— Да не вениками, — улыбнусь я. — Камрань — слыхали такое слово?
— Нет, — скажет большинство.
— Конечно, — пожмут плечами отдельные знатоки. — Это где «Витязи» разбились… [3]
— Правильно, именно там, — вздохну я. — Так вот, эту базу на юге Вьетнама нам после войны передали в долгосрочную аренду. Там есть аэродром, способный принимать даже стратегические бомбардировщики, и стоянка для военных кораблей. Вьетнамцы в счет полученного вооружения также помогали строить там станцию для слежения за спутниками. А наши летчики оттуда летали на патрулирование южных морей, наши моряки оттуда совершали дальние походы. Считайте, мы поддержкой коммунистов обеспечили себе военное присутствие в Юго-Восточной Азии. А это дорогого стоит.
— Так уж и дорогого… — усомнится кто-то. — Столько денег вбухали…
— Думаете, американцы в своих европейских и азиатских союзников меньше? — ехидно уточню я.
— Ну… — пожмет плечами собеседник.
— Ну вот и славно, — отвечу я.
…Мы уйдем из Камрани лишь в конце двадцатого века. Еще долгие годы после развала Союза там будут присутствовать наши военные, — и лишь в 2000 году договор о долгосрочной аренде Камрани будет расторгнут. Хотя нам предлагали ее за сущие копейки, в которые обходилась эксплуатация одной (!) атомной подлодки… Но военное командование сочло базу нерентабельной, — и мы потеряли последний азиатский форпост советской империи…
Грустно, читатель. Очень грустно.
Май 2008 года. Электричка Москва — Монино.
Народу в вагоне было всего ничего: несколько рассредоточившихся по вагону разновозрастных теток, двое парней, да старик в черном плаще. Парни от самой Москвы разговаривали о самолетах. Один был в джинсовом костюме и в очках, другой в камуфляжных штанах и черной куртке. Старик, сидевший рядом с ними, прислушивался от нечего делать, но молчал.
Электричка, зашипев дверями, отделилась от перрона Мытищ и стала с нарастающим гулом набирать скорость. За окном проплывали сонные дома и деревья. Солнце еще не разогнало тучи, застлавшие небо, и потому погода была отнюдь не праздничной. Лязгнула дверь. Из соседнего вагона появился небритый дядька в потрепанном камуфляже, державший в руках старенькую гитару.
— Граждане пассажиры! — хрипло провозгласил он. — С Днем Победы вас! Кому сколько не жалко…
Ударив по струнам, он запел «Эх, дороги». Пел он не слишком умело, но старательно. Кто-то полез за мелочью, а кто-то даже не обернулся.
— И еще одна песня… тоже ветеранам, но других войн, — произнес певец, когда отзвучал последний аккорд.
Электричка почему-то остановилась на перегоне между двумя станциями. Было необычайно тихо. Примерившись, мужик взял первый аккорд и негромко запел:
Поверь, рассказ мой не из тех историй,
Что с армии привозят пацаны,
В моей судьбе была война, которой
Не числится в истории страны…
Старик вздрогнул и удивленно посмотрел на певца. А тот продолжал:
Нам было двадцать, сыновьям России,
Готовым грудью встать за всю страну…
Виновных нет. Мы сами напросились
На неофициальную войну.
Мальчишки, не судите Бога ради!
Мы думали, нам крупно повезло, —
С приятелем летать в одном отряде
Бок о бок, так сказать,
К крылу крыло…
Умолкли и обернулись теперь и те двое парней, только что ожесточенно спорившие о каком-то «Дугласе». А дядька вдруг запел громче и решительней:
На стол все документы и награды,
И с этого мгновенья ты — никто.
Разведка — что слепой полёт над адом,
Сначала — мы, вьетконговцы — потом.
И лезвие огня сверкало ярко,
Предутреннюю вспарывая мглу,
Когда на форсаже взлетала «спарка»,
Похожая на тонкую иглу…
Теперь певца слушали уже все. Умолкли даже тетки в дальнем конце вагона. Старик бросил взгляд в окно — и обомлел, явственно увидев темно-зеленый самолет, одиноко стоящий на асфальтированной площадке в сотне метров от железной дороги. Нелепо и несуразно смотрелась боевая машина среди облезлых гаражей и сараев. Поезд вдруг тронулся с места и понесся прочь, набирая скорость. Самолет мелькнул и пропал за строениями, — но старик сразу узнал его. Машина времен его лейтенантской юности. «Балалайка»…
— Откуда ты взялся тут, друг? — едва слышно пробормотал он, тщетно ожидая — не появится ли самолет снова в просветах между постройками.
