— Как же так?! Среди бела дня! — возмущались гестаповцы.
Два офицера и несколько гестаповцев помчались на машинах в погоню за предполагаемым похитителем. Когда они выбрались на трассу, ведущую к лесу, старший гестаповец спросил у дежурного офицера, ехавшего с ним:
— Давно произошло хищение?
— Минут тридцать тому назад. Мы завтракали, и все как будто было на месте.
— Да, время упущено!..
Партизаны проехали несколько кварталов, Алексей набросил на плечи немецкий мундир, надел высокую форменную фуражку. Люба наготове держала автомат.
Едва миновали городскую черту, гарнизонный патруль остановил машину.
— Куда следуете?
— По поручению офицера Курта Гопнера еду за продуктами для генерала, — ответил на немецком языка Абалмасов.
— Документы?
Алексей полез в карман, нащупал пистолет и готов был выстрелить в патрульного. Но тот, увидев у шофера офицерские погоны и колодки на мундире, поспешно скомандовал:
— Проезжайте!
Машина плавно взяла разбег.
— Все, Алеша? — облегченно вздохнула Люба.
— Не уверен. Крепись!
В нескольких километрах от Луцка машина свернула на проселочную дорогу и, подпрыгивая на кочках и ухабах, устремилась в сторону леса.
— Теперь им нас не достать! — заверил Алексей. — Воображаю, как там паникуют! Не заподозрят ли в соучастии Анну Остапюк?
Происшествие вызвало среди гитлеровцев панику. Больше всего их удручало то обстоятельство, что командир только прибыл, а ему умудрились преподнести такой сюрприз. Не одному перепадет за беспечность! Кто же осмелился сюда забраться? Партизаны? Но дверь особняка была заперта на ключ. В ста шагах столовая. Там находились все офицеры. А где была уборщица?
За Анной Остапюк отправились два солдата.
— Я вымыла и прибрала, что от меня еще нужно? — притворно жаловалась Анна.
— Не разговаривай! Тебе все скажут. Иди! — толкнули ее автоматами.
Анну завели в комнату, где только что спал шофер. Курт Гопнер давно утратил веселое расположение духа и с растерянным видом сидел на диване.
— Все успела сделать? — явно невпопад спросил он Анну и закурил.
— Все, господин офицер. В каждом уголке чисто.
— Когда мы были в столовой, ты никуда не отлучалась? — пристально посмотрел ей в глаза немец.
— Нет, господин офицер, никуда.
Гопнер выждал. Он надеялся в разговоре уловить особую интонацию или неосторожное слово, которые бы подтвердили его подозрения.
— А костюмы ты чистила?
Нет, господин офицер, никто не требовал.
— Ты видела, где стояла пишущая машинка?
— Как же, господин офицер. Во второй комнате, на маленьком столике. Сегодня я с чехла пыль стерла.
— А ты никого не впускала, когда нас не было? А?
— Никого, господин офицер. Вы же меня на кухню послали.
Гопнер не выдержал и крикнул:
— Что же, по-твоему, святой дух все отсюда унес?! Притворяешься? Мы из тебя это притворство выколотим! Обыскать!
Солдат грубо обыскал ее. Вынул из кармана носовой платочек, коробок спичек, сухарик.
— Где берешь сухари? — прокричал офицер, лишь бы задать ей вопрос.
— Дома, с чаем пью.
— А спички?
— Попросила у вашего шофера.
Анна осталась в комнате одна и с радостью подумала, что вела себя правильно, иначе бы уже не одна косточка хрустнула. Вспомнила последний разговор с Пашей Савельевой: «Если нервы сдают, не берись, обойдемся». «Что ты, Паша! — ответила Анна. — Я свои нервы на всю войну железными болтами привинтила!»
Сейчас жизнь сурово проверяла крепость ее нервов. Выдать себя хотя бы в малейшем — значит обречь на гибель боевых друзей и себя. Нужно и дальше держаться твердо.
Четыре часа довелось просидеть взаперти, пока жандарм приказал выйти и следовать за ним. Анна прикинулась перепуганной, забитой женщиной.
— Куда же за вами, когда я должна идти домой?
— Не балуй, баба! — строго предупредил жандарм. — На том свете тоже устроишься неплохо.
— Да я... мне домой нужно...
«Какой ужас, — волновалась Анна. — Неужели догнали? Какая беда! Но что бы ни было, все равно скажу, что никого в глаза не видела и знать не знаю. Мало ли каких шатается в городе?» Сама, казалось, поверила в этот домысел. Однако ноги подкашивались, когда ввели в жандармский участок. «Буду молчать!» — твердила сама себе.
