Борис посмотрел на виселицу, на фанерную доску, на которой написана большими черными буквами его фамилия, и отвернулся.
— Что же ты молчишь? Почему не спасаешь себя? — уставился на него колючим глазом Вольф. — У тех, кто тебя обманул, кто толкнул в пекло зла, жестокие души и злые сердца. Прокляни их, и я сейчас же отпущу тебя, ты выйдешь на улицу, пойдешь домой, где столько дней и ночей тебя ожидает мать… Сознайся, кто твои наставники!..
— Я все сказал, — твердо произнес Борис. — Наставников не было.
— Это твое последнее слово? Ты все обдумал?
— Все.
Белая штора ползет вниз, закрывая светлый квадрат, в котором виднеется, словно на экране, зловещий призрак смерти — виселица…
Сталинград!
Это слово гитлеровцы сначала произносили громко, весело — там их армия продвигалась вперед, брала какие-то руины, бывшие некогда жилыми зданиями и театрами, корпусами заводов и фабрик… Потом, когда огромная армия фон Паулюса застряла в тех развалинах, когда она уже не могла продвинуться ни на шаг, это слово стали произносить с тревогой. И вот под Сталинградом Красная Армия окружила армию Паулюса… Фашисты заговорили о городе над Волгой шепотом…
Один за другим через Лубны шли эшелоны на восток, к Сталинграду. Сталинградская битва требовала подкрепления. Гитлер объявлял мобилизацию за мобилизацией.
Стало совсем опасно выходить на улицу, на базар и вообще в город — всех хватали, заносили в реестр и отправляли в Германию.
Анатолий Буценко снова попал за высокий забор биржи труда, его снова бросили в вагон и отправили в неволю, но он бежал и на этот раз. Когда вернулся, сказал и Ивану и Борису:
— Надо искать выхода. Заберут, как цыплят, и упрячут в какую-то шахту или на завод, откуда уже не вырвешься.
— Надо устраиваться на работу, — заявил Иван. Кто работает, тех в Германию не берут.
— В депо! — предложил Борис. — В депо у меня много знакомых.
На следующий день вечером все собрались у тети Марии. Грусть и горе поселились в ее опустевшей квартире. Две смерти подряд — слишком много для одного сердца. Тетя Мария почернела, сгорбилась, голос у нее стал слабый, безразличный… Пригласила ребят сесть, а сама подошла к окну и замерла. Ни проклятий, ни стона, ни плача. Само немое горе.
Вскоре пришел Нестор Малий и его постоянный помощник на паровозе Петр Миронченко.
— Люблю дисциплинированных, — сказал Малий и поздоровался с каждым за руку. — Или, как говорит Карл Клоц, — аккуратных.
Все уселись на стульях. Тетя Мария вышла из комнаты, тихо притворила за собой дверь. Нестор Малий закурил, помолчал. Наконец промолвил:
— Даже не знаю, что и сказать, ребята, но с одним из вас пока что дело не выгорает.
— Почему? — спросил Анатолий.
— А потому, что берут только двоих. Просил Курыша за всех, а он — нет. «Не дозволено, — заладил. — Пан Клоц согласен принять двоих». Даже сумка с махоркой не помогла…
— Курыш — это такая собака, что без разрешения Клоца и вздохнуть не посмеет, — сердито процедил сквозь зубы Петр Миронченко. — До того, негодяй, выслуживается перед врагами, даже голос своего хозяина копирует, подвывает ему, как собака…
— Нам сначала хотя бы двоих устроить, а потом как-нибудь и третьего постараемся… Москва не сразу строилась…
— Тогда пускай они устраиваются, — тяжело вздохнул Борис, — а я подожду.
— Чего ж так? — поинтересовался Малий.
— Они постарше, их скорее заберут в Германию. Меня пока не трогают.
— Правильно, — согласился Миронченко. — Это по-товарищески…
Договорились, что завтра Анатолий и Иван придут в депо, сначала поговорят с Курышем, потом пойдут на прием к Клоцу.
— Когда войдете, — наставлял Малий, — снимайте шапку. Курыш это очень любит.
— И не забудьте поклониться, — добавил Петр Миронченко.
— Вот это уже и нет! — рубанул ладонью воздух Иван. — Не буду кланяться предателю, не приучен.
— Надо иногда и к этому приучаться, — поправил Малий. — Голова не отпадет, а делу поможешь…
— Сколько ж они платят таким, как мы? — спросил Анатолий.
— Плата у них, сам знаешь, условная… Нам по четыреста рублей в месяц, а вам дадут по двести…
— Как раз хватит получки на два стакана соли, — улыбнулся Миронченко.
— А еще будете получать на день по двести граммов просяного хлеба.
