставшихся раненых в удобный «мерседес». Колонна тронулась, «Танк-Майер» пожал руку Лёве и тоже укатил в туче пыли.
Мы пошли пешком, внезапно почувствовав подавленность после вспышки возбуждения. Оставались мы одни недолго. С рычанием подъехал мотоцикл и остановился возле нас. На нем был Вернер Крум, один из мотоциклистов связи. Он привез сообщение, что показались танки противника и нам приказано удерживать дорогу до последнего человека и последнего патрона. Лейтенант Лёве поправил повязку на голове и что-то пробормотал под нос.
— Второе отделение, колонной по одному за мной, — приказал Старик, взяв на ремень автомат.
Мы пришли в деревушку, состоявшую из нескольких беспорядочно разбросанных домов. И первым, что увидели, был разлагающийся труп парня. Мундир его был новым и сравнительно чистым, но плоть гнила.
— Давайте похороним беднягу, — предложил Старик. — Я не смогу жить здесь под его взглядом.
Вырыть могилу в той мягкой, тучной земле было не трудно. На соседнем поле росли свекла и цветная капуста; это зрелище так очаровало меня, что я стоял и смотрел еще долго после того, как остальные засыпали могилу и скрылись. Когда, наконец, я неторопливо вернулся, то застал всех следящими с испугом и возбуждением за деятельностью двух прикомандированных к нам эсэсовцев. Они что-то варили в большой кастрюле, но я не мог понять, что. Эсэсовцы так замазали крышку по краям, что она стала герметичной; неподалеку оттуда я увидел присевшего за тележкой Хайде, робко поднимавшего над ней голову.
