всегда добрые…»-с такими мыслями Валерка смело покатил в коридор, повернул дверной замок и, когда открылась дверь, увидел на пороге военных с оружием, в масках и с касками на головах. В наступившей темноте было трудно разглядеть цвет формы, но когда луч фонарика упал на рукав одного из солдат, то Валерка чётко рассмотрел красно-чёрный шеврон с надписью «Азов».
– А взрослых никого нет дома, – растерянно произнёс мальчишка и попытался загородить инвалидной коляской вход в прихожую.
– А вони не потрибни, хлопец, – произнёс на западноукраинском диалекте первый ворвавшийся в квартиру военный, – нам хата твоя дуже подобатися. Зрозумивши?
– Не понял, дядя, а вы кто? А где тётя, которая с вами была?
– Ты шо, москаль? А ну-ка, що треба сказати на слова «Слава Украине»?
– Я не москаль. Я мариуполец. Я тут один живу. Уходите. Пожалуйста! У меня сегодня день рождения, – начал отвечать испуганный мальчишка.
– Слава Украине! Що ты мовчати? – уже вскричал взбешённый вояка.
– Я русский, я не понимаю вашу речь.
– А расвэ в школле дэтэй не учат украинскому яззыку? – вдруг заговорила женщина в такой же, как и у всех, форме, но с неизвестным Валерке затяжным акцентом.
– Я не учусь в обычной школе. Меня учили мама и бабушка на дому.
– А гдэ тфои родитэлли?
– Маму и бабушку убили там, на площади, когда они стояли за водой. А папа уехал далеко, и я не знаю куда.
Пока Валерка отвечал на вопросы женщины-солдата, другие военные быстро занесли и расставили у окон какие-то зелёные ящики, большой чёрный пулемёт и несколько винтовок с оптическими прицелами. Валерка видел такие в кино по телевизору и сразу понял, что эти люди пришли не с добром.
– Так, сначит, ты не украинский малчик? – продолжила разговор женщина в камуфляже и маске.
– Я же сказал, что я русский и живу тут один. Я жду, когда придёт тётя Наташа и принесёт еды. Я есть хочу.
– На, восми, покушай. Это фкусно, – сказала женщина и протянула мальчику пластинку жвачки.
Валерка поднял удивлённые глаза и тут же улыбнулся, сказав:
– Это же резинка, и её не едят.
– Ты очэн умный малчик, но на этом мы сакончим наш расгофор, – сказала женщина, повернула инвалидную коляску к себе спинкой и подкатила её к балконной двери.
Быть может, впервые в жизни в ребёнке сработало внутреннее чутьё крайней опасности, и Валерка вцепился худыми пальчиками в колёса коляски, чтобы остановить их движение, но в это мгновение кто-то широко распахнул двери балкона, и двое военных, подхватив коляску с боков, резко сбросили её вместе с мальчишкой вниз…
* * *
Стоял жаркий июльский полдень. Возле подъезда многоэтажного дома было заметное оживление, вызванное приездом судмедэкспертов, прокурорских, военнопленных под конвоем. Заметно поседевшая, но ещё молодая на лицо женщина, вытирая краешком платка накатывающиеся слёзы, что-то рассказывала под запись молодому следователю прокуратуры. Тут же на скамейке, возле клумбы, где возвышалась надмогильная насыпь, сидел, опустив голову, часто и глубоко затягиваясь папиросой, солдат. Опалённые, неровно стриженные короткие волосы, чёрные от копоти руки и стёртая добела гимнастёрка говорили о многом. О том, что не в тылу прохлаждался солдат, о том, что каждой пуле не кланялся, о том, что честно шёл сквозь огонь и смерть на помощь своему городу, к своей семье, к сыну, которому обещал после победы претворить его самую заветную мечту в жизнь… Не успел…
Потом, уже на могиле Валерки, отец установит табличку с его именем и периодом жизни, где трагичным образом день рождения мальчишки совпал с днём его гибели.
* * *
Где ты теперь, солдат? Идёшь ли ты и дальше дорогами войны? Бьёшь ли ты врага? Мстишь ли оголтелым нацистским зверям за погубленную семью и собственную разорванную войной судьбу? Верю, что идёшь, бьёшь и мстишь! Верю, что не будет фашистам пощады, на каком бы языке они ни говорили, в какие бы одежды ни рядились, какого бы цвета ни была у них кожа, на каких бы островах ни прятались они от возмездия!
Так было всегда, так будет и дальше, пока не отомщён каждый погубленный ими ребёнок! И месть наша должна быть такой жестокой и беспощадной, чтобы в жилах всех последующих поколений мракобесов, думающих возродить нацизм и фашизм, стыла кровь и отбивалась любая охота поднимать руку на наш народ, на наши семьи, на наших детей!
Мариуполь. 2022 г.
О том, как я не стал охотником
Шло третье лето войны на Донбассе…
Служба на огневой имеет свой утверждённый порядок, когда боевая работа чередуется постоянным обустройством нехитрого хозяйства, приходящего в разлад после «приветов» из-за линии соприкосновения или долгой непогоды, а также чисткой и мелким ремонтом оружия, которое никак не должно подвести в ответственный момент. И если на смену бытовой суете не приезжают грузовики с боекомплектом, то солдат обязательно посвятит время сну, которого так не хватает на войне.
Есть ещё одно тревожное и беспокойное времяпрепровождение – дозор на дальних подступах к расположению батареи… Вроде и далековато от позиции, куда точно могут быть нацелены стволы вражеских гаубиц, миномётов или, чего доброго, ракетных установок, однако не раз и не два только на моей памяти первый же прилёт приземлялся далеко впереди орудий, рядышком с окопчиком дозорного поста. На войне может быть всякое, даже то, чего не может быть в принципе, или вообще. Как-то выставили молодого безусого парнишку так, чтобы первый бой батареи издалека посмотрел да обвыкся с непривычки, а тут, как назло, первый и единственный снаряд, долетевший до наших позиций, прямиком в десяти метрах от него и воткнулся. Хорошо, что в «лисьей норе» заховался. Жив остался, спасибо провидению, только переломанный весь и контуженный на всю голову в неполных-то двадцать вёсен.
Случалось и мне дневать и ночевать в таких дозорах. Служба на войне всех уравнивает, независимо от возраста и семейного положения. Стар ты или млад, но твою лямку за тебя тянуть другой солдат не подписывался, тем более в добровольческой армии, куда на аркане никто никого не тянул, ни в окопы на передовой, ни на огневые позиции, ни в разведку за линию фронта.
Короткая июньская ночь уже начала низко пригибаться к пашне, покрытой ростками подсолнуха. Утреннее безмолвие нарушалось редким всплеском рыбы в мутных излучинах Кальмиуса. В зарослях ракиты и кустарника, густо окутавших берега реки, слышалось слабое ворошение невидимых глазу местных обитателей. Новая жизнь начинается. Странная она на войне, когда ежедневно с сумерек до полуночи воздух, насыщенный пороховой гарью, сотрясается выбивающим
