От далекого Терека донесся грохот рвущихся авиабомб. Обвальным огнем крушили ночь глухие удары зениток. По темному небу в отдалении взбрызгивало множество колючих огненных искр. Трепетные клубки взрывов относило в сторону тыла противника.
— Вот это здорово, слышь! С оживлением вскрикнул Бугаев.
— Чему ты радуешься? — удивился Симонов.
— Нет, вы обратите внимание. Дают жару, а? — восхищался Бугаев. Какая фантастическая картина!
— Товарищ майор, вас к телефону, — крикнул телефонист. — Из полка просят.
Едва коснувшись ухом телефонной трубки, Симонов сразу узнал возбужденный голос гвардии майора Булата.
— Симонов, ночка, ночка-то хороша, а?
— Не имею оснований радоваться. В чем дело?
— Эх, ты — тоже!.. Наши бомбили немцев у Микенской. И знаешь, по чьим данным?
— Нет, не знаю.
— Рождественский на полном разбеге! Действует наша разведка!
— Ну-у! — радостно закричал в трубку Симонов.
Положив телефонную трубку, он потянулся рукой в карман за кисетом, молча улыбаясь.
Ночь закончилась спокойно, штаб батальона по-прежнему находился вблизи хатенки с проломом в стене. Наступил жаркий удушливый день. Симонов читал газету, сидя на пороге домика, словно глотая горячий воздух. К нему подошел санитар, протянул записку, сложенную треугольником.
— От военврача Магуры, — пояснил он. — Она просила ответа. Разрешите ожидать?
— Не будет ответа, — громко сказал Симонов, но сейчас же спохватился и поспешил смягчить свой тон. — Идите в санпункт, письменного ответа не будет.
Как только санитар ушел, Симонов прочитал записку: «Товарищ гвардии майор, — писала Магура, — имеете возможность увидеть интересного человека. Срочно приходите, жду. Магура».
Симонов поймал себя на том, что ему не безразлична эта записка. «Ладно, нечего упорствовать, — подумал он, — выяснить надо наши отношения, чтобы до конца все было».
Но не пройдя и трехсот метров, он остановился. Он готов был повернуть обратно, однако уже было поздно. Навстречу ему шла Магура, а рядом с ней вышагивал стройный и подтянутый, рослый красавец майор Ткаченко.
— Здравия желаю, — еще издали закричал Ткаченко. — Що, разопрели? Ось у вас жара, аж вуха сверблять.
— А у вас что, прохладней, наверно?
— Та мой же батальон северней расположен. У нас климат пивничный. Приходь охладиться — гостем будешь.
— Спасибо, — поблагодарил Симонов и пообещал: — вот, может, война кончится скоро, а тогда уж к тебе на галушки…
— Та нащо ждаты, по чарке горилки и зараз бы за будущую победу — приходь.
Симонову не нравился наигранный тон Ткаченко, явно старавшегося помешать Андрею Ивановичу спросить у него: «Вы к нам по делу?». Впрочем, Симонов и не намеревался поставить Ткаченко в такое затруднительное положение.
— Так не прийдешь, ни?
Симонов не ответил. Ткачеснко щелкнул каблуками, вскинул руку к пилотке и четко повернулся. Он ушел, покачиваясь на высоких стройных ногах, не оглядываясь.
— Самоуверенный человек, — сказала Магура, жмурясь от солнца, взглядом провожая майора Ткаченко. — И все-таки он интересный человек. Правда, Андрей Иванович?
— Кому что нравится… О вкусах не спорят, — молвил Симонов. «Что же это, — подумал он, — надо мною смеяться вздумала она, что ли? Интересного мужчину показать решила!»
Они направились к медпункту. Идя в ногу с майором, Тамара Сергеевна продолжала:
— Странный какой-то этот Ткаченко… Как вы думаете, Андрей Иванович?
— Мне кажется, вы сами странная, Тамара Сергеевна.
Помолчав немного, она сказала:
— Искренне удивляюсь тому, что не питаю отвращения к этому Ткаченко. А ведь следовало бы, навязчив он до невозможности. Порой глядит на меня маслеными глазами, потом вдруг задумается. У вас вот, Андрей Иванович, усики щеточкой, седеть начинают, а у него еле-еле намечаются — светлорусые, почти золотистые. Вы не обратили внимания?
— Нет, — сдержанно ответил Симонов. — Его усами не интересовался. Невдомек было, что «золотистые» усики со временем привлекут внимание…
— Вы смеетесь, Андрей Иванович?
Медленно шагая рядом с Магурой, Симонов глядел перед собой. В душе у него кипело.
