Анатолий потер ладони, на лице у него выступил румянец.
— Одним словом, все, что до сих пор делали погибшие подпольщики, надо делать нам. Как будто ничего не изменилось…
Наступила тишина. Только листья шелестели на ветру.
— Оно, конечно, так, но… — произнес Иван, — но их было больше двадцати, а нас трое…
— Как трое? — возмутился Борис. — Если потребуется, то будет не трое. Володьку Струка забыл?.. Недавно встретил, он чуть не плачет… Просит, чтоб простили его и приняли к себе.
— Таких не принимаем, — сурово произнес Анатолий.
— Если он однажды и провинился, так теперь ему всю жизнь не прощать? Ты неправ, Толя, — возразил Борис. — Я верю Володьке. Он чуть не умер, когда полицаи забрали тебя и майора. Он так тяжело переживал…
— На ошибках учатся… — поддержал Иван.
— Смотря какие ошибки. Через ту его ошибку мог погибнуть такой человек!.. Возможно, и подполье провалилось из-за какого-нибудь болтуна. Ну ладно, если вы оба так за него вступаетесь, берем Володьку обратно, — сдался Анатолий. — Только ты, Боря, еще проверь, правильно ли он сказал о галстуке.
— Конечно, проверю, — пообещал Борис.
— Ну, а теперь давайте подумаем, с чего нам начинать, — произнес Анатолий. — Вот у меня есть интересное письмо, — и достал из кармана смятый зеленоватый конверт. — Оно само просится в листовку… И знаете, от кого письмо?.. Ни за что не догадаетесь. От Люси…
— От Люси? Киевлянки? — удивился Иван. — Где она? Убежала с поезда?
— Не убежала, — вздохнул Анатолий. — Из Германии пишет. Послушайте, я прочитаю.
Анатолий вытащил из конверта листочек бумаги, исписанный с двух сторон.
— «Дорогая тетя Мелания! Пишу Вам, потому что Вы были дли меня в больнице как родная мама. Пишу из Германии. Работаю у бауэра, он очень богатый, сам старый, а жена молодая. У них трое детей, а нас, прислуг, семь. Тетя, если б Вы только знали, как мне тяжело здесь!.. Встаем в четыре часа утра и работаем, не приседая, до десяти часов вечера. Я навожу порядок в доме, убираю тринадцать комнат. Хозяйка вредная, каждый день жди, что кого-нибудь побьет. Совсем недавно я нечаянно свалила горшок с цветами, так она ударила меня по лицу ботинком… Я здесь «поправилась» так, что меня и не узнать. Вы думаете, что я хожу куда-нибудь? Где там, даже со двора не выпускают. Здесь такая неволя, что трудно описать. Знаю, и вам не сладко, но вы хоть дома, среди своих, а я на чужбине. Не знаю, дойдет ли письмо к Вам, девушки писали домой, кое-кому уже и ответ пришел. Если получите письмо, напишите мне. Очень переживаю за Таню, день и ночь думаю о ней, где она и что с ней. Когда я пошла на базар купить ей платьице, меня схватили полицаи, а она осталась одна. Вашего Толю тоже тогда забрали, мы виделись на бирже, он был с каким-то Ваней. Они собирались бежать.
Конечно, они мальчики, им легче. Я их попросила, если они убегут, чтобы разыскали Таню и отвели в больницу. Она еще маленькая, сама не сообразит и может пропасть. Напишите мне, тетя, о ней, напишите, пожалуйста. И о Толе напишите, убежал он или нет. Как я буду ждать от Вас письма, если бы Вы только знали! Мой адрес надо писать по-немецки, так, как на конверте. До свидания. Люся».
— Бедная девушка… — покачал головой Иван. — Была бы с нами, вместе убежали бы… Как только письмо дошло, они ж их проверяют?
— Не все проверяют, — отозвался Борис. — Наши соседи тоже получили такое письмо от дочери… Вы уже написали ей ответ?
— Написали. Вчера.
— Таня где, и сейчас в больнице?
— Нет, одна медсестра забрала ее к себе домой. Пришли из комендатуры и сказали, чтобы ноги ее там не было.
— Такая малышка, а смотри, догадалась, сама пришла в больницу. Скажи ты, не заблудилась. А Люся еще боялась…
Помолчали. Задумались.
— Ну как, годится письмо для листовки? — первым нарушил тишину Анатолий.
— Годится, — сказал Борис.
— Только не надо называть никаких имен. И о Тане, наверное, выбросить, — заметил Иван.
— Конечно, об этом не нужно, — согласился Анатолий. — Я думаю, такая листовка сейчас крайне необходима. У Гитлера не хватает солдат, поэтому он мобилизовал в армию всех мужчин. И даже одноглазых, хромых, стариков и подростков. Видели на станции, каких на фронт везут?.. А теперь у них в городах и селах некому работать, вот и хотят, чтоб наши люди работали. Пускай все знают, что их там ожидает, и каждый, как может, избегает вербовки.