— Ну что ж, — улыбнулся Анатолий, — условия подходящие, мы их принимаем. Только так, чтоб про Бориса не забывали…
— Не забудем, — пообещал Малий.
На этом и разошлись.
Однако все сложилось не так, как хотелось.
Вернувшись домой, Иван застал у себя в хате полицая.
— Где ты ходишь? — набросился полицай. — Полдня тебя ожидаю. Давай быстрей собирайся, поедешь с подводами.
— Никуда я не поеду. Меня уже приняли в депо, — соврал Иван. — Завтра выхожу на работу.
— Ничего не знаю, — сказал полицай. — Староста велел привести тебя, я и приведу, а там сами разбирайтесь. Бери в дорогу побольше еды, одежду…
Пришлось подчиниться.
Староста и слушать не захотел о депо, еще и выругался: как это так — без его разрешения куда-то пошел наниматься!..
Всю ночь Ивана и четырех возчиков продержали в старостате. А утром под конвоем они повезли на санях к фронту теплую одежду, конфискованную у крестьян для гитлеровских солдат.
На работу с Анатолием вместо Ивана пошел Борис.
Первый, кто их встретил в проходной депо, был Григорий Курыш — высокий, длиннолицый, с хитрыми маленькими глазками человек.
Ребята сняли фуражки, поздоровались.
На приветствие Курыш не ответил, оглядел каждого, задумался.
Что это за ребята? Не принесут ли они в депо новых забот? Со старшими проще, у каждого дети, а детей надо кормить, они просят хлеба, пусть даже из проса и отрубей. Хуже с молодыми. У них ни жены, ни хозяйства, ни детей. С таких все и начинается. Что ему терять, этому сорвиголове?..
Курыш уже хотел было уйти — они постоят-постоят и отправятся восвояси, — но не сдвинулся с места. Он ведь обещал помочь. И магарыч получил — целую сумку махры, на которую уже выменял килограмм соли… Да и Клоц несколько раз напоминал, чтоб подыскали двух обтирщиков — в депо сейчас около сорока паровозов, работы прибавляется с каждым днем… И вот как глядит прицепа Малий: глаз не сводит, словно напоминает про махорку, словно предостерегает… Ну, черт с ним, пускай устраивает своих выродков…
Курыш махнул рукой. Ребят пропустили.
— Работать будете или баклуши бить? — спросил он хмуро.
Они молчали, мяли в руках шапки.
— Агитация? Саботаж? Листовки?..
Ребята молчали.
— Ну, смотрите мне, чтоб не подвели! Пошли.
Подошли к конторке. Курыш приказал подождать у двери, а сам долго вытирал ноги. Наконец осмелился и постучал.
Когда вышел Клоц, ребята его сразу узнали, хотя никогда раньше не видели. Низенький, с круглым брюшком, румянец на полном лице, голубые глаза — именно такой, как о нем рассказывал Нестор Малий.
Курыш объявил Клоцу, зачем он привел ребят. Тот подошел, похлопал обоих по плечам, по животам, засмеялся:
— Карош пацан! Любит арбайтен? Али любит спайт? Карош пацан. Давай работай на меня, а когда ваши придут, будешь на них работайт. Карош?..
Он еще раз похлопал ребят по плечам и приказал Курышу принять обоих на работу.
Ребятам выдали ботинки на деревянных подошвах, брезентовые комбинезоны и по целой куче разного тряпья.
— Будете обтирать паровозы, — сказал Курыш. — Немцы народ культурный, они выше всего ставят чистоту, так что смотрите мне!..
Ребята раньше могли часами простаивать на вокзале, рассматривая паровоз. Что-то было в нем грозное и таинственное. Паровоз тяжело дышал, и казалось, будто он с трудом сдерживал свою огромную силищу, которая рвалась из его могучей груди. А эти стальные сверкающие руки-рычаги? Подумать только, паровоз двумя металлическими рычагами двигает сразу все колеса, толкает все вагоны и вытаскивает их на какую угодно гору…
Теперь в депо Анатолий и Борис могут целых десять часов — во время своей смены — не только рассматривать паровозы, но и лазить по ним с тряпками, все ощупывать. Однако когда паровоз «горячий», ребятам запрещено даже близко подступать к нему.
Вот стоит под парами черный великан, готовый вырваться на простор и оглушить своим громким, пронзительным свистом степи и леса. Все в нем красиво, чисто, смазано, фыркают клапаны, выпуская пар — излишки — с неудержимой силой. Сейчас выйдет из конторы машинист, легко подымется по стальным ступенькам в будку, даст гудок, повернет рычаг, паровоз крутанет свои колеса так, что искры полетят в разные стороны, тронется с места, потом пых-пых — и застучит по сверкающим рельсам. Жаль только, что все паровозы работают на фашистов, им помогают…