В полночь Анну вызвали на допрос. Очень хотелось спать, слипались глаза, а жандармы нарочно сделали яркий свет, чтобы больно стало глазам. Под таким светом продержали до пяти утра. Веки опухли, слезы затуманивали воспаленные зрачки, стало больно моргать... А ей все в ухо твердили: «Не спи!»
Жандарм наигранно ласковым тоном склонял Остапюк к признанию:
— Чего упираться, ведь мы тебя знаем, ты прилежная, к тебе ничего не имеют, только скажи, кто приходил в особняк. Вот и все!
— Никого не видела, — прослезилась Анна.
Два жандарма пытались хоть что-нибудь услышать от уборщицы о тех, кто пробрался в особняк и среди бела дня похитил машину, оружие и форму. Анна упорно твердила:
— Никого не видела, я же все время была на кухне, спросите судомойку! Из столовой не уходила.
Два года Остапюк добросовестно выполняла свои обязанности, и никто не мог уличить ее в плохом отношении к работе. Не было никаких улик и на сей раз. И все-таки из-под стражи ее не освободили...
...В воздухе закружились пушистые снежинки. Они задерживались на оголенных ветвях деревьев, садились на железные крыши домов, покрывали замерзшие лужицы. К вечеру улицы Луцка, парки и скверы оделись в белый наряд.
Первый снег! Сколько радости доставлял он прежде детворе и взрослым! А ныне люди стали словно другими... Первый снег не вызывал у них радости. Каждый, кто был не с фашистами, — жил в страхе и ожидании ареста, пыток, расстрела. В тюрьмах томились врачи, инженеры, учителя, артисты, научные работники. Гитлеровцы спешили обезглавить городскую интеллигенцию. Свирепость фашистов вскипала еще больше, когда в городе то в одном, то в другом месте появлялись все новые и новые листовки, которые предупреждали:
«Фрицы, за все ответите! Смерть за смерть! Кровь за кровь!»
«Советские воины наступают по всему фронту. Близится час расплаты!»
На листке из ученической тетрадки чья-то смелая рука вывела чернилами:
«Мы ведем счет вашим преступлениям, ничего не забудем!»
А на дверях магазина для офицеров кто-то аккуратно написал мелом: «Трепещите, людоеды!»
Партизанское подполье поредело, но оно продолжало жить и бороться.
Паша Савельева, Антон Колпак и Варфоломей Баран-чук решили, что им пора вооружиться.
— Мы должны быть в постоянной готовности вступить в открытый бой, — говорила Паша.
Порадовал Баранчук — он надежно припрятал два автомата и пять гранат.
— Где? — обрадовался Колпак.
— В стоге сена, недалеко от города. Утром заберу.
— Не откладывай, пожалуйста. Чем быстрее привезешь, тем лучше, — просила Паша.
...Полозья приземистых санок легко скользили по снегу. Сидевший вместе с Баранчуком десятилетний сын Володя восторгался:
— Ух как хорошо!
У развилки шоссе Горка — Полонка — Луцк стоял мужчина в кожаной куртке. Санки с Баранчуками приближались, а он не сходил с места. Что-то недоброе почуял Варфоломей Иванович. И невольно вспомнил, что ему неоднократно грозили расправой за отказ сотрудничать с националистами. <
«Жаль, до оружия не добрался», — досадовал Баранчук и решил прибегнуть к хитрости. Остановил лошадь, слез с саней и начал возиться с подпругой, искоса наблюдая за незнакомцем. А тот по-прежнему молча стоял на месте и казался безразличным ко всему на свете. Тем и подкупил он Баранчука. «Чего я верчусь, словно на ежа сел?»
— Но! — крикнул он на буланого. Когда подвода поравнялась с незнакомцем, тот поднял руку.
Стой!
Баранчук ударил коня кнутом, однако незнакомец успел схватиться за уздечку.
— Слезай! — повелительно потребовал он.
— Я до места еще не доехал, чего же мне слезать! — упорствовал Варфоломей Иванович.
В незнакомце Баранчук узнал учителя из села Гонча-ривка, который в последнее время куда-то исчез. Баранчук побледнел: он догадался, чью волю тот выполняет и от чьего имени действует. Володя пугливо, по-детски следил за страшным, чужим человеком с пистолетом в руке. «Учитель» сел в сани сзади Баранчуков и доставил задержанных в пригородное село.
— Слезайте! — злобно приказал он.
Баранчук не спешил повиноваться, все обдумывал, как выпутаться из глупого положения, а главное — спасти ребенка. «Надо решиться». Он прыгнул на «учителя», схва-
тил его за горло и стал душить. Раздались выстрелы. Один, другой... Варфоломей Иванович упал.
Володя, в страхе наблюдавший поединок, выпрыгнул из саней и побежал.
