Турбин обеими руками вцепился в сжимавшую кинжал кисть, не давая ей опуститься ниже. Но чеченец загоготал, налег всем телом, преодолевая сопротивление. Медленно, по миллиметру, жало опускалось.
Высвободив левую руку, Турбин уперся в колючий подбородок чеченца, задирая ему голову. Тот затейливо выругался, но делал свое дело.
Мир для него сфокусировался на поблескивающем острие, которое, несмотря на все усилия, безудержно приближалось. Вот оно проткнуло ткань пятнистой куртки, кольнуло льдом кожу. Сламывая последнее сопротивление, чечен сдавил ему горло…
Хватка внезапно ослабла, душившая пятерня соскользнула с потного горла. Боевик захрипел, из приплюснутого носа потекли извилистые струйки.
Затухающим взором Турбин успел увидеть появившегося рядом Кошкина, державшего автомат за ствол, как дубину…
* * *
Хлесткие пощечины привели его в себя. Он с трудом приподнял налитую свинцом голову, озираясь на убитого боевика, что лежал у стены, разметав руки.
— Вставай! — тормошил его Кошкин.
Взявшись за протянутую руку, Турбин поднялся.
— Да давай же… — Кошкин всучил ему автомат и потащил по коридору. — Уходить надо… «Чехи» повсюду!
Непонятно откуда вынырнул грязный, как черт, лейтенант, закричал дурным голосом:
— Какого?..
Добавив разухабистым матом, он швырнул Кошкина к лестнице.
— Убирайтесь отсюда!!! Живо!..
Перевалив до сих пор пребывающего в прострации Турбина через подоконник, Володька следом выпрыгнул наружу.
В школе продолжали трещать очереди…
* * *
Вымотанный ночным противостоянием Шамал Исрапилов шел по школьным коридорам. Он выдавил отсюда федералов, но вынужден признать: они дрались отчаянно. И обречено.
Он потерял за ночь троих убитыми и пятерых ранеными, и школу брал горсткой людей, не дожидаясь обещанного подкрепления. Он пошел ва-банк, и он выполнил приказ. Квартал до сих пор под контролем. А то, что он не стал преследовать отступивших солдат, имелись свои причины.
С лестничной площадки к нему сошел пулеметчик Али.
— Ваха погиб.
— Знаю…
Ваха был хорошим бойцом. И до войны, когда крушил соперникам зубы на боксерском ринге, и минувшей ночью. Он не был военным, оружия до этого в руках не держал. Но умер красиво, как полагается настоящему мужчине и воину.
В столовой его ждал неожиданный сюрприз. Возле раздачи, на коленях, сведя пальцы на затылке, лицом к стене стоял пленный.
— Что нам с ним делать? — спросил командира армянин Вахтанг, сидевший с автоматом на обеденном столе.
— Кончить, — высказал свое мнение Али и взвел затвор.
От металлического щелчка механизма солдат содрогнулся, повернул вполоборота голову.
— Отвернись, сука! — приказал Вахтанг и заржал, когда пленный поспешно исполнил команду.
Ополченцы стекались в столовую посмотреть вблизи недавнего противника, и этот вздрагивающий от страха солдат вызывал у них презрительные смешки.
— Как твоя фамилия? — задал вопрос Шамал.
— Клыков. — Солдат развернулся, в готовности отвечать на любой вопрос. — Рядовой Клыков… Я… я никого не убивал! Я даже не стрелял… Вы спросите у него, — он с мольбой посмотрел на давящегося смехом Вахтанга. — Он вам подтвердит.
— Чего же ты здесь делаешь?! — рыкнул на него Али.
— Я исполнял приказ! Я не мог отказаться… Командиры велели…
— А если бы они тебе велели биться об стену, тоже бы стал?
Солдат опустил голову.
— Вы думали, что нохчи такие бараны? Что их на испуг возьмете? А?..
— Нет… — промямлил тот, не поднимая головы. — Не убивайте… я ранен.
Правая его штанина была и самом деле намокла от крови, липла к ноге. Вахтанг, завернув в столовую, успел подранить его.
«Жаль, — думал Шамал. — Жаль, что не убил сразу».
— Где твоя войсковая часть? Номер? Фамилия и звание командира? — вел допрос Али, хотя всем до лампочки была фамилия российского военоначальника, приведшего в их город солдат, как и номер войсковой части. Али попросту издевался над пленным, опуская его на самое дно унижения, и сам от того получал моральное удовлетворение.
Солдатик шмыгнул носом.
— Командир батальона майор Сушкин. Но он погиб… Там лежит. — Показал на комнату отдыха поваров. — Я правду говорю, можете проверить!
Али сходил в поварскую и вышел, брезгливо плюясь.
