С обеих сторон располагались различные министерства и ведомства, школы, лавки, хлебопекарни, частные виллы.
Сашка наблюдал урывками в зеркало за генералом. Сорокину было на вид лет сорок. Он был подтянутым, но рано состарившимся, с седыми волосами и красными сосудиками возле носа и на самом носу.
Генерал затягивался сигаретой и чуть хрипловатым голосом говорил, больше себе самому, нежели шоферу:
– Слева, параллельно этой дороге идет другая, поуже, прямиком к Политехническому институту выходит… Никогда не ездил по ней?
– Знаю, конечно, товарищ генерал, – отозвался Сашка. – Ее «духовкой» называют. Нам запрещено по ней ездить.
– … «духовка», м-да…нас на ней в восьмидесятом чуть было не сожгли заживо…
Они проехали развилку, где солдаты из Царандоя, афганской милиции, останавливали и досматривали машины. Один солдат хотел было тормознуть «Волгу», но заметил за рулем советского водителя в форме.
Потянулись виллы, миновали советское посольство, обнесенное двухметровой стеной. Невдалеке, на пустыре около посольства, одиноко торчал допотопный броневик с открытым кузовом – афганские солдаты несли дежурство.
Слева от посольства находились дуканы, и Сашка на секунду-другую покосился на развешанные перед входом джинсы.
Под мостом осталась речка Кабул, которая мутным, жиденьким, зелено-коричневым ручейком пересекала весь город. На берегу полупересохшего русла афганцы полоскали одежду, купали детей, мыли посуду, машины, и если бы они не оправлялись еще в этот грязный сток, речушка бы наверное давно пересохла.
В конце улицы, там, где она упиралась в площадь, на самом видном месте красовался огромный плакат-портрет афганского короля начала века Амануллы Хана с роскошными усами, во френче, портупее, с красными петлицами.
Обычно советские военные и гражданские лица, работающие в Кабуле, начинали спорить, кто это на самом деле – герой гражданской войны Блюхер или же Берия, и дивились, отчего так афганцы почтительно относятся к советским деятелям сталинской эпохи. И, обычно, под конец спора приходили к выводу, что афганцы, также как и советские люди, почитают сильные личности и сильную руку, и тоскуют по тем временам, когда был порядок.
Весь путь до аэродрома Сорокин курил, уйдя в воспоминания о вводе войск, о подполковничей бытности. Пропихивали они тогда дивизию зимними дорогами через тоннель на Саланге, задыхаясь от солярных и бензиновых выхлопов. Серпантин был сужен сугробами, машины скользили по заледенелой дороге. Колонна с танками и бронетранспортерами застряла. Скинули в пропасть застрявший грузовик.
Вспоминал он, как ехал по незнакомому Кабулу и страшно захотелось мандаринов. На каждом углу он видел сработанные из дерева двухколесные повозки с наполненными мандаринами лотками. Приказал тогда водителю бэтээра остановиться, спрыгнул вниз и подошел к одному такому лотку. В кармане были только советские рубли. Протянул продавцу пятерку. Продавец повертел в руках незнакомую синенькую бумажку, отдал назад. Тогда Сорокин достал десятку. И десятка не произвела на афганца никакого впечатления. Ну, черт с тобой, решил он, и вынул из глубины кармана купюру в двадцать пять рублей. Продавец отрицательно покачал головой.
А как-то раз на новеньком «Уазике» отправился он в город из части, и около кабульского Университета остановила его толпа девушек-студенток, несколько сот человек, выволокли из машины, испачкали какой-то краской, его и водителя, забросали помидорами и тухлыми яйцами!
На словах все было просто и ясно: интернациональная помощь, защита южных рубежей. Партия говорила одно, а на деле все иначе представало, и все вынуждены были мириться с этой двойственностью.
Чуть было не сожгли заживо… В феврале это было, накануне Дня Советской Армии. Совещание проводил тогдашний член Военного совета. Возвращались в дивизию поздно, стемнело уже и решили, чтобы не терять время, рвануть напрямую, по «духовке», как назвал ее Сашка-шофер, так быстрее: к Политехническому институту, там налево, к элеватору, и вниз, по краю Кабула прямо в дивизию, в район «Теплого стана» – так окрестили его советские.
«Духовка» была совершенно свободна, ни одной встречной машины. Улицы опустели, дуканы закрылись, хотя обычно в это время магазинчики работали, и керосиновые лампы бросали свет в темноту улиц.
Сорокин сидел на броне, свесив ноги в командирский люк, жмурился от холодного встречного ветра. БТР вписался в крутой поворот и начал тормозить – впереди, в ста метрах, перегородив улицу, выросла толпа афганцев.
