— Что вы ищете? — услышал он полный негодования голос Екатерины Митрофановны.
— Если не скажешь, где спрятан летчик, — донеслось до Захара, — мы всех вас расстреляем!
Говоривший замолчал, видимо, наблюдая за впечатлением, которое произвели его слова.
— Одним словом, — зло обронил тот же голос, — тебе придется плохо, если не будешь вести себя, как добрая христианка. А быть христианином — значит помогать немецкому командованию, говорить правду. Да известно ли тебе, что за укрывательство советских командиров грозит смерть? Да, да, смерть! Всем, в том числе и твоим детям!
Над головой ходуном заходили, жалобно застонали половицы. Захару потребовалось немало усилий, чтобы подавить охвативший было его страх. Боялся не за себя — за мужественную женщину и ее детей.
После некоторого молчания вдруг снова раздался гортанный голос. На этот раз он был приторным и сладким.
— Сынок, помоги своей маме. Скажи, где спрятан дядя, и мы уйдем от вас.
После небольшой паузы, показавшейся для Захара вечностью, до его слуха донесся детский голос:
— Нема у нас дяди.
Кто-то грубо выругался. Послышался шлепок, один, другой; мальчика били. Раздался детский плач.
— Зачем бьешь ребенка?! — вступилась мать.
Невыносимо было слышать все это и ощущать свое бессилие. Хотелось вскочить, одним махом подняться по лестнице и разрядить по насильникам обойму!
— Будешь говорить?! — свирепел все тот же голос.
— Я все сказала.
Послышался удар. Хитали показалось, что кто-то упал на пол и тихо застонал. По вискам стекал пот, липкий, холодный. Все чувства были обострены, тело дрожало от нервного перенапряжения.
Очевидно, было уже за полночь, а фашисты все еще не уходили. Несколько часов подряд они рыскали по хате и вокруг нее, надеясь найти летчика. В их голосах и гортанных выкриках было что-то страшное, дикое. В какой уже раз слышал он все тот же злобный голос:
— Тебе ничего не будет, скажи, где он прячется?
Надежды на то, что немцы уйдут, уже не было, и он стал готовиться к решительному бою. Теперь для Захара ясно, какую он совершил ужасную ошибку, согласившись спуститься в погреб. Судя по голосам, в хате было около десятка посторонних людей. Хитали внимательно вглядывался в окружающий мрак, мысленно пытался представить себе их. Он с большим трудом сдерживал себя, чтобы не выйти преждевременно. Тогда конец не только ему, но и всей семье. Екатерина Митрофановна не проронила ни одного лишнего слова. Она снова и снова повторяла то, что уже говорила раньше. Эта женщина оказалась сильнее непрошеных гостей, и в этом скоро убедились незадачливые пришельцы. Потеряв терпение, они пошли на крайности. До Хитали донесся крик. Затем послышались частые удары. И опять раздался тот же голос:
— Солдаты для тебя перед окном яму роют. Говори! На виселицу вздернем!
Опять послышались удары. А затем крики:
— На виселицу ее, суку… Да и щенят туда же…
Говоривший злобствовал, стучал ногами. В конце концов немцы ушли, очевидно, поверив в то, о чем так единодушно твердили Шляпкины. Так закончился первый день пребывания Хитали в Михайловке.
Начались дни тревожного ожидания, наполненные заботой со стороны Шляпкиных и Мальцевых. Именно эти две семьи взяли опеку над летчиком. Со временем они перевели его в старый, полуразрушенный сарай, носили ему туда пищу и лекарства.
Наступил ноябрь. Небо совсем поблекло и потемнело, холодный ветер гнал колючую поземку. В сарае стало холодно. И хотя летчик был в добротном полушубке, в валенках, все же чувствовал холод, особенно ночью, когда усиливались морозы.
Захар часами неподвижно лежал на сеновале, уткнувшись в пахучую сухую траву. Порой ему казалось, что это сон, в который он погрузился в тот октябрьский день 41-го.
Наверное, так уже устроен человек, что все самое хорошее в полной мере оценивается им только на расстоянии. Не было, пожалуй, такого дня, чтобы мысленно не побывал Хитали в своем полку, не повстречался со своими товарищами.
Скорее, скорее бы зажили раны! И тогда — снова в свой полк!
Находясь в полном одиночестве, Захар прислушивался к малейшему шороху, который доносился до него. Но кругом стояла тишина. Словно все забыли о нем. Самому выглянуть на улицу нельзя — в селе хозяйничали фашисты.