— Об этом так и надо написать в листовке: прячьтесь от набора, не попадайтесь в руки полиции, а попадетесь — убегайте в дороге, с поездов, иначе вас ждет в Германии рабство и гибель.
— И подпишем листовку от имени подпольщиков, так, как они назывались: Молодежный партизанский отряд.
Володя Струк давно искал удобного момента, чтоб помириться с Борисом, Анатолием и Иваном и снова дружить. Ему было мучительно больно и обидно, что он вышел у них из доверия. Володя знал: ребята не сидят сложа руки… Не один раз читал листовки с красной звездочкой внизу и по почерку догадывался — некоторые из них писал Борис. Возможно, ребята были даже связаны с подпольной организацией, которую раскрыли гитлеровцы; ведь Тамара, двоюродная сестра Бориса, тоже состояла в ней.
Конечно, он виноват, очень виноват и заслужил суровое наказание. И, собственно, наказан, да еще как наказан — сколько времени не дружат ребята с ним!.. Уже можно бы и простить. Как они не могут понять, что он ничего плохого не хотел, просто ошибся! Сейчас сам удивляется: каким надо быть дураком, чтоб сказать про такое, да еще кому — придурковатому Ваське, Ваське, который лишь бы сберечь свои деньги и зажигалки, выдал полиции майора! Однако сказал же… Может, ребята обвиняют еще за то, что крикнул возле копны? Но попробуй не закричи, если берут клюку и вот-вот ткнут ею в сено, где находится дорогой тебе человек! И они бы тоже закричали… Теперь, если бы они помирились и дали ему какое-нибудь задание, никогда не подвел бы. Научен…
В последние дни Володя часто и подолгу ходил возле двора Бориса, а Борис словно и не замечал его.
И вдруг заметил… Подошел к Володе, посмотрел на него внимательно, выждал минуту и спросил:
— Кого ждешь? Или, может, просто так?
— Жду, — признался Володя. — Тебя жду.
— Ну, дождался. Что дальше?
— А что дальше, не знаю… — растерялся Володя. — Говори ты.
Борис задумался, потом стукнул себя пальцем по лбу.
— Ага! Вспомнил! Слушай, Володька, а правда то, что ты говорил? Про пионерский галстук?
— Правда. А что?
— А то, что сейчас пойдем к тебе и проверим…
— А почему ты не веришь?
— Сейчас такое время, что никто никому не верит. Война…
— Тогда пойдем.
Они направились к Володе во двор, подошли к бересту. Володя топнул ногой по сухой земле и произнес:
— Вот здесь.
— Хорошо, — ответил Борис, — теперь неси лопату.
Молча принес Володя лопату, снял пиджачок, положил его на траву, копнул раз, второй, третий… Наконец под лопатой что-то заскрежетало, показалась фанерная коробочка. Володя схватил ее, осторожно раскрыл. В коробочке лежали, аккуратно завернутые в клеенку, галстук и серебристый железный зажим, на котором пламенел эмалевый пионерский костер.
— Ну вот, — произнес с облегчением Володя, — а ты не верил!
Борис обнял его за плечи.
— Довольно! Закопай свой галстук, еще рано его доставать, и скорее пойдем в хату, я тебе что-то скажу. Есть и для тебя работа. Только чтоб больше не было ошибок. Понял?..
Вскоре лубенцы читали новую листовку.
«Письмо из неволи» — так называлась она.
Потом начали появляться листовки, рассказывающие о положении на фронте, листовки-призывы, в которых неизвестные смельчаки призывали население бороться с оккупантами. А еще кто-то на станции повыкручивал краны в цистернах, и все горючее вытекло; кто-то бросил камень в вывеску районной управы; кто-то проколол шины и насыпал песку в радиаторы автомашин.
Вольф медленно поднялся и направился к окну, занавешенному белой шторой, позвал Бориса:
— Подойди-ка сюда!
Борис подошел.
Следователь потянул за шнур, и штора поползла вверх.
— Видишь? — следователь показал головой за окно.
Во дворе перед самым окном зловеще торчала свежевыструганная виселица. С перекладины свисала петля.
— Видишь? — тихо повторил следователь. — Это приготовлено лично для тебя… Не веришь? Подойди поближе, посмотри, вот и клеймо на столбе: «Борис Гайдай, диверсант и бандит. Каждому, кто пойдет его дорогой, будет то же самое». Так что, парень, сегодня заканчивается твой земной путь… Отправишься туда, откуда уже никто не возвращается… Сознайся наконец, назови своих руководителей, и я прикажу разобрать виселицу…
Борис посмотрел на виселицу, на фанерную доску, на которой написана большими черными буквами его фамилия, и отвернулся.