– Праздник у них какой, что ли? – сказал Сорокин, и крикнул вниз, лейтенанту, который сидел на командирском месте внутри бронетранспортера: – Давай на малой скорости, потихоньку. Расступятся!
Толпа проглотила БТР и дальше не пускала. Дурацкая ситуация! В первые минуты Сорокин растерялся. Он пытался приветливо улыбаться афганцам, махал рукой, в ответ получал откровенно враждебные возгласы. Народ вдруг забурлил, как море во время шторма, заклокотал от ненависти к советским военным.
«Аллах Акбар! Аллах Акбар!» – пронеслось по толпе. Сорокин снял висевший на открытом люке автомат, щелкнул предохранителем, передернул затвор, выстрелил вверх. Что-то ударило его сзади по голове, палка вроде, хорошо что он был в меховой шапке, она смягчила удар. Полетели камни. Он пострелял еще несколько раз в воздух, одиночными. Толпа продолжала напирать на бронетранспортер. Пришлось спешно и потому неуклюже, – Сорокин даже в один момент почувствовал, что застрял в люке, занервничал, – спускаться под броню, спасаясь от камней, наглухо закрыть все люки.
Впившись в триплекс, ждали. Гулко отдавались удары по броне: камнями, лопатами, мотыгами. Кто-то запрыгнул на бронетранспортер, стучал ногой в люк. Однородная, яростная толпа с искаженными лицами сжимала машину со всех сторон.
Прошло минут пять. Лейтенант первым из троих в бронетранспортере прервал молчание:
– С факелами идут!
Кто-то из афганцев швырнул в бронетранспортер бутылку с керосином или бензином, потом факел, броня вспыхнула сверху, огонь побежал вдогонку за разлившейся жидкостью. Афганцы отпрянули от машины.
В кабине запахло дымом. Лейтенант ждал приказа. По щекам подполковника катились капли пота.
– Сгорим, товарищ подполковник, – выдавил наконец из себя лейтенант.
– Ну, сынок, выбирай., – сказал Сорокин механику-водителю. – Или сгорим заживо или вперед.
В кабине появился дым. Лейтенант закашлял.
Зарычали моторы, БТР стронулся с места, резко дернулся вперед. Раздался крик, второй, третий. Машина набирала скорость, разгонялась, подпрыгивая по человеческим жизням, как по кочкам на проселочной дороге.
Метров через двести они вырвались из толпы и понеслись, как сумасшедшие, врезаясь и опрокидывая встречные машины, по темному городу.
На территории дивизии солдат вылез из бронетранспортера и направился к казарме, оставив работающий двигатель. Сорокину показалось, что парень весь седой вдруг стал…
На одной из центральных улиц «Волга» остановилась, пропуская справа «Тойоту» с открытым кузовом. Кузов с верхом был завален разрубленным на части верблюдом. На кровавых мясных кусках лежал хазареец лет девяти, чумазый, в штопаной-перештопаной голубой нейлоновой куртке. Видимо, мясо еще отдавало теплом, и согревало парнишку – он смеялся, махал всем рукой, что-то лепетал.
Над аэродромом барражировали вертолеты, прикрывая собой заходящий на посадку Ил-76-ой. Самолет спускался по спирали, малюя в небе, словно мелом, черточки с закорючками – следы отстреливаемых тепловых шашек, похожие ловушки отлетали и от вертушек.
Часовые на воротах вопросительно уставились на «Волгу» с афганскими номерными знаками. Один из десантников остался стоять за приваренной к воротам красной звездой, второй с ленцой вышел к машине, заглянул из-под нависшей на глаза каски в кабину.
– Что вы как мухи сонные возитесь! – прикрикнул на часового шофер Сашка.
– Откуда машина?
– Машина генерала Сорокина, из штаба армии, давай, открывай ворота…
– С афганскими номерами пропустить не могу.
– А вот этот пропуск не видишь?! – ткнул в лицо часовому картонный прямоугольник Сашка.
– Для аэродрома другой нужен.
– Не тяни резину!
– Подождите, я сначала доложу…
– Идиотов поставят на пост… – пробурчал привыкший к более уважительному отношению со стороны часовых Сашка.
– Я извиняюсь, товарищ генерал, – вернулся десантник, – но машину пропустить не могу.
– Ладно, – Сорокин вышел из машины. – Я сообщу, когда приехать за мной, думаю, что дня три-четыре там пробуду. Счастливо! Поезжай осторожней!
– Не волнуйтесь, товарищ генерал, Алексей Глебович, все будет в порядке. Я сейчас прямиком обратно в штаб армии поеду. Последнюю фразу Сашка проговорил не глядя на генерала. Неудобно ему было прямо в глаза врать.
