Быстрым шагом Выдрыч направляется на КП. Он всегда озабочен. Пожалуй, нет у нас человека более занятого, чем комиссар. Всюду надо успеть, со всеми поговорить, да еще и найти подход к каждому. И несмотря на эту занятость, мы знаем, если нужно, для каждого из нас Выдрыч найдет время и для душевного разговора, и для помощи.
Комиссар старше нас лет на десять. Он всегда в гуще дел. Его видят на всех стоянках эскадрильи, но чаще всего в воздухе. У него живой ум, кипучая энергия, завидная техника пилотирования. В боях против белофиннов Выдрыч сделал более сотни боевых вылетов. Он — отличный пилот, и каждый считает за честь лететь вместе с ним. При всей мягкости в отношении с подчиненными Выдрыч требователен до мелочей, не терпит нарушений летной дисциплины, не прощает «шапкозакидательства», недооценки противника, не терпит высказываний вроде: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». На это резко отвечает: «В Калмыкии нет кустов…»
В ожидании вылета как-то чрезмерно напрягаются мускулы, учащенно бьется сердце, ознобным покалыванием пробегают мурашки по спине — не терпится скорее подняться в воздух.
Над полевым аэродромом хозяйничает степной ветер. Механик прячет нос в пропитанный бензином воротник комбинезона, но не спускает глаз с самолета, который выруливает на взлетную полосу. Вот горбатый «ил» остановился на старте. Рев мотора усиливается. В кабине, наглухо закрытой фонарем, комиссар полка. Он связывается по радио с командным пунктом.
Да, слух у комиссара тонкий. Уловив в гуле наушников сигнал к вылету, Выдрыч первым пошел на взлет. Самолеты взлетают по одному с двадцатисекундным интервалом. Через пару минут оба звена воздухе. Курс — на запад.
Хитали был немало польщен, что летит с комиссаром в одной группе. Он знает, что майор любит плотный боевой порядок, и поэтому держит машину с небольшим превышением по отношению к ведущем движением ручки управления парирует нежелательное увеличение угла атаки. Плоскостью немудрено закрыть самолет ведущего, и тогда опасность столкновения резко возрастет.
Выглянуло солнце и словно развеяло огненным дыханием облачность. Все вокруг повеселело, вспыхнула пламенем бесконечная желтизна калмыцкой степи.
Чтобы проскочить линию фронта, нужно искусство ювелира, выдержка и хладнокровие спартанца. Не раз Хитали ходил в бой с комиссаром, учась у него тактическому мастерству, выковывая в себе необходимые качества воздушного бойца. И все-таки чувствовал: не обрел он еще то чутье, без которого не может быть настоящего воздушного бойца.
По договоренности на земле летчики должны были сделать несколько заходов на цель. Показалась вражеская колонна, и ведущий пошел в набор высоты. Вслед за ним идем и мы. Словно бы впервые для себя открываешь неоглядную степь с ее бедной растительностью и единственной дорогой, идущей от Астрахани до столицы Калмыкии — Элисты.
Наконец, цель перед нами. Небо усыпано черными шапками разрывов. По команде ведущего вся группа включается в атаку, самолеты увеличивают угол пикирования. Каждый летчик самостоятельно открывает огонь из пушек и пулеметов.
Не без трепета в душе наблюдает Хитали, как под крылом самолета разбегаются в стороны фашистские солдаты, мелькают, словно в калейдоскопе, автомашины, пушки, танки и бронемашины.
Засыпав колонну снарядами и пулями пушек и пулеметов, «эрэсами» и десятками осколочных бомб, оставив позади себя горящие автомашины и танки, ведущий начинает разворачивать самолет на повторный заход. Начинается разворот — крен градусов шестьдесят. Как бы не отстать от ведущего. От перегрузки рябит в глазах. Хорошо видны разрывы бомб: они легли кучно, перекрыв голову колонны фашистских машин.
При выводе самолета из пикирования я неожиданно почувствовал тяжесть на ручке управления. Самолет резко потянуло на кос, словно он умышленно начал пикирование. Пришлось выйти из боя. Очевидно, что-то неладное с рулем высоты. А тут еще начал душить кашель: в горячке боя я не заметил, как кабина наполнилась дымом, и только теперь понял: поврежден мотор.
Приоткрыл кабину, и дым унесло потоком воздуха. А мотор чихает, дает перебои. Гляжу — справа, в центроплане, огромная дыра, видно, прямое попадание зенитного снаряда. Машина становится тяжелой, ручку управления приходится тянуть обеими руками. От напряжения ноют плечи.
Развернувшись на 90 градусов, возвращаюсь на свой аэродром, одновременно вглядываюсь в карту, чтобы точно определить свое местонахождение.