— Не смеюсь я, Тамара Сергеевна. Очень внимательно слушаю вас. Слушаю и думаю, что иногда с человеком может твориться такое, с чем он справиться, совладать бессилен, будто им управляет чужая, а не его воля. Зачем ему надо, этому человеку, обманывать себя? Вырастет у него чувство к другому человеку — вместо того, чтобы честно признать это, он продолжает прятаться, двоиться… К чему?
— Да что вы! — отмахнулась Магура. — Откуда оно могло взяться, чувство такое?
— Может быть, это и не чувство, а игра? — вдруг сказал Симонов и быстро, пытливо заглянул Магуре в лицо.
Но Магура, очевидно, не поняла вопроса. Все с той же простотой и равнодушием она продолжала:
— Всякой женщине, так же, как и мне, наверное, приятно, когда за нею ухаживают. Но это же совсем, совсем не то, о чем вы подумали, Андрей Иванович. Очень интересно наблюдать, когда у вашего брата разыгрывается воображение.
Симонов не любил отступать, не умел исправлять резко высказанное. Он никогда не хлопал по плечу солдата или командира ради того, чтобы расположить их к себе. Перед близкими ему людьми не произносил слова «извините», если даже делал им больно. Но угадывалось, что за внешней его грубостью всегда скрывается искреннее чувство. Вот и сейчас он спросил напрямик:
— Зачем вы хотели свести меня с майором Ткаченко?
— Свести с майором — никогда! — запротестовала она.
— А что означает ваша записка? — Симонов полез было в карман. — Как вам известно, я вышел из такого возраста, чтобы в кошки-мышки играть. Я покажу вам…
— Не трудитесь, — строго сказала Магура. — Интересного человека увидите. Идемте быстрей.
«Интересный человек» сидел на носилках, слегка наклонившись набок и выставив вперед забинтованную ногу, придерживая ее повыше колена. Хотя лицо его казалось застывшим, сам он всем телом точно нарочно выказывал свою психическую неуравновешенность, — плечи его подергивались, пальцы рук нервно шевелились, весь он был словно наэлектризован. Взглянув на майора, пленный офицер рванулся с носилок. Но Магура помешала ему встать.
— Сидите! — сказала она, повелительно указывая на носилки. — Эта необходимость для раненых у нас совершенно исключается.
— Разве он говорит по-русски?
Магура утвердительно кивнула головой.
— Танкист? — спросил Симонов.
Глядя на Симонова во всю ширину воспаленных глаз, пленный молчал.
— Тамара Сергеевна, когда он попал к вам?
— После танковой атаки.
— А как он попал?
— Расскажите, Шапкин.
— Разрешите, товарищ гвардии майор, обратился военфельдшер Шапкин. — Я знаю, как он попал.
Шапкин поправил на голове пилотку и начал залихватским тоном:
— Танк этого, — он кивнул на пленного, — выворотился из-за бугра. Вглядываюсь, — на броне белой краской слон намалеван. Режет с ходу прямой наводкой. А тут батарея наша… Лейтенант Игнатьев пушечку круть стволом к этому слону — ба-бах! Прямо в бок — искры, мать честная… — Слон-то, как слепой, водит хоботом. А ему второй раз — ба-бах! Эх, пламя-то из этого слона… А Игнатьев кричит: «Еще разок по башне!» Врезали ему в третий раз — тут прислуга и поперла из танка.
— Это интересно, Шапкин. Вот как офицер попал?.. Прислуга же перебита была?
— Товарищ гвардии майор, оказывается, что не вся перебита. Командир добрался до высоты. Удрать хотел — не вышло, осколочное ранение в ногу. Го-ордый, со мной не разговаривает.
— Что же это вы, господин прекрасный, не желаете говорить с военфельдшером? — обратился Симонов к пленному.
— Я есть офицер немецкой доблестной армии, буду говорийт русский старший офицер.
Симонов многозначительно подмигнул, обмениваясь с Магурой взглядом.
— А я и есть старший русский офицер, — холодно бросил комбат.
Откинув голову, пленный долго глядел на майора.
— Что я должен говорийт?
— Когда ваш чертов Клейст будет убираться с Кавказа?
— Когда ему разрешийт фюрер!
— Никак не раньше?
Пленный промолчал.
— А какие пехотные части стоят против нас? И какие переброшены за Леднево в пески?
Пленный не отвечал. Лицо его с синеватыми прожилками было обращено к майору, но холодные, остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль. Темные, испачканные мазутом волосы слиплись и торчали в разные стороны острыми колючками. Злой рот был крепко сжат, и губы вздрагивали.
— Думаешь, что ты у нас первый? Хочешь, я расскажу, какие у вас здесь части?
Офицер упрямо отмалчивался.
— Чем же он «интересный человек»? — повернувшись к Магуре, с упреком спросил Симонов. — Ну, молодчик, придется тебе заговорить в другом месте. Тамара Сергеевна, отправьте в штаб полка.