А певец продолжал:
Тот профиль самолёта в белых звёздах
Наверно, мне не позабыть уже…
И тень ракеты класса «воздух-воздух»,
И перегрузки в диком вираже…
Моей машины бренные останки
Неслись к земле чадящей головнёй,
А в вышине два белозубых янки
Беззлобно хохотали надо мной.
Стучали колеса. Поезд удалялся от Мытищ, и с каждой секундой старик все больше убеждался, что самолет ему не привиделся.
Мне повезло, — меня на третьи сутки,
Почти что как в кино, отбил десант.
Потом хирург, большой любитель шутки
Спросил, — ну как, мол, там, на небесах?
Я лишь мычал, наркозом оглушённый,
Но с той поры, хоть столько лет прошло,
Мне снится запах операционной
В сопровожденьи непечатных слов.
Да я-то ладно, мне господь отмерил
За тех парней, что к звёздам вознеслись,
Обидно вот, что те, кому я верил
От нас так суетливо отреклись…
Но навсегда со мной, как запах хлеба,
Тот сон, в котором, всем смертям назло,
Мой самолёт в тропическое небо
Вонзается серебряной стрелой…
И, чуть помедлив, певец закончил:
Си-и-иние
Небеса над Росси-и-ею,
Облака в белом инее
И закаты в росе-е-е!
Горько-о-о нам:
В царстве неба жестоко-ого
Тридцать пять было соколов,
Уцелело лишь семь…[4]
Утих последний аккорд, и мужик, сняв замызганную кепку, пошел по проходу между сидений.
— С-сукин сын! — с восхищением пробормотал старик, торопливо нашаривая в карманах мелочь. Две или три разнокалиберных монетки там все-таки нашлось. Отыскалось несколько монет и у парней.
— Ты откуда эту песню знаешь? — поинтересовался старик, когда певец подошел к ним.
— Напели как-то, — пожал плечами парень. — А я запомнил…
— Хорошая песня… — сказал старик, опуская рубли в кепку. — Спасибо, сынок.
— Не за что, отец. С наступающим! — певец пошел дальше. Звякали монеты, шелестели мелкие купюры, которые ему щедро накидали в кепку остальные пассажиры.
— Простите… вы летчик? — спросил парень в очках. — Летали во Вьетнаме?
— Да, летал, — кивнул старик. — Я был инструктором. Вьетнамцев на МиГ-21 учил летать.
— А с «Фантомами» встречались? — спросил второй.
— Было пару раз. Но случайно. Тренируешь, к примеру, курсанта, отрабатываешь атаку воздушных целей ракетами. Взлетаешь, значит, с ним на «спарке», две ракеты у тебя есть. А тут на тебе, «Фантом»-разведчик идет мимо аэродрома. Ну, и пускаешь… а там уже как получится.
— А сбивать удавалось? — уточнил парень в очках.
— Один раз видели, как он потом упал. Этого вот засчитали. А другой раз американец ушел.
— Здорово! — парни переглянулись. Потом тот, что был в черной куртке, спросил:
— А награды у вас есть за эту войну?
— Есть. Орден потом дали, — ответил старик. — А вы сами, я гляжу, в авиации понимаете. На кого учитесь?
— Я на авиатехника, — сказал парень, — а он — на психолога.
— Понятно, — усмехнулся старик. — А я думал, вы оба — авиаторы.
— Да не, — поправил очки второй. — Я скорее любитель. Просто нравятся самолеты.
— Понимаю. У меня с этого же начиналось, — улыбнулся старик. — Правда, в мои годы попроще было стать летчиком, но у вас еще все впереди.
— Я думаю, со временем получится и у меня, — ответил юноша.
Всю дорогу они разговаривали о том, о сем, изредка переключаясь на тему вьетнамской войны и авиации. Потом, когда голос машиниста возвестил с потолка, что поезд прибыл на конечную станцию, выяснилось, что им в разные стороны: парни направлялись в авиационный музей, а старик — в гости к своему сослуживцу. Тепло попрощавшись, они разошлись.