На миг оторвавшись от карты, вижу рядом самолет. Узнаю Хитали. Он кивает мне: дескать, не робей, дойдем. И сам выходит вперед. Сразу отлегло от сердца. Даже ручка управления, кажется, стала послушнее.
Впереди еще сорок минут полета. Пытаюсь подстроить приемник, чтобы установить связь с Хитали. Из отдельных обрывков его слов заключаю, что повреждено еще и хвостовое оперение.
Наконец, подходим к аэродрому. Выпускать шасси? Но тогда самолет потянет на нос. Идут секунды. Неужели придется сажать мой «ил» на «брюхо» и вывести из строя на несколько дней?
Привычным движением устанавливаю кран на выпуск. Тотчас загорелась левая зеленая лампочка, а правая не зажглась. Может, перегорела? Нет, указатель на правой плоскости не встал вертикально.
Хитали, заводящий меня на посадку, несколько раз повторяет, что правое шасси не вышло. Пытаюсь выпустить аварийно, весь взмок от напряжения, пересохло во рту, а правое шасси по-прежнему не становится на место.
Делаю один, другой круг над аэродромом, встряхиваю машину с крыла на крыло, но результат тот же: правое шасси не выходит.
Принимаю решение садиться на одно колесо. Передаю об этом по радио. Хитали напоминает, чтобы садился на запасную полосу, а сам уходит на повторный круг.
Наконец связываюсь со стартовой радиостанцией. Принимаю команду с земли садиться левее «Т». Все в один голос твердят: «Садитесь!». Легко сказать, а как сесть на одно колесо? Там, на земле неспокойно: мечутся люди около посадочных знаков, к финишеру подкатила полуторка. Никогда бы не подумал, что самолетные часы могут так медленно отсчитывать время: стрелки словно замерли на месте, и лишь секундная — тонкая, беленькая, с заостренным носиком, — подпрыгивая над каждым делением, напоминает, что сейчас машина коснется грунта.
Если мне удастся удержать самолет с левым креном на одной точке опоры до полного угасания скорости, то опускание на правое крыло все же произойдет на большой скорости. Острая консоль на правой плоскости «запашет», машина «клюнет» на нос и может зарыться в грунт. Тогда самолет перевернется «через голову». Из такого кульбита нечего и думать выйти невредимым.
Все тот же голос с земли по-прежнему напоминает, чтобы я садился левее посадочных знаков. Запасная посадочная полоса значительно уже, чем основная. Попаду ли на нее?
Вижу поперечное полотнище «Т» — оно с правой стороны подвернуто. Сигнал ясен: не выпущено правое шасси. Хитали перешел на прием, очевидно, не хочет перебивать разговор наземной станции, с которой непрерывно передаются команды. Он проходит рядом со мной и показывает клевком самолета, куда надо садиться. Напрягаю все силы, чтобы как можно точнее приземлить машину около посадочных знаков.
Сажаю самолет, как обычно. Решаю: как только левое колесо коснется земли, сразу создам крен в сторону выпустившегося шасси и так буду удерживать до самого конца пробега.
Привычно нахожу рукоятку триммера[2] руля высоты и выкручиваю ее до отказа на себя. Доворачиваю самолет вдоль посадочных знаков, стараясь не сбавлять обороты мотора. Стоит только чуть-чуть их уменьшить, как самолет тотчас затягивает в пикирование.
Устанавливаю угол планирования. Остается определить, когда убрать газ. Знаю: стоит чуть потянуть сектор газа на себя, как машина энергично провалится вниз, ударится единственным колесом о землю и сделает «козла». Тогда и второго колеса не досчитаешься.
Сейчас очень важно найти правильное решение, чтобы сохранить машину. Легче всего «припечатать» самолет на «брюхо». И никто не обвинит, ведь создалась аварийная обстановка. Но кто мне выделит потом другой самолет? А остаться «безлошадным» — самое последнее дело.
С трудом выравниваю машину. Мотор затих, выключаю магнето и не дышу, жду касания с землей. Оно должно быть максимально мягким, иначе машину не удержать в горизонтальном положении и она повалится на правую плоскость, под которой нет опоры.
Вот, наконец, неуловимо, даже как-то нежно, коснулось колесо грунта. Машина бежит на одном левом колесе. Но вот элероны обессилели, опускается правое крыло. Машина продолжает катиться. Но скорость постепенно гаснет.
Наверное, с земли моя посадка выглядит безграмотной, ведь мало кто знает, что помимо невыпустившегося правого колеса еще повреждено управление. Поэтому я и вынужден был разогнать машину до такой большой скорости.