— Точно. Там он… Поджаренный, как шашлык.
— Ну вот, — оживился пленный. — Я же говорил… Я не вру…
И от его сбивчивых фраз Шамалу сделалось еще более тошно. Этот цирк пора было кончать.
— Идем со мной.
Взяв солдата за бушлат, выдернул его к выходу. Тот захромал, с испугом косясь на обступивших дудаевцев.
Вытолкав пленного в конец коридора, Шамал показал на стену.
— Вставай.
Прочитав на его лице приговор, рядовой Клыков затрясся. Колени его не держали, он сполз на пол.
— Не убивайте… — просил он, с ужасом глядя в черный зрачок автомата. — Я же ничего не сделал… Я не стрелял! У меня мама…
Отвернувшись и ненавидя самого себя, Шамал спустил собачку. Прогрохотала короткая очередь.
— У… меня… же… мама… — заваливаясь, непослушными губами прошептал Клыков.
Но его никто не услышал. Раздраженно гоняя по скулам желваки, Шамал уходил по пустынному школьному коридору.
Рядовой Степанов топтался в тесном окопчике, разминая озябшие ноги. По земляным стенкам, неровно обрубленным штыками саперных лопат, стекала на дно талая вода. Отсыревшая обувь противно хлюпала.
Он нес службу в качестве наблюдателя и часто посматривал на поле, что разделяло их батарею и городскую, окутанную дымами пожаров, окраину. Снег устилал поле белым ковром, выделяя черные островки редкого кустарника и вымахавший в человеческий рост чертополох. В городе постоянно ухало, и даже здесь, вдали от него воздух подрагивал.
«Все-таки повезло, что попал не в пехоту, — рассматривая в бинокль очертания Грозного, размышлял Степанов. — Не представляю, что бы делал, окажись т а м?..»
Т а м шли жестокие бои, а им, артиллеристам, пока не довелось вблизи узреть реального противника.
Зато стреляли много.
Пришлось попотеть, таская из ящиков тяжеленные снаряды и забрасывая их в казенник. Орудия били залпом, земля подскакивала под ногами. Потом из казенника вылетала дымящаяся гильза. Степанов нанизывал ее на палку и оттаскивал, складывая в кучу. В ушах до сих пор сидели тугие пробки…
«Скорее бы смениться. До темноты…»
В обязанностях наблюдателя (что днем не так уж и сложно) — не проворонить чеченцев, если они дерзнут напасть на батарею.
Иное дело ночью.
Ночи здесь непроглядные, слабенький ПНВ[14] дальше, чем на двадцать шагов, не берет. И прожектор не выход, действует на боевиков как приманка. Прошлой ночью снайпер постреливал на огонек. В ответ высадили пять коробок из АГСа. В стрелка вряд ли попали, потому как посланная с рассветом разведгруппа лежку его обнаружила, а следов крови — нет…
Смеркалось. Небо потемнело, от снеговых ли туч, или от стелящихся дымов разбомбленного нефтекомплекса; потянуло северным ветром. Взяв бинокль, Степанов бегло осмотрел поле.
Видимость уже не та, все сливалось, но на дороге ему привиделись люди. Он подкрутил диоптрии, настраивая резкость.
Зрение его не подводило. По направлению к батарее двигалась какая-то группа.
* * *
— Где? — Дедовский шумно спрыгнул в окоп и вырвал у него бинокль.
— Да вон… товарищ прапорщик. Возьмите правее.
Он не сразу увидел их, потом, пристально вгляделся.
— Не похоже не боевиков… А, Степанов?
— Не могу знать, товарищ прапорщик.
— Не похоже… — повторил и снова поднес окуляры к глазам.
Слишком открыто они передвигались. Не маскируясь, в отличие от дудаевцев. Тех хлебом не корми, дозволь подползти как можно ближе.
«А вообще, кто их разберет…»
— Тащите АГС! — скомандовал он. — Наряду занять позиции.
Команду исполнили незамедлительно. Автоматический гранатомет на трехногой станине установили на бруствере. Наводчик подцепил круглую коробку с гранатами, рванул на себя стальной тросик затвора.
Отодвинув его, Дедовский сам поймал в оптику движущуюся группу, прикинул расстояние, подкрутил наводку. По окопу, задевая узкие, оплывшие от влаги стенки, пробежали бойцы, защелкали автоматами.
— Без моего приказа не стрелять! — оповестил Дедовский.
«Свои или нет?! — маялся он. — А вдруг это Васнецов?..»
Достав сигнальную ракету, выстрелил ее в сгущающееся небо. Рассерженно шипя, она взвилась над окопом и повисла зеленым маяком.
— Машут, товарищ прапорщик! — не отрываясь от бинокля, воскликнул Степанов. — Неужели наши?