В такие минуты он с тоской смотрел на безмолвную дощатую дверь сарая. Но вот дверь открывалась, и на пороге появлялась Наташа. Невысокая, гибкая, с фигурой гимнастки, она научилась бесшумно проникать в сарай. Черный локон, выбившийся из-под платка, падал наискосок на высокий чистый лоб. В больших глазах тревога за него, Захара. Остановившись на пороге, Наташа искала его глазами, а увидев, что Хитали есть, жив, вся сияла от радости. Обычно, справившись о его самочувствии, Наташа начинала рассказывать новости, которых с таким нетерпением ожидал раненый. Она рассказывала, что происходит в селе, какие слышны вести с фронта, о действиях местных подпольщиков.
Они часто говорили о смысле жизни, о счастье. Наташа, как могла, пыталась приободрить летчика, вселить в него уверенность в скорое выздоровление, в то, что он снова будет в небе бить ненавистных фашистов. Она начала приучать его ходить, несмотря на острую боль в ноге. Тренировка проводилась с неумолимой строгостью — каждый день не менее двух часов.
Стиснув зубы, чтобы не стонать от боли, Хитали стоически выдерживал, казалось бы, немыслимые перегрузки, шагал в темноте от одной стенки к другой, балансируя руками в воздухе, как акробат на канате.
Безмерно радовались Наташа, Екатерина Митрофановна, Савелий Мальцев и те, кто помогал прятать летчика, когда, плача от радости, Захар сообщил им; что ноги начинают слушаться и он несколько шагов сделал сам, без помощи посторонних.
Как-то, придя в сарай, Наташа поразила Захара своим мрачным видом. В глазах девушки стояли слезы, а лицо было печальным и строгим.
— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Захар.
Не глядя на него, девушка проговорила:
— Связной пришел!..
— Вот здорово! — вырвалось у Захара.
От избытка чувств он не в состоянии был сказать еще что-нибудь и только горячо пожимал руку девушки. Еще бы! Ведь он так давно, с таким нетерпением ожидал этого дня.
— Скорее, скорее, — торопил он, готовый прыгать от неожиданно нахлынувшего счастья.
Но стоило только взглянуть на Наташу и встретиться с ее потухшим взором, как становилось неловко за свою неуместную радость. Предстояло расставание. Что сказать ей в утешение? Какие слова найти, чтобы девушка поняла его и порадовалась вместе с ним?
Вспомнилась родная Грузия, мать, ее глаза и тронутые серебром, зачесанные на затылок черные волосы. Тяжелой была жизнь у нее, и поэтому она больше всех других знала цену счастью. Кто знает, может, их встреча тоже счастье? И теперь, когда им придется расстаться, не прощается ли он со своим счастьем? Усилием воли подавив волнение, Захар хрипло сказал:
— Чего мы ждем?
Наташа, нахмурив брови, нервно дергала узел платка и молчала. Словно впервые увидел Хитали красивое ее лицо, всегда сияющие, а сейчас такие грустные глаза. Он коснулся руки девушки, сам того не замечая, крепко сжал ее. Наташа кивнула в сторону хаты. Они вышли из сарая.
Встревоженные, сорвались с деревьев и загалдели на разные голоса галки. Захар шел за Наташей, которая время от времени тревожно оглядывалась по сторонам. Лицо его горело как в огне. Войдя в хату, он увидел, что вся семья в сборе.
Встретившись с взглядом хозяйки, летчик заметил в глазах ее тревогу. Екатерина Митрофановна стала уговаривать, чтобы он перед дорогой побыл часок с ними. Хотелось, ой, как хотелось ему, отвыкшему от людей, посидеть с ними, ставшими теперь для него такими близкими, но Захар знал, что этим подвергает их опасности, и стал торопливо прощаться.
Ночь выдалась темная, хоть глаза выколи. Шли долго, не останавливаясь. Идти пришлось наощупь, по бездорожью, петляли, словно зайцы, стараясь незаметно обогнуть занятое фашистами село. Шедшая впереди Наташа стала часто оглядываться вокруг, а через некоторое время свернула в сторону какой-то посадки. Пройдя несколько шагов, она неожиданно остановилась, затем выжидательно посмотрела на своего спутника.
— Скоро начнет светать, — с ноткой беспокойства проговорила она.
Только теперь Хитали почувствовал свинцовую усталость в ногах. Однако надо идти. Проводник может уйти, не дождавшись их, и они ускорили шаг. Все время молчавшая Наташа, вдруг оживилась и показала вперед. Сквозь предутренний туман на горизонте Хитали увидел одинокую фигуру. Это, очевидно, был проводник.
— Долго заставляете себя ждать, — проговорил невысокого роста мужчина, пожимая им руки. Блеснули в темноте его настороженные глаза. Проводник поторопил:
— Скорее, скорее! До рассвета надо быть на той стороне.
